Художественная литература

Владимир Кунин
Кыся


                             роман

                         Счастлив, кто падает вниз головой
                         Мир для него, хоть на миг, -- а иной
                                          Владислав Ходасевич.

     Только  я  пристроился сзади  к  этой кошечке, только  прихватил ее  за
нежный  пушистый загривочек,  только почувствовал,  как ее потрясающий рыжий
хвостик туго напружинился и стрункой вытянулся вверх и чуть вбок в  ответном
желании,  открывая мне,  как  сказал бы мой Человек  Шура  Плоткин -  "врата
блаженства"...  А  Шура  знает, что говорит - он литератор.  И когда  к  нам
приходят  разные его бабешки, он сначала  читает им  свои сочинения, а потом
начинает  их  раздевать,  бормоча  разные  вот  такие  слова,  вроде  "врата
блаженства", "жаркий  оазис  любви",  "испепеляющее желание", и  так  далее.
Причем, ни в одном его сочинении, которые он этим дурочкам читает, я никогда
не  слышу этих слов.  Шура, как  я, - абсолютно беспородный,  но ума у  него
хватает, чтобы  в  своих статьях и  рассказах  такие роскошные  выражения не
употреблять. Тем более, я же слышу, с какими интонациями он эти пышные слова
произносит. Будто бы внутренне хихикает...
     Он  иногда пытается и со мной так  разговаривать,  не такими словами, а
такими интонациями. И,  не скрою, я этого очень не  люблю. В таких случаях я
просто  отворачиваюсь от Шуры и сажусь к нему спиной.  И тогда Шура начинает
извиняться  передо  мной  и  подлизываться.  Должен  отметить  -  совершенно
искренне. И я его прощаю.

     Ну, так значит, только я взобрался трахнуть эту кошечку, эту прелестную
рыжую киску, или, как  выражается иногда мой Шура, влезая на  свою очередную
гостью, -  "вонзиться в ее  пылающий  рай", как вдруг  совершенно неожиданно
что-то  большое, жесткое,  сетчатое,  очень больно стукнув меня  по  кончику
хвоста,  накрыло  нас  обоих, и  прежде,  чем  я успел сообразить -  что  же
произошло, я услышал мерзейший голос этой сволочи Пилипенко:
     - Пиздец коту!!! Васька, затягивай сачок  поскорей, а то этот прохиндей
опять вырвется!..  Он уже от нас раз пять смыливался! Это котяра того самого
жида, который в газеты пишет.
     Ну надо же,  гад,  подонок,  в  какой момент подловил!.. Прав был Шура,
когда говорил мне: "Ах, Мартын, не доведут нас с тобой яйца до добра..."
     -  Затягивай  сачок,  кому  говорю! - орет  Пилипенко, и подлец  Васька
затягивает сачок туго-натуго. И мы  с моей рыжей лапочкой оказываемся  тесно
спеленутые сетью. Естественно, тут уже  не  до "врат блаженства" и  "жаркого
оазиса", да и, честно говоря, у меня от испуга и неожиданности просто  нечем
было бы  "вонзиться в пылающий рай" этой  рыжей  дурехи,  которая  от ужаса,
кретинка,  завопила таким  дурным голосом, что если  бы  я  в другой,  менее
экстремальной  обстановке, услышал бы от  нее такую истерику,  у меня просто
вообще не встал бы на нее никогда...
     - Все, бля, - говорит Пилипенко. - Теперь он мой!
     - Кто? - спрашивает Васька.
     Васька с первого раза ни во что не врубается. Редкостный болван! Откуда
эту дубину стоеросовую Пилипенко себе в  помощники выискал?  Ваську напарить
-- проще простого. Он -  не  Пилипенко.  Тот, хоть и  гад, хоть и сволочь, и
живодер, но далеко не дурак.
     - Кто "твой-то"? - переспрашивает Васька.
     - А они  обеи! И еврей, и  его котяра. Они у меня теперь вона где,  - и
Пилипенко  хлопает себя по карману. - Захочет  свою животную  взад получить?
Наше вам пожалуйста. Пришлите  полсотни баксов, и  кот ваш. Я его все  едино
еще раз отловлю. Не хочете  платить -  я вашего котика в  лучшем виде в  НИИ
физиологии  представлю. Нехай этот ваш  ебарь-террорист науке  послужит. Его
там  распотрошат  на  составные части,  и он  еще  своим  трупом миру пользу
принесет. Конечно, капусты будет меньше, гроши одни - счас на науку ни хрена
не дают, но, как говорится, с худой овцы...
     - Был  бы он породистый, можно было  бы яво на шапку пустить, - говорит
Васька. - Гля, какой здоровущий!..
     - А хули толку, что здоровущий? - отвечает ему  Пилипенко. -  У его вся
шкура спорчена, морда исполосована, уши рваные. Весь, куда ни глянь, везде в
шрамах. Его  даже  овчарки боятся! Будешь пересаживать из сетки в "воронок",
рукавицы надень. И  поглядывай.  С  им  только зазевайся  -  враз  в  глотку
вцепится!
     И  несмотря на унизительность  моего сиюсекундного  положения, несмотря
на,  честно  говоря,  заползающий в  душу холодок обреченности,  чему немало
способствовали  истошные   вопли   этой  рыжей  идиотки,  прижатой   ко  мне
безжалостными пилипенковсками  узами,  я не без гордости  вспомнил,  как два
месяца  тому назад, когда Пилипенко накрыл меня своим гнусным сачком почти в
аналогичной ситуации, я прокусил ему ухо и разодрал левую руку чуть ли не до
кости. Чем, не скрою, и спасся...
     Он был просто вынужден  отшвырнуть меня  и броситься к своей машине,  к
этому своему отвратительному "воронку", за аптечкой. При  этом он изрыгал из
себя такой  чудовищный мат,  которого  я  не  слышал  даже  от  своего  Шуры
Плоткина, когда тот  схватил  триппер на  одной,  как он  говорил, "оччччень
порядочной замужней женщине"...

