Художественная литература

Ярослав Турушев. Третья сила

ТРЕТЬЯ СИЛА

- Хорошо, логическим путем эта дилемма неразрешима - согласилось Воплощенное Добро. - Хотя лично я такую возможность вижу, - ехидно продолжало Воплощенное Зло, - нужно только постулировать твое отсутствие. Воплощенное Добро обиженно передернулось. Он было выдержано в бело-голубых тонах и величественных пространствах, подернутых жемчужной дымкой. Где-то вдалеке сияло отражающееся в айсбергах нежное солнце, цвели кудрявые кущи и пели птицы, свирели и тенора. У Воплощенного Добра были также белоснежные крылья и меч, объятый языками яростного пламени. Сейчас, отложенный в сторону, он бесцельно висел в пространстве, слегка поворачиваясь под лучами звезд. Воплощенное Зло, естественно, выглядело совсем иначе. Его пространства отливали черно-оранжевым, гордым и траурным. Наличествовали рога, потоки лавы, козлиная борода, бесчисленные тела, души и вопли грешников, а также мертвые скалы с бриллиантовыми отблесками. Огненный меч тоже присутствовал - правда, он был темнее и сделан практичнее: хорошая заточка, правильный баланс. Третью Силу можно было лишь предположительно обозначить как огромную схематичную стрелку, бледно-серую на туманном фоне космоса. - Все же я думаю, что этот вопрос можно решить и в рамках причинно-следственной связи, - сказала она, - Нужно лишь ввести немотивированность частностей, сохранив общий детерминизм. Вот смотрите... Епифан Бодх, перевернувшись на другой бок, посмотрел на жену, на блеклый отблеск галогенного уличного фонаря, качающийся на обоях, затем на красный глазок японского видеомагнитофона и снова на жену. Она спала, и в сумерках видна была левая половина ее лица, недовольного и трогательного в своей беззащитности. Они прожили вместе уже восемь лет, и хотя у них периодически возникали проблемы с сексом и распределением домашних обязанностей, брак стоило назвать удачным. По крайней мере, периодически возникавшая у Епифана мысль о разводе и вытекающей из него возможности не отчитываться ни перед кем за рестораны, любовниц и поздние возвращения была скорее игрой, которой иногда забавляются дети: "Что бы ты сделал, будь у тебя миллион?" Он знал, что разрыв будет тяжелым, да и сам он не сможет жить в одиночестве, а это чревато новой женой. Его же вполне устраивала и старая. Трехлетняя дочь лежала в соседней комнате, в темноте вдруг раздалось ее короткое сопение и тихий лепет. Епифан залез в остывшие тапочки, подвертел ручку терморегулятора и, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Там он выкурил сигарету, взял топорик для разделки мяса, вернулся в спальню и убил жену. Епифан Бодх ударил ее лезвием по шее. На секунду он остановился, ожидая конвульсий и хрипов, однако тело лежало неподвижно и тихо. Все же из предосторожности он отрубил ей голову и поставил ее на прикроватную тумбочку. После этого отправился в ванную комнату, включил теплую воду и заткнул слив. Ванна наполнялась медленно, и Епифан вернулся к голове жены. Ее открытые глаза медленно засыхали, и блеск уже исчезал. Епифан включил свет. Крови было довольно много, но уборку он решил сделать потом, после того, как утопит дочь. Трупы он выкинул утром, по пути на работу, завернув их в черный полиэтилен, рулон которого валялся в стенном шкафу еще с переезда - в него упаковывали то ли пианино, то ли кровать. Придя в офис, Епифан Бодх изнасиловал молоденькую секретаршу - дверь в кабинет при этом пришлось запереть, чтобы остальные сотрудники не смогли помешать всем тем утехам, которые пришли ему в голову. Убивать ее он не стал, ограничившись тем, что изрезал лицо осколком вазы. Зато ворвавшегося на крики старика бухгалтера Епифан уложил, размозжив ему голову тяжелым и дорогим фотоаппаратом, у которого от этого треснул объектив. После оправдательного приговора Епифан собирался взять двухнедельный отпуск, чтобы немного отойти от волнений и привыкнуть к новой жизни - свободной и, признаться, несколько пустой. Он обдумывал несколько вариантов возможного отдыха; например, можно было бы съездить к морю и пожить в гостинице на берегу, просыпаясь от шума волн, а потом бродить по осеннему пляжу и торчать в небольшом баре. Но, увы, планам этим сбыться было не суждено - Епифана сразу же отправили в командировку в Египет, компенсировав, правда, хлопоты изрядной суммой, выданной на расходы. Епифан сел в поезд не без тайного удовольствия - его вообще привлекали экзотические страны, к тому же его почему-то радовала мысль о том, что одного или нескольких древнеегипетских властителей тоже звали Епифанами. - Нет, это не убедительно, - заявило Воплощенное Зло, - И не снимает ни одного из противоречий. Ты просто выхватываешь одно из звеньев, инвертируешь его - а общая картина остается все той же. - Но это дает нам логическую безупречность - пусть это даже и не формальная логика, - возразила Третья Сила. - Под любой хаос можно изобрести свою логику. Проблема лишь в количестве допущений. Третья Сила задумалась. Воплощенное Добро с неодобрением посмотрело на Воплощенное Зло, но ничего не сказало. Наступившую тишину прервал зазвучавший "Полет Валькирий", который искусные специалисты синхронизировали с "Лебедем" Сен-Санса. - Хорошо, - сказала Третья Сила, - а если применить временную дисперсию? Антуан де Сент-Руа, граф Серзский и герцог Альмазонский, перевернувшись на другой бок, посмотрел на жену...