     - Так что ты с ним поосторжней, - говорит Пилипенко про меня.
     - Ладно...  Учи  ученого,  - отмахивается Васька.  - А  с этой рыжей чо
делать? Хозяев  не  знаем,  для  лаболатории, вроде,  мелковата. Они просили
крупняк подбирать...
     - Ничо!.. Пока пихай ее в общую клетку. Приедем на место и  выпустим на
хер.  Нехай блядюшка  теперь  там погуляет.  Я  на  ее,  как  на живца,  уже
шешнадцатого кота беру!..
     Вот  это  да!!!  О, Господи!.. Боже ж  ты мой,  скольких  же  невинных,
влекомых лишь нормальным здоровым  половым инстинктом, эта рыжая стерва, эта
предательница, эта гнусная  тварь  привела к мучениям на лабораторных столах
института физиологии?!  Из скольких же бедолаг эти два умельца - Пилипенко и
Васька - сотворили свои уродливые шапки для Калининского рынка?..  Кошмар!..
Первым  моим желанием было  - немедленно  перекусить ей  глотку. Но мы  были
спеленуты одной сетью и я  не  мог  пошевелиться. И от полной  невозможности
мгновенно произвести  справедливый акт отомщения  и заслуженного наказания я
вдруг впал в такую апатию, такое безразличие к своей дальнейшей  судьбе, что
от  охватившего меня бессилия захотелось  просто тихо заплакать...  Поэтому,
когда  Васька принес  нас к "воронку" - старому, раздолбанному "Москвичу"  с
фургончиком, открыл заднюю дверцу и  выгрузил нас из сачка  в стоящую внутри
фургона клетку, -  я даже не рыпнулся,  а эта рыжая провокаторша, эта  тварь
продолжала орать, как умалишенная.
     -  Гля,  какой  смирный!.. - удивился  Васька  и  опустил вниз заслонку
клетки. - А ты говорил...
     - Смирный - еще не покоренный, - ответил ему Пилипенко и сел за руль. -
Этот еврейский  котяра так себе на уме,  что не знаешь,  чего от него ждать.
Жаль только,  что у его жида вошь в кармане да блоха на аркане, а  то  б я с
него  за этого кота и сто баксов слупил бы. Садись, Васька, не  мудохайся! А
то кто-нибудь  из  хозяев  этих  шмакодявок  объявится,  и  нам опять  морду
набьют...
     Васька заторопился, захлопнул дверь фургона, и  во внезапно наступившей
темноте, я отчетливо увидел, что впопыхах он забыл  защелкнуть металлическую
задвижку  на  опущенной  заслонке  кошачей  клети.  Так  что  при желании  и
некотором усилии заслонку можно было  бы приподнять лапой... Апатии у меня -
как  не  бывало!  Пилипенко завел  мотор, и мы поехали. Я огляделся. В нашем
кошачьем  отделении (в фургончике была еще одна клетка - для собак) сидели и
понуро лежали штук пятнадцать малознакомых  мне Котов  и Кошек.  Но, судя по
тому, как многие, увидев меня, подобрали под себя хвосты и прижали уши, меня
тут знали. И только один Кот не  прижал уши к голове. Тощий, обшарпанный,  с
клочковатой  свалявшейся  шерстью,  со  слезящимися  глазами  и  обрубленным
хвостом -- типичный представитель  безымянно-бездомного подвально-помоечного
сословия, без малейшего страха подошел ко мне и сел  рядом, глядя на меня  с
преданностью и надеждой.

     Когда-то на пустыре за нашим домом я отбил этого несчастного бродягу от
двух крупных домашних Котов, изрядно попортив им шкуры и наглые сытые морды.
На следующий день  после этого побоища Шура выпустил  меня прошвырнуться  по
свежему  воздуху и совершить свои естественные отправления. Дома я  этого не
делал никогда, даже в самые лютые морозные  зимние  дни. Таким образом,  мой
Человек Шура Плоткин был начисто избавлен от необходимости заготавливать для
меня песок и нюхать едкую  вонь кошачьей мочи и  кала. Наш дом стоит в новом
районе,  в глубине квартала,  и я с  детства  выторговал себе право  в любое
время уходить из квартиры и возвращаться в нее только тогда, когда мне этого
захочется.
     Короче,  когда я  на  следующий  день выполз  из  нашей  парадной  и  с
наслаждением потянулся до  хруста, до  стона, и новое  прохладное утро стало
вливаться во все мое тело - от влажного носа, устремленного в синее весеннее
небо,  до кончика  хвоста, туго  вытянутого  к горизонту,  -  я вдруг увидел
вчерашнего кота-бродягу, сидящего неподалеку  от моего дома. Между его тощих
и грязных лап лежала  здоровенная  мертвая  крыса. Бродяга приветливо дернул
обрубком  хвоста и  переместился сантиметров на двадцать левее задушенной им
крысы, предлагая мне ее в подарок. Я подошел. Как и положено, мы обнюхались,
а потом я ему битый час втолковывал, что вообще-то я крыс не ем, что  жратвы
у  меня  и  дома  навалом, но подарок его  я ценю и очень  ему благодарен. В
подтверждении искренности  своих чувств я на его  глазах отнес крысу за дом,
выкопал  там ямку  и зарыл ее туда, делая вид,  что  как-нибудь  обязательно
вернусь за ней и вот уж тогда-то мы и устроим  пир горой!.. А пока,  если он
хочет  шмат нормальной сырой  рыбы под  названием  "хек  мороженый", я  могу
смотаться  домой и принести ему. Тем более,  что  она уже оттаяла.  Но то ли
этот несчастный  кот не знал, что такое "рыба",  то ли никак не мог взять  в
толк, как  это  возможно "не есть крыс?!.",  но  он  деликатно (что, кстати,
гораздо чаще  встречается  у простых  дворовых особей, чем  у  породистых  и
домашних)  отказался  от моего  предложения,  куда-то  сбегал  и привел  мне
совершенно незнакомую, очень миловидную грязно-белую  кошечку, которую я тут
же  и трахнул  за его  здоровье. А он смотрел, как я это делаю,  жмурился от
удовольствия и,  кажется, был  абсолютно счастлив,  что наконец-то смог  мне
угодить...

     Вот этот-то Кот и сидел сейчас рядом со  мной. Сидел и смотрел на меня.
Только один-единственный  раз  он покосился  на  незащелкнутую  задвижку  от
заслонки,  давая мне  возможность понять, что  и  он  тоже  заметил Васькину
оплошность. Я  клянусь, что мы  с ним  не произнесли ни звука! Но  в громких
рыданиях  рыжей потаскушки-провокаторши... Или  "провокаторки"? Как  говорят
Люди, когда провокатором оказывается особа женского пола? Короче, в истерике
этой  бляди,  в  жалобном  мяуканье совсем  еще пацана-Котенка,  в  нервной,
хриплой зевоте старухи-Кошки,  в  неумолчном  лае идиота-Фоксика из соседней
собачьей клетки,  в трагическом  вое ухоженного  и  до  смерти перепуганного
Шпица,  в робком гавканьи моего знакомого по пустырю - огромного и  глупого,
но очень доброго Пса, в котором было намешано с десяток  пород и кровей, - я
УСЛЫШАЛ немой вопрос Кота-Бродяги:
     - Что делать будем?
     -  А  черт  его  знает!  -  говорю  я,  даже  НЕ  ОТКРЫВАЯ рта.  -  Ну,
предположим, мы поднимем заслонку, а потом? Фургон-то снаружи закрыт...
     - Слушай, Мартын, - говорит Бродяга. - Безвыходных положений не бывает.
Это тебе говорю я, у которого никогда  не было Своего Человека.  Конечно, ты
за Шурой Плоткиным - как за каменной стеной...
     Я, действительно, много раз  рассказывал Бродяге о  Шуре и однажды даже
познакомил их.
     - Да, причем тут Шура?! - разозлился я.
     - При том, что  ты, даже не сознавая этого, надеешься, что тебя выручит
твой  Шура. А мне  надеятся  не  на кого. Только на  себя.  Ну,  и на  тебя,
конечно. А ты даже пошевелить мозгами не хочешь...
     Слышать  это  было  дико  обидно!..  Тем более,  что  на  Шуру я  и  не
рассчитывал. Во-первых, потому, что не он меня, а в основном я его всю жизнь
выручал  из  разных  неблагоприятных  ситуаций,  а  во-вторых,  Шуры  просто
физически не было в Санкт-Петербурге. Он еще позавчера уехал в Москву, повез
свою  рукопись  в издательство.  Специально для  ухода за мной  -  кормежка,
впустить меня,  выпустить,  дать  попить,  включить  мне телевизор,  -  Шура
оставил в нашей  квартире  очередную прихехешку, которая  начала свою бурную
деятельность в нашем доме с того, что сожрала мой замечательный хек и  сутки
обзванивала всех  своих  хахалей, как  внутрироссийского, так и заграничного
розлива.  Трепалась  она по полчаса с каждым, и я в панике представлял себе,
какой  кошмарный  счет придет нам с Шурой в конце месяца за эти  переговоры!
Поэтому сегодня, уходя  из дому,  я перегрыз телефонный шнур и таким образом
спас Шуру  Плоткина от необходимости пойти по  миру,  ведя меня на  поводке.
Шура вернется домой - я ему  покажу место, где я перегрыз провод, и Шура все
сделает.  В  отличии от  других  наших  знакомых  литераторов, руки  у  Шуры
вставлены нужным концом. В-третьих, даже если  бы  Шура был в городе, он все
равно  никогда  не  смог  бы выкупить  меня  у  Пилипенко.  У моего Плоткина
долларов отродясь не было.  Но Бродяге я  этого  ничего не сказал.  А только
спросил:
     - Как ты думаешь, куда нас везут?
     - Чего мне думать, я точно знаю - на Васильевский остров, в лабораторию
института  физиологии. Я уже один  раз там  был. Еле  выдрался.  Пришлось со
второго этажа прыгать...
     Я с уважением посмотрел на Кота-бродягу...
     - Думай,  Мартын, думай, - сказал  он мне.  -  У  меня лично с голодухи
башка не варит...
     ...И я придумал!!!

     Единственное,  о  чем  я  попросил  Бродягу  -  это  максимально  точно
предупредить  меня,  когда  до  остановки  у  дверей  лаборатории  института
физиологии  останется ровно три минуты.  В  нас - Кошачьих,  есть ЭТО. Я  не
знаю, как  ЭТО объяснить.  Наверное,  потому,  что  сам  не очень  отчетливо
понимаю, как возникает в нас ЭТОТ процесс предвидения,  ощущение оставшегося
времени,   полная  ориентация  в  темноте  или   закрытом   помещении  (даже
передвигающемся в пространстве - как мы сейчас), относительно точное чувство
расстояния...
     Естественно  -  необходимы  одна-две  вводных.  Ну, например:  почему я
попросил именно Бродягу предсказать мне подъезд к  лаборатории  точно за три
минуты?  Не смог бы сам? Смог бы! Но не настолько точно, как Бродяга. И я, и
все остальные Коты  и Кошки, ни  разу не  ездившие  этой дорогой,  могли  бы
ошибиться - плюс-минус  минута. Мне же была нужна абсолютная точность. А для
этого был необходим Бродяга.  То  есть Кот,  который уже один раз ехал  этой
дорогой...
     И вот  этот,  казалось бы, ничтожный  опыт, эта,  прямо  скажем,  очень
слабенькая эмпирика,  рождает в  наших  кошачьих  мозгах поразительно точные
определения - расстояния, времени, ощущения в пространстве...
     Пример  из  собственной  практики: мы с  Шурой  живем  в  девятиэтажном
сорокапятиквартирном  доме  с  одной  парадной  лестницей  и  одним  лифтом.
Основная интенсивность движения и загруженности нашего лифта,  когда он, как
сумасшедший, мотается  между этажами  -  это период с четырех до  семи часов
вечера. То есть, когда Люди возвращаются с работы. Это три часа непрерывного
гудения огромной электрической машины, рокотание толстенных стальных тросов,
поднимающих  и опускающих лифт,  скрип  и  постоянное  повизгивание  могучих
блочных колес  с  желобками,  через которые и ползут эти  тросы...  Я как-то
шлялся на чердак и видел  это чудовищное сооружение. И ко всем этим звукам -
еще три часа безостановочного хлопанья железных дверей шахты лифта, щелканье
деревянных створок кабины, звуки включения и выключения разных реле... И вся
эта какафония с совершенно непредсказуемой периодичностью!

     И клянусь вам, я все эти три часа могу продрыхнуть  в  СВОЕМ кресле, не
прислушиваясь  и не  настораживаясь.  Но в  какой-то  мне  и  самому неясный
момент, что-то меня будит, и я, лежа в кресле с еще закрытыми глазами, точно
ощущаю, что к дому  подходит Мой Шура. С этой секунды я знаю все, что должно
произойти дальше! Мне даже кажется, что я это вижу сквозь стены!..

     Сейчас, для наглядности  я  выстрою  и свое, и Шурино поведение в стиле
"параллельного монтажа".  Это  я  в свое время  так от  Шуры  нахватался. Он
когда-то, как сам говорил, "лудил" сценарии для киностудии научно-популярных
фильмов    и    несколько    месяцев    подряд    выражался    исключительно
по-кинематографически...
     Итак:
     Вот Шура подходит к нашей парадной...
     В это время я, еще лежа, приоткрываю один глаз...
     Вот Шура  набирает "секретный"  код замка  входной  двери...  А  код не
набирается. Тогда Шура говорит  свое извечное --  "Ну, елки-палки!.. Неужели
снова сломали?!" и толкает дверь ногой. Дверь распахивается, зияя выломанным
кодовым устройством...
     Тут я открываю второй глаз...
     Шура входит в парадную, морщит свой длинный нос, внюхивается (хотя, чем
он  там  может внюхиваться?!. Люди в этом совершенно беспомощны) и бормочет:
"Опять всю  лестницу обоссали, засранцы!.." Это он про мальчишек из соседних
домов и заблудших пьянчуг...
     Тут я приподнимаю задницу, потягиваюсь и вижу... Да, да!.. ВИЖУ, как...
...Шура нажимает  кнопку вызова лифта!!!  И пока лифт к нему  спускается,  я
мягко спрыгиваю со  СВОЕГО  кресла и  потягиваюсь  еще  раз. Времени у  меня
навалом...
     Шура   входит   в  темную   кабину  лифта   со  словами   "Ничтожества!
Разложенцы!..  Дремучая  сволочь!  Страна  вырожденцев  и   уродов!..  Опять
лампочку выкрутили!!!" Мне-то  все равно было бы - в  темноте  ехать или при
свете, а Шуре бедному приходилось...
     ...искать пульт с этажными кнопками, наощупь отсчитывать восьмую, и так
в темноте, чертыхаясь и матерясь, подниматься до нашего этажа...
     За  это время,  я  медленно... Ну,  очень медленно!..  иду через вторую
комнату в коридор, слышу как останавливается лифт, ВИЖУ...
     ...как выходит из него Шура и вытаскивает ключи из кармана...
     Я слышу, как он отпирает первую железную дверь, слышу, как он вставляет
ключ во вторую - деревянную, и...
     ...скромненько сажусь у двери и поднимаю нос кверху...
     Тут-то и входит Шура! И говорит:
     - Мартын!  Сонная твоя морда!.. Хоть бы пожрать чего-нибудь приготовил,
раздолбай толстожопый...
     А я  ему... Вот  чего не умею - так это мяукать. А  я  ему в  ответ так
протяжно, басом:
     - А-а-аааа!.. А-а-аааа!..
     И он  берет меня  тут  же на  руки,  чего я никогда никому не  позволяю
делать. Зарывается своим длинным носом в мою шкуру и шепчет:
     - Мартышка... Единственный мой!..
     И за шесть лет жизни с Шурой Плоткиным я не ошибся ни разу!
     Откуда   в   нас   эта  странная,   таинственная,   почти   мистическая
способность?!  Может  быть,  потому, что  в наших  кошачьих носах  находится
девятнадцать миллионов нервных окончаний, а у Человека всего пять?.. А может
быть, потому, что Коты и Кошки слышат на две октавы больше, чем Человек?.. Я
лично понятия  не имею, что все это такое, но если у нас "девятнадцать", а у
них  всего "пять" -  значит, мы почти в четыре раза  лучше? Правильно?.. Или
они слышат так себе, а мы на "две октавы больше" - следовательно, мы гораздо
совершеннее?!  Так ведь?  Уже не говоря о том,  что  в темноте  Люди  просто
жалкие создания,  в  то время как для нас  темнота  -  хоть  бы хны! Или,  к
примеру: на  ушах  у  нас  больше  тридцати  мускулов!  У собак  всего  лишь
семнадцать, а у  Человека - вообще  всего шесть!.. И мы своими  мускулистыми
ушами способны улавливать любые оттенки звуков с любого направления!.. А что
могут Люди со  своими  шестью паршивенькими мускулами? Нужно  быть  до конца
справедливым  - все  эти сведения я  почерпнул  от того  же  Шуры  Плоткина,
который   одно   время   очень   серьезно   занимался   нашими   Личностями,
поразительными  особенностями  наших организмов  и перечитал по этому поводу
уйму  прекрасных  книг.  Кстати,  он  же  мне сообщил, что древние  египтяне
почитали   Котов   и   Кошек   как   Божественные   Создания,   украшали  их
драгоценностями,  и  ни  один  Человек  не  имел  права  причинить Кошачьему
существу ни беспокойства, ни тем более страданий...
     Вот было Время! Вот были Люди!.. Не то, что эти постсоветские подонки -
Пилипенко и его вонючий Васька...