БОЛЬ ДОЖДЯ

- Не знаю, - сказал Подорожник. - Наверное, нас просто много. Мы и так мешаем друг другу. - Чем? - кипятился Одуванчик. - Чем? - Солнце, скажем, заслоняем... - А тебе самому-то не смешно? Ты вон под тем тополем отказался бы расти? - Да я про другое. Зачем-то же рост нужен? - Чего? - мрачно ответил Одуванчик. -- Кому, тебе, что ли? Они росли в десяти сантиметрах друг от друга на большой лесной поляне. Невдалеке проходила дорога, и иногда они с какой-то надеждой вслушивались в звук двигателя проезжающего автомобиля. Но шум затихал, и они опять оставались в окружении далеких стволов деревьев, среди которых посвистывали невидимые птицы. Солнце стояло почти в середине неба и Одуванчик с ненавистью поглядывал на этот траурно-золотой круг. Стеблем, листьями и даже лепестками он ощущал его сверлящие лучи, от которых зеленые клетки распирало в мучительном росте. - Зря ты так, - помолчав, тихо сказал Подорожник. - Ведь есть же, наконец, осень. И зима. - А ты их видел?! - Прошлогодняя трава рассказывала. - А, эта щетка желтая... Она от старости просто рехнулась. Или от перегрева. - Нет уж, погоди, - голос Подорожника стал серьезным. Его трудно было расшевелить, но если это удавалось, то он начинал горячиться не меньше Одуванчика. А то и больше. - Давай сначала. Ты семечком был? - Был. - А оно откуда взялось? - Почем я знаю. - А ты мозгами пошевели. Откуда оно взялось? И еще -- ты раньше как рос? Помнишь? Одуванчика передернуло. Он вспомнил первые дни, когда стебель буквально бежал из земли. Сейчас, конечно, было уже помедленнее. - Но я и сейчас росту. - Если будешь все время расти, стебель не выдержит. Переломится. - А деревья? - А что деревья? Они вообще какие-то... другие, в общем. Даже говорить не могут. - Потому и не могут, что от боли с ума сбрендили. Подорожник помолчал. - Но сам посуди, где-то же начало было? Даже у деревьев. Они огромные, конечно, но не бесконечные. Верхушки вон видны... А теперь напрягись и представь, что есть не только дни и ночи, но и другие... циклы... только больше. - А с чего бы это? - Солнце каждый день немного по-разному ходит. Я вот и думаю... Подорожник опять замолчал, а Одуванчик поразился тому, как он еще умудряется что-то замечать под этим Солнцем. - Закончится все, умрем мы, а на нашем месте вырастут другие болваны вроде тебя! -- вынырнул из какой-то своей мысли Подорожник. - Хорошо бы... Да только больно это на сказку смахивает. Себя утешить. А пока мы растем и терпим. И делать нечего. Последние слова Одуванчик произнес, скорчившись от очередного прилива судорог. Расправлялся второй снизу лист. - Говорят, за деревьями видели Лошадь, -- произнесла Травинка между ними, слушавшая спор. Одуванчик с Подорожником посмотрели на нее с жалостью. Взошла она недавно, ее клетки буквально разрывались от роста, и Травинка постоянно корчилась от боли. Не было смысла объяснять ей, что Лошадь -- такая же небылица, как и Газонокосилка. - Потерпи, малышка, - вздохнул Одуванчик. -- Может, и до нас дойдет. Около часа они молчали, изредка