     - Боюсь, всех нам не выручить,  - сказал  я Бродяге, когда  поделился с
ним планом предстоящей операции.
     - Спасение утопающего - есть дело  лап самого утопающего, - безжалостно
ответил Бродяга.
     И  я подумал, что в  чем-то  Бродяга прав.  Действительно, всем помочь,
практически невозможно. Но...  За шесть  с  половиной  лет  моей  достаточно
бурной жизни, я перетрахал такое количество Кошек, которое обычному рядовому
домашнему  Коту  и во  сне  не  приснится!  Я никогда  не шел  на  поводу  у
сочиненной  Людьми  весьма  распространенной и  унизительной теорийки, будто
"брачным"  месяцем  у Котов и Кошек считается  только март.  А все остальные
одинадцать месяцев в году они, дескать, даже и не помышляют  о совокуплении.
Какой-то  собачий бред Людей-импотентов, подсказанный им пухлыми и пушистыми
Котами-кастратами! Да я все триста  шестьдесят  пять дней в году, просыпаясь
каждое утро, только и думаю - кого-то я  сегодня оприходую?! Что мне сегодня
за Киска попадется между лап?.. А не смотаться ли мне в соседний квартал,  в
парк при спортивном комплексе  "Зенит"? Говорят, там  недавно появилась одна
такая сиамская  лапочка,  которая никому не дает, да еще и  огрызается,  как
стерва...  И я иду  в этот их  спортивный парк,  нахожу там эту недотрогу  и
через семь секунд трахаю ее на глазах у всех наших изумленных Котов-пижонов,
а потом эта сиамская дурочка  бегает за мной все  лето, как умалишенная. Так
что все  эти теории  про "брачный  период"  и  про "март месяц" ни хрена  не
стоят! У меня "март" -- с  января по декабрь включительно.  Мне лично всегда
хочется. Я, как  говорит  мой Шура, "завсегда  об этом думаю".  Он,  кстати,
тоже...  Ну, и конечно,  время от времени то одна,  то  другая  Кошка  с уже
отвисшим брюхом вдруг  начинает  с  неуклюжим кокетством валиться на спину и
так печально-выразительно поглядывать на меня. Но я беременных принципиально
не трогаю. Не дай Бог, еще повредишь им там чего-нибудь...  Так что  сколько
Котят посеяно мною во чревах невероятного количества Кошек -- я и понятия не
имею.  Конечно, прав  Бродяга,  всем  помочь  невозможно... И  к большинству
Кошек, которых я  употреблял  когда-то,  честно  говоря,  у  меня  отношения
никакого  - спасибо и  привет!  Но,  когда на  нашем пустыре  я  вдруг  вижу
какого-нибудь скачущего Котенка-несмышленыша,  я почти бессознательно тянусь
заглянуть ему в мордочку - а вдруг, это мой? А вдруг, он произошел от меня?!
Вот  ведь чудо-то какое!  В  такие моменты мне всегда хочется накормить его,
защитить от Собак, от Котов-идиотов, от  больших и злобных Крыс, от всего на
свете... Одного такого бесприютного я даже как-то привел к нам домой. На что
Шура
     Плоткин торжественно сказал:
     - Ах, Мартын, дорогой мой друг! Хоть ты  и половой бандит и сексуальный
маньяк,  хоть ты и разбойник и ебарь без  зазрения совести, но сердце у тебя
мягкое, интеллигентное, я бы сказал...  Существо, ощущающее комплекс вины за
содеянное, уже благородное существо!
     И  подарил  этого замухрышку одной своей московской знакомой. Как-то он
там теперь в Москве поживает? Вырос, небось, засранец...

     Вот  почему  я  показал Бродяге на  забившегося  в угол клетки насмерть
перепуганного Котенка и решительно заявил:
     - Но этого пацана мы все-таки вытащим! Сколько у нас времени?
     - До сигнала или до приезда?- деловито спросил Бродяга.
     - До сигнала.
     - Около пяти минут.
     - Порядок. Подгони  пацана поближе  к дверце клетки, а я  пока дотрахаю
эту рыжую падлу! Не пропадать же добру...
     Я прыгнул сзади на  верещавшую рыжую Кошку,  жестко прихватил ее зубами
за  загривок, примял  к  полу  клетки задними  лапами,  и на глазах полутора
десятков уже обреченных Котов и Кошек и нескольких Собачек, я стал драть ее,
как  сидорову козу! Нежности, обычно сопровождающей этот  акт,  не было  и в
помине.  Ненависть к  этой  "подсадной  утке",  к  этой  предательнице вдруг
сублимировалась  в  такое  жестокое  и  могучее  желание,  что  я  готов был
проткнуть ее  насквозь и разорвать на куски. Я знал, что причиняю ей сильную
боль своими зубами и когтями задних лап,  но это знание еще больше усиливало
мое  наслаждение - и на миг у  меня в  мозгу промелькнуло,  что подобного со
мной никогда  не бывало!  Уж не сбрендил ли я на секспочве?! Теперь рыжая не
орала, а только хрипела,  прижатая к  полу. На  долю  секунды я вдруг увидел
ухмыляющегося  Бродягу,  потрясенную Старуху-Кошку,  насмерть  перепуганного
Котенка, с  отвалившейся от удивления челюстью и...  ...в  момент пика  моих
трудов, в пароксизме страсти, я  еще  сильней  сжал зубы у нее на  затылке и
услышал, как она тихонько взвизгнула подо мной...
     Когда же я кончил и, как ни в  чем не бывало, слез с нее - она так и не
смогла  встать  на  лапы.  Со  всклокоченной  шерстью, с безумными  глазами,
негромко постанывая, она, словно раздавленная,  поползла  на  брюхе  в  угол
клетки.  На мгновение сердце  мое  кувыркнулось  от  жалости,  но я  тут  же
вспомнил про пятнадцать замученных Котов,  погибших из-за нее  в лаборатории
института, и моя слабость  уступила место гадливому презрению.  Я должен был
быть у нее шестнадцатым...