покачиваясь под слабым ветерком. Не происходило ровным счетом ничего. Небо с перисто-мраморными прожилками огромной полусферой обхватило ядовитое Солнце, понемногу сдвигавшееся к западу. - Смотрите! -- вдруг заорал Одуванчик. -- Там, у двух берез! По веткам, иногда замирая, прыгал коричнево-рыжий комок. Вокруг удивленно заговорила трава. Подорожник, на удивление взволнованный, тихо сказал: - Это Белка. Никогда ее еще не видел. Зато видел Лису. Она совсем близко прошла. - А что ж ты раньше не рассказывал? -- удивился Одуванчик. - Да... И не поверил бы ты. - Они живые? - Живые. Как мы. - И чего, могут в землю зарыться? И в огонь тоже прыгнуть? -- с подковыркой спросил Одуванчик. - Знаешь, я думаю, они растут без боли. - Как это? - Мне кажется, что мы хотим смерти из-за того, что сами себя убить не можем. А так бы, может, и терпели бы... - Ну да! - И теснили бы друг друга, бороться бы начали и истребили бы всех к чертовой матери -- и деревья, и тех, кто двигаются. Хотя не знаю... - Опять ты со своими байками... Белки уже не было видно. Над поляной опять стало тихо, даже птицы не чивкали. - А много этих... Подвижных? -- помолчав, спросил Одуванчик. - Не знаю. Может, сотни. Только они далеко. На Солнце наползло облачко. Стало чуть полегче. Одуванчик даже отвлекся на секунду от зуда в листьях и испытал что-то похожее на облегчение. - Скоро ночь. -- Он представил себе прохладную темноту, забытье, лишь изредка прерываемое судорогами. Куда лучше дневного кошмара. - А Птицы? -- вновь спросил он Подорожника. -- Они тоже живые? - Нет, они просто по ветру летают. Как тучи и листья. - А откуда ты вообще все это знаешь? - Да я постарше тебя буду, наслушался уж. И надумался. - Вот прямо по ветру и летают? А ты ветер, который вверх дует, видел? А, философ? Подорожник задумался. Вслед за первой тучкой появилась другая, побольше. Ее края отсвечивали графитом. Потянуло прохладой. - Везет нам вроде сегодня, -- заявил Одуванчик, рассматривая небо. - Может, и так, -- без выражения откликнулся Подорожник. - Тенечек бы нам ... Что? Что ты сказал? Подорожник промолчал, но Одуванчик и так все понял. Теперь они напряженно молчали. Шли минуты, небо затягивалось, делаясь серым и тяжеленным. - Может, пронесет? -- произнес Одуванчик, но тут же споткнулся -- первая жгучая капля, упавшая на лист, надежд уже не оставляла. Дождь. Одуванчик сжался. Он увидел, как по Подорожнику пробежала струйка воды. Затем на него упали стразу две капли, потом еще и еще, и он перестал считать их, жуткой болью рассверлило стебель, и цветок, и листья, плакали Травинки и высокий Люпин неподалеку, стонал Подорожник, вода просочилась до корней, а они стали глотать ее, и боль, и без того невыносимая, стала белой и раскаленной, и взорвала клетки, и он закричал дико и страшно, а голос потерялся в общем вопле... Почти потеряв в этом аду способность думать, Одуванчик как будто чужими глазами увидел над собой два ряда зубов и темно-розовый язык. Боль на секунду перекрыла мысль: "Лошадь существует!" И стало не больно.