     Неожиданно мы почувствовали, что наш автомобиль  стал притормаживать. Я
тут  же подскочил  к  дверце  клетки и  вопросительно посмотрел  на Бродягу.
Неужели мы уже  подъехали к  институту,  к этому  Кошачьему лобному  месту?!
Неужто  Бродягу так подвела  знаменитая  наша  интуиция?  А  может  быть, от
постоянного   многолетнего   недоедания   он   утратил   ощущение   Времени,
Предвидения,  и  все  те   качества,  которые  ставят  нас  в   недосягаемое
интеллектуальное  превосходство  над  всеми  остальными  живыми существами?!
Бродяга и сам недоумевал. Автомобиль еще катился по инерции, когда  раздался
негромкий, исполненный злобой, голос Пилипенко:
     - Вот, ссссука!.. Чего этому-то козлу от нас надо?!.
     - Чего, чего!.. А то ты не знаешь - "чего"? - ответил Васька.

     Но   тут   наш  "москвич"   окончательно  остановился  и  кто-то  сипло
проговорил:
     - Здравия желаю, граждане. Па-апрашу документики!
     Я  почувствовал новый  букет запахов, ворвавшийся в наш тюремный мир: и
запах  устоявшегося,  многодневного  водочного  перегара;  и  кислые  запахи
маленьких, но сильных аккумуляторов для переносных радиостанций; ни с чем не
сравнимый запах оружия; пропотевшей кожаной амуниции;  и  слабенький запашок
мятной  жевательной  резинки,  наивно  призванной  заглушить  все  остальные
запахи. Нет, это не институт, слава Богу!.. Это милиционер. Или бандит. Что,
впрочем, с моей точки зрения, одно и то же - человек с оружием. У меня сразу
отлегло от сердца - значит, время еще есть.
     - Здравия желаем,  товарищ начальник! Научно-исследовательский институт
физиологии приветствует  нашу  доблестную  милицию, -  одновременно  пропели
Васька  и Пилипенко такими  сладкими,  липкими голосами, как  если  бы вдруг
заговорило растаявшее мороженое.
     Я как-то  жрал такое. Гадость  - чудовищная,  оторваться -  невозможно!
Та-ак... Значит, это все-таки милиционер. Тоже неплохо...
     - Документы попрошу, - повторил милиционер.
     - Пожалуйста... - голос Пилипенко совсем упал. - Какие проблемы-то?
     - Счас  посмотрим, -  сказал милиционер. - Не будет проблем - создадим.
Все в наших руках.  Тэ-зк-с... Пилипенко Иван Афанасьевич?..  Вот и ладушки,
Иван Афанасьевич,  пришлите  двадцатничек от греха подальше, и  поезжайте  с
Богом.
     - Какой "двадцатничек"?.. - растерялся Пилипенко.
     - Зелененький, - пояснил милиционер.
     - За что-о-о?.. - простонал Пилипенко.
     -  Дымление  двигателя,  прогар  глушителя,  левый "стоп" не  работает,
коррозия  по низу дверей  и крыльев, машина грязная,  номера  ржавые, правое
наружное зеркало отсутствует... Еще нужно?
     - Нет... - выдохнул Пилипенко. - Может, рублями возьмете?
     - Ты чего? Мне, при исполнении, взятку предлагаешь, что ли?
     - А доллары - не взятка?! - слышно было, что Пилипенко разозлился.
     - А доллары - это доллары.
     -  Товарищ  начальник...  -  заныл   Пилипенко.  -  Мы  бедные  научные
сотрудники, мы сейчас работаем над одной диссертацией...
     - Ты,  "научный сотрудник"! Ты  мне мозги не  пудри и  лапшу  на уши не
вешай, - тихо сказал милиционер. - Я вот сейчас открою двери твоего фургона,
и  вся твоя "диссертация" враз с мяуканьем и лаем по городу разбежится.  А я
тебя  еще  и  прав  лишу, и техпаспорт отберу, мудила.  Черт с  тобой,  гони
червонец и вали отсюда на хуй, "диссертант" ебаный...
     -  Нет  вопросов!  -  бодро ответил  Пилипенко,  чем-то  пошелестел  и,
наверное,  отдал  милиционеру  десять  долларов.  Милиционер  удовлетворенно
крякнул и интеллигентно сказал:
     - Получите ваши  документы  и к  следующему  разу  прошу  привести ваше
транспортное средство в порядок, товарищ водитель.
     Тут Пилипенко ничего не ответил, и мы снова поехали.
     - Вот где надо  сейчас работать,  - завистливо вздохнул  Васька. - А мы
эту срань болотную сачком ловим...
     - Погоди, погоди, Васька... - Пилипенко даже зубами скрипнул. - Будет и
на нашей  улице  праздник.  Сейчас время революционное! "Кто был  ничем, тот
станет всем..." Есть, есть у меня одна  мыслишка!.. А  уж  тогда не  на этом
говне,  а  на белом "мерседесе" ездить будем!..  Этот  же  ментяра,  который
сейчас  с нас ни за что, ни про  что десять долларов  слупил,  на мотоцикле,
бля,  с  сиреной  и  мигалками,  бля, впереди  будет  ехать  и  дорожку  нам
расчищать...
     Бродяга услышал это и презрительно ухмыльнулся.
     А я  подумал - все может быть... Сейчас, как раз,  время для таких, как
Пилипенко.   Наглых,  напористых,  неглупых,  неотягощенных  интеллектом,  а
поэтому и не стесняющих себя в  выборе средств для достижения цели. Мы много
раз болтали об этом  с Моим Шурой. Особенно,  когда он где-то выпьет, придет
домой и начнет передо мной  извиняться, что, дескать, он  мне даже приличной
рыбы не может купить, что его доходов только на этот "хек
     мороженый" и хватает... Ну, и всякие такие дурацкие излияния. А потом -
несколько многословный,  но  уже  почти  трезвый анализ  всего происходящего
сегодня в нашей стране. И кто в это прекрасно вписывается, а кто - вроде нас
с Шурой Плоткиным, -  никак не  может вписаться, да  никогда и не  впишется,
хоть  за  бугор уезжай!..  Один  раз, когда от  него уж  очень  сильно пахло
алкоголем, (чего  я,  к слову  сказать,  не  перевариваю!) он даже заплакал,
когда мы  снова заговорили об этом... Помню,  я так разнервничался!  Мне его
так  стало жалко!.. И несмотря на то, что от него буквально разило водкой, я
принес ему остатки моего  сырого хека и  лизнул его в щеку. А он еще сильнее
заплакал,  лег на пол, прижал  меня к себе и заснул. Он тогда так  храпел!..
Как  я  вынес  все  это  в течении  нескольких  часов  --  уму  непостижимо!
Навалился,  пьяница чертов, на  меня,  храпит так,  что  лампа под  потолком
качается, запахов от него  отвратительных  - неисчислимо...  Только  два-три
приличных.  Остальные - не приведи Господь! Тут  и водка, и пиво, и какое-то
ужасное вино, и селедка, и дешовая колбаса (я ее,  кстати, никогда не ем), и
тошнило его, видать, по дороге домой... Кошмар!!! Только я попытаюсь вылезти
из-под его руки, как он приоткрывает глаза и в слезы: "Мартынчик... Родимый!
Ты-то хоть  не бросай меня..." Ну,  что? Мог  я уйти?.. Под  утро я все-таки
сумел выползти из-под Шуры. Писать захотел - удержу нет!

     Обычно,  когда  со  мной такое происходит  дома, а  Шура  еще  спит,  я
поступаю  очень  просто:  сажусь  на  Шурину  подушку  точненько  перед  его
физиономией, и начинаю  не мигая, неотрывно смотреть на  его закрытые глаза.
Не проходит и тридцати-сорока секунд, как Шура просыпается и говорит хриплым
ото сна голосом:
     - Что, обоссался, гипнотизер хренов?
     Я молча спрыгиваю  на пол  и иду  к  дверям. Шлепая босыми ногами, Шура
бредет за мной  в  чем мать  родила, и выпускает  меня на лестницу. Дальше -
дело техники. Я сбегаю на первый этаж и начинаю орать дурным голосом:
     - А-а-аааа! А-а-аааа!
     Обязательно кто-то из жильцов  первого этажа выйдет, откроет мне  дверь
парадной, и  со  словами  "А, это  ты Мартинчик?!  Ну,  выходи, выходи..." -
выпустит меня на улицу.
     Почему-то  соседи  называют  меня  на  иностранный  манер  -  "Мартин".
Наверное, считают, что у такого человека, как Мой  Шура Плоткин - литератора
и журналиста, Кот с обычным плебейским именем "Мартын" быть не может...
     В  нашем доме меня  знают  все. Особенно после того, как  я набил морду
огромной  овчарке  наших  нижних  соседей.  Она  теперь  ко  мне  то и  дело
подлизывается, но я и  ухом  не  веду в ее сторону. Но в тот раз, когда Шура
надрался до положения  риз,  мой гипноз так и  не достиг цели. Не  скрою,  я
запаниковал!  Напрудить в  квартире  -  я  такого  себе  даже  Котенком,  не
позволял. Еле-еле выцарапал  на  себя  дверь  в Шурин  туалет, вспрыгнул  на
горшок  и сделал свои дела. Помню, потом встал на  задние  лапы и,  опираясь
одной передней  о  сливной бачок,  второй лапой нажал на рычаг и спустил  за
собой воду...

     -  Внимание,  Мартын!  Осталось  ровно три минуты!  - услышал я команду
моего кореша Бродяги.
     Я  быстро вонзил  когти правой передней лапы  в деревянную опускающуюся
заслонку на передней стенке клетки, что было сил потянул  ее вверх, и, когда
между полом клетки и заслонкой  образовалась щель, я тут же  поддел заслонку
второй, левой лапой.
     - Помогай, браток! - крикнул я Бродяге.
     Тот мгновенно просунул в щель и свою лапу. Вдвоем - в три лапы,  (одной
Бродяга  держал  Котенка) мы приподняли тяжеленную  заслонку  настолько, что
смогли просунуть  туда свои головы. Теперь заслонка лежала на наших плечах и
шеях, всей своей тяжестью придавливая нас к полу клетки.
     -  Вылезаем одновременно, - приказал я Бродяге. - А то заслонка тяжелая
-одному не удержать.
     - А с этим недоноском что делать? - спросил Бродяга.
     - Выталкивай его первым! Внимание... Раз, два, взяли!..
     И мы втроем  выскользнули из  клетки. Заслонка  со стуком опустилась за
нашими хвостами.  Точнее, за моим хвостом и хвостом Котенка. Бродяга лишился
хвоста  еще года три тому назад при весьма смутных обстоятельствах  - то  ли
был  пойман в  мясном отделе нашего гастронома,  когда  хотел спереть  кусок
мяса, то ли еще что-то... Во всяком случае, сам он об этом не рассказывал, я
не  расспрашивал, а на то, что  болтали об этом  всякие Коты и  Кошки нашего
квартала - мне было совершенно наплевать.
     Теперь мы  - Котенок, Бродяга и я - были  вне клетки. Но это составляло
лишь  пятую  часть  операции.  И  ликовать  по этому  поводу было более  чем
преждевременно.

     Между Кошачьей и Собачьей  клетками и внутренними стенками фургона было
достаточно расстояния даже для взрослого Кота, а  уж Котенок мог чувствовать
себя там совершенно свободно. Но где гарантия,  что этот малолетка стремглав
выскочит  из фургона, когда Васька  или  Пилипенко распахнут снаружи дверцы?
Где гарантия того, что Котенок от страха не забьется в угол фургона  и будет
там трястись, пока кто-нибудь из этих сволочей не сгребет его за шкирку и не
сунет в мешок?..
     - Как только Васька откроет "воронок" - выталкивай этого дурачка  и сам
рви когти, - тихо сказал я Бродяге.
     - А ты? - встревожился Бродяга.
     - За  меня не  дрейфь.  Сейчас  я  устрою  маленький  концертик  -  как
отвлекающий маневр,  а ты с  пацаном будь на старте!  Я этих "Пилипенков"  в
гробу и в белых тапочках видел!..
     Это не мое. Это -  Шурино.  Это  он так иногда выражается,  когда хочет
высказать свое  презрение  к кому-нибудь  или  чему-нибудь.  Я  обошел сзади
Собачью клетку, просунул туда лапу, на всю длину выпустил когти и  с размаху
хорошенько  тяпнул  по  заднице  идиота-Фоксика.  Тот  завизжал,  забился  в
истерике,  и  немедленно  укусил  моего  приятеля -  огромного  беспородного
доброго Пса.
     Как  выяснилось, доброта  тоже  имеет  границы, за которые  переступать
нельзя: Пес-громадина,  не  разобрав в  чем дело, тут же опрокинул  Шпица  и
схватил его за глотку...
     На свое несчастье Пес вывалил свою хвостяру между прутьями клетки и (да
простит меня мой друг Пес  -  это нужно было для дела) я мгновенно  прокусил
его хвост своими клыками!..
     Что тут началась!
     Пес спрыгнул со Шпица и тут же прихватил какого-то Дворнягу!..
     Шпиц бросился на Фоксика!..
     Дворняга вырвал клок из бока Шпица!..
     Вой, лай, рычание, визг, мяуканье, шипенье!.. В нашей, Кошачьей, клетке
Коты и  Кошки на нервной почве сплелись в  клубок, из которого летели клочья
шерсти!.. Трещал штакетник, ходуном ходили клетки!..
     - Что там еще такое?! - раздался голос Пилипенко.
     -  Видать, чуют -  куда  едут,  -  рассмеялся  Васька.  -  Ладно,  счас
разберемся...
     И в это время Бродяга сказал:
     - Приехали!
     Наш "воронок" остановился. На  всякий случай, чтобы скандал не затухал,
и чтобы поддержать панику  в необходимом градусе, я просунул лапу  в собачью
клетку и  рванул  когтями по  чьей-то собачьей  спине. Этот "кто-то"  укусил
моего приятеля-Пса за заднюю  ногу. Пес шарахнулся и выломал переднюю стенку
клетки как раз в тот момент, когда Васька и Пилипенко распахнули фургон.
     Одновременно с этим произошла  уйма событий: выломав  стенку,  огромный
Пес  выпал на  Пилипенко и  щелкнул своей мощной  челюстью прямо  перед  его
носом!..
     ...Бродяга  вышвырнул Котенка  на  улицу,  а  сам,  словно  привидение,
растворился в воздухе!..
     ...в  образовавшийся  пролом  Собачьей  клетки ринулись обезумевшие  от
страха и злости Собаки!..
     ...идиот-Фоксик оказался не таким уж идиотом и мертвой хваткой повис на
Ваське!..
     ...белый ухоженный Шпиц очень симпатично тяпнул Пилипенко за ногу...
     - Закрывай фургон!!! Фургон закрывай, мать твою в душу в гроб, всех вас
ети!.. - закричал Пилипенко.
     Пытаясь стряхнуть с себя Фоксика, Васька захлопнул одну половину дверей
фургона  и выхватил откуда-то лопату... Тут и Пилипенко очухался, ногой сшиб
Фоксика с Васьки и бросился закрывать вторую половинку дверей... Когда между
створками дверей фургона оставалось не больше десяти сантиметров, я с жутким
шипением  и воплем  вылетел  оттуда  и всеми  четырьмя  лапами с максимально
выпущенными когтями вцепился в голову Пилипенко. Пилипенко упал навзничь  и,
пытаясь содрать меня со своей головы, закричал так, что к нам стал сбегаться
народ.
     - Сейчас, сейчас,  Афанасьич... - метался вокруг нас Васька. - Сейчас я
его лопатой!..
     Я увидел занесенную над собой лопату и подумал, что я и так уже слишком
задержался  в  компании  этих   мерзавцев.  Пора  и  честь   знать.   Васька
замахнулся....  И тут я  прокусил  Пилипенко ноздрю и бросился в сторону. За
моей  спиной  раздался  глухой удар и такой дикий  визг Пилипенко,  что наше
Кошачье  преимущество  в  две  октавы  -  показалось  мне  просто ничтожным.
Пилипенко   сумел  завизжать   на   ТРИ   октавы   выше,  чем   любая   наша
Кошка-истеричка!.. Все остальное  произошло  помимо моего сознания - в сотые
доли  секунды: выпрыгивая из-под опускавшейся на меня  лопаты, я  взлетел на
гору каких-то  ящиков, оттуда молниеносно сиганул еще выше на  крышу мрачной
двухэтажной  пристройки,  а   уже  на   крыше,   в   условиях  относительной
безопасности,  я  вновь  обрел способность  четко осознавать происходящее  и
видеть все вокруг.  Без ложной  скромности  должен  признаться,  что  мне --
автору всего этого  "хипеша" и "халеймеса", как сказал  бы Шура Плоткин, вид
сверху  очень  и  очень  понравился!  "Картинка  маслом!"  добавил  бы Шура,
увидев...
     ...визжащего  и  катающегося по  земле Пилипенко с разбитой  головой  и
прокушенной
     ноздрей...
     ...разбегающуюся во все стороны разномастную Собачню...
     ...стремглав улепетывающего Котенка...
     ...и толпящихся вокруг Пилипенко растерянных Людей.
     Вот  только  Бродяги не  было видно  нигде.  Но  за  него  я  не  очень
волновался. Бродяга - Кот самостоятельный, стопроцентно уличный, а это очень
неплохая  закваска!  Ему рассчитывать, действительно, не  на кого, он сам  о
себе позаботится...
     Но пока я тщеславно любовался на творение лап  и мозгов  своих, я  и не
заметил, как  из слухового чердачного окна с одной стороны, и по горе ящиков
с другой стороны, на крышу влезли двое в замызганных серых  халатах и  стали
меня окружать.  Причем, у одного в руке был  точно такой же  сачок,  как и у
Пилипенко!..
     Запах  от  них  шел  - слов не  подобрать!  Меня  буквально затрясло от
ужаса!.. Я  не знаю, как я это понял - но это был запах СМЕРТИ. Этим запахом
пахли Убийцы. Мои Убийцы...
     Я  быстро  огляделся по сторонам  - положение практически  безвыходное.
Внизу  -  Люди,  Васька с  лопатой,  уже  запертые  ворота, высокий каменный
забор...  Забор...  Забор!!! Ах, как  он  далеко  стоит от  крыши!..  Ох, не
допрыгнуть мне!.. Ох,  не допрыгнуть... А может, попробовать?.. Господи! Дай
мне силы... И если я останусь жив, я клянусь тебе...
     - Он, кажись, на забор целится, - сказал один Убийца  другому. Перекрой
ему там кислород.
     - Да куды он денется? - ухмыльнулся  второй Убийца. -  До забора  ему в
жисть не допрыгнуть...
     А   тут  еще   все   Люди,   стоявшие  внизу  вокруг  Пилипенко,   этот
болван-Васька,  да  и  сам  сволочь-Пилипенко  стали  орать  на  весь  двор:
"Хватайте его!..  Заходите сбоку!.. Не  упустите! Прекрасный экземпляр!!!" И
тут я вдруг  решил  -  или  я погибну сейчас, или докажу  им  всем,  что  я,
действительно, "ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР"! Я-то знаю себе истинную цену! Кто Вы,
и  кто  Я?! Разве  нас  можно  сравнивать?  Вы же себе  только кажетесь, а я
настоящий...  Вы  в массе  своей очень  мелковаты и неприглядны.  За  крайне
редким исключением. В то время,  как Я... Ну, кто из Вас смог бы в одну ночь
трахнуть  четырех Кошек, да еще  и не  по одному разу?! Кто  из Вас  смог бы
начистить  рыло немецкой овчарке,  превосходящей Вас в  росте  и  весе раз в
десять?! Кто из Вас может прыгнуть вверх вшестеро выше самого себя?.. Только
один... Как его?  "Бубка", что ли... Так и то при помощи длинной палки. А ты
без палки,  как я, прыгни! Да, я  сквозь  стены вижу! Я сотни  тысяч запахов
чувствую! Я  в темноте -  как рыба в  воде!!! Я сто раз на  день умываюсь  и
привожу себя в порядок, а Вас, грязнулей паршивых, не  заставить ноги вымыть
на  ночь!.. Я  Шуру Плоткина,  когда он запил после развода с  женой  и чуть
совсем не деградировал, - к жизни  вернул! Я его  Человеком сделал! Сочинять
заставил!.. Вы его статьи и рассказы читаете - ахаете, руками всплескиваете,
засранцы, а  потом, только потому, что он вроде меня - непородистый, то есть
"нерусский"  -  "Жидом" или "Евреем" называете. А  он в тысячу раз умнее Вас
всех, которые сейчас стоят там внизу, валяются на  земле и лазают за мной по
крышам! Бляди Вы все!  Вы  еще не  знаете, что такое "ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР"!
Смотрите, болваны! И я ПРЫГНУЛ!!! Я никогда в жизни не прыгал так далеко! На
какое-то мгновение мне почудилось, будто я парю в воздухе, будто бы какая-то
таинственная и  неведомая  сила несет  меня в пространстве и  мягко опускает
сверху на  высокий институтский забор... Но я реалист. Я не очень-то верю во
всякие  там мистические  сверхъестественные  явления. Поэтому я  лишний  раз
утвердился  в уважении к самому себе и  к собственной  теории -- все СИЛЫ мы
черпаем в ЛЮБВИ и НЕНАВИСТИ. Я ненавижу Предателей и Провокаторов, Пилипенко
и Ваську,  этих убийц в  серых гнусных халатах, пахнущих  смертью... Я люблю
Своего  Шуру  Плоткина,  Свой Дом,  разных Кошек, приятелей-Котов и  хорошую
жратву!.. Вот  почему я смог прыгнуть так далеко,  как не прыгал,  наверное,
еще ни один Кот в мире!
     Даже  мои  враги  там,  внизу, ахнули!.. Хотя нескольким из  них это не
помешало  выскочить  на  улицу, чтобы теперь именно там  отловить  меня, как
говорит Шура, "в лучшем виде".
     Верх  институтского   забора  был  широким  и  плоским.   Через  равные
промежутки в него были  забетонированы метровые железные  штыри, торчащие  в
серое  петербургское небо, а между штырями в три ряда была  натянута  ржавая
колючая  проволока. Судя  по  этим  признакам,  я подозреваю,  что  институт
занимался не только  мирной физиологией.  Я подлез  под  нижний ряд  колючей
проволоки и даже нахально  присел на задние  лапы - вроде бы я отсюда никуда
уходить  не собираюсь.  Меня  только  кончик  хвоста  выдавал.  Он нервно  и
непроизвольно  метался  из  стороны  в  сторону, и  я  ничего не мог  с  ним
поделать. На  мое счастье,  из  какого-то переулка  на  нашу улицу  вывернул
громадный  грузовик  с  длиннющим синим очень высоким фургоном,  и,  набирая
скорость,  помчался мимо ворот института. Прыжок  с забора  на проносившийся
мимо меня брезентовый фургон - был уже просто  детским лепетом, и ни в какое
сравнение с предыдущим рекордным прыжком идти не мог. Как говорится, за этот
прыжок  я  и  не ждал  аплодисментов. Это  был  крайне  средненький, рядовой
прыжочек,  доступный  любому мало-мальски уважающему себя  Коту. Но мог ли я
представить себе, что этот, прямо скажем, немудрящий прыжок на очень долгое,
долгое время будет  моим последним прыжком на этой Земле?.. Мог ли я, прыгая
с  забора на  огромный дальнорейсовый грузовик,  вообразить, что быть может,
навсегда  расстаюсь  со  Своим  Шурой  Плоткиным,  с  Нашим  Домом,  с  этим
мрачноватым,  обезображенным  хлипкими   разноцветными  ларьками,  но  таким
прекрасным городом, в котором я родился и вырос, в котором почувствовал себя
Бойцом  и  Личностью,  и без  которого никогда  не мыслил  своего и Шуриного
существования...
     Помню,  в  последнюю  секунду,  когда  все   осознали,  что  ПРЕКРАСНЫЙ
ЭКЗЕМПЛЯР  уезжает от  них  в  неизвестном направлении на громадном  фургоне
дальнорейсового грузовика, этот кретин-Васька  не нашел  ничего  лучшего как
поднять обломок кирпича и метнуть его  в мою сторону. Кирпич перелетел через
фургон. На противоположной стороне улицы раздался звон разбитого стекла, и я
еще успел увидеть, как осыпается витрина какого-то магазина, как срабатывает
магазинная охранная сигнализация -- тревожные короткие и очень мощные звонки
с одновременным  миганием  желтых ламп  на  фасаде.  Уже издалека я  услышал
резкие  милицейские  свистки, живо  представил себе,  что  должно  произойти
дальше, и подумал: "Так тебе и надо, дубина!.."


     В  отличие  от маленького металлического фургончика  на  пилипенковском
"Москвиче",  эта  громадина  была  сотворена  из  крепкого  синего брезента,
укрепленного на каркасе. К  борту площадки  брезент был пришит  здоровенными
стежками  из  тонкого  стального  троса. Эти  стежки шли  не  только по низу
фургона, но и по его торцевым стенкам. Я лег на крышу и внимательно осмотрел
шов именно передней стенки. Мне  это было удобнее тем, что у передней стенки
не  так дуло -  большой наклонный козырек-обтекатель,  укрепленный на  крыше
водительской  кабины,  надежно  защищал от холодного  встречного  ветра. Это
во-первых.  А во-вторых, подумал я,  если  мне  и суждено сорваться с  крыши
фургона  на  ходу, так  между кабиной и передней стенкой  будет  хоть за что
зацепиться... Свесив голову вниз, я увидел,  что по вертикальному шву тросик
затянут  не очень сильно, и там нет такого плотного прилегания одной стороны
брезента к другой. И в любой из  этих "стежков" нормальный Кот может  вполне
пролезть внутрь фургона.  Мне же для  этого было необходимо спуститься метра
на  полтора  вниз,  к  наиболее  ослабленному  "стежку".  Ибо  я  не  только
ПРЕКРАСНЫЙ, но и очень КРУПНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР. И там, где пролезет обычный кот, я
просто могу застрять...
     И я стал спускаться вниз по отвесной стенке фургона,  отчаянно цепляясь
когтями  всех четырех лап. После того, что я только  что пережил и совершил,
сорваться под колеса мчащегося грузовика было бы просто глупо! Без какого бы
то  ни  было бесшабашного  героизма  и безоглядной решительности, достаточно
осторожно и расчетливо, с той необходимой долей естественной боязни, которая
зачастую  сохраняет нам  жизнь,  я  все-таки  добрался  до  "моего  стежка",
просунул  туда голову  и  передние лапы,  и через  секунду  был  уже  внутри
фургона.
     Здесь было тепло и сухо. От передней стенки фургона до задней было,  по
меньшей мере, метров пятнадцать, а  в ширину - метра  три. Хотя тут я могу и
ошибиться.  В измерении  расстояний  я,  честно  говоря,  не силен.  Все мои
познания  в этой области ограничены нашей с Шурой квартирой. У нас, я  точно
знаю, сколько метров в одной комнате, сколько метров в другой. Шура  об этом
говорил при мне много раз - я и запомнил.  Ну, а  высота фургона  совершенно
точно соответствовала  высоте потолков нашей  квартиры - два метра пятьдесят
сантиметров. Это я уже знал досконально. Три года тому назад, когда Шура был
в состоянии еще что-то купить, он  приобрел книжные стеллажи  у одной семьи,
уезжавшей в Израиль. И когда  Шура перевез эти стеллажи  к нам,  выяснилось,
что  они в высоту  - два  метра семьдесят пять сантиметров. А у  нас потолок
всего - два пятьдесят! Целую неделю Шура сам укорачивал эти стеллажи под наш
размер, нескончаемые матюги и перманентные восклицания:
     - Свободы  им, видишь ли, мало!.. На "землю предков" потянуло! Да у вас
все  предки из  Жмеринки!  Ну,  как  же можно было  так ничего  не понять  в
собственной стране, где прожита вся жизнь?! Поразительно! Да у нас "свободы"
сейчас -  хоть  жопой ешь! Что  хочешь  - то и говоришь, что хочешь -  то  и
пишешь!.. В  кого  хочешь - в  того и стреляешь!!!  Нет в мире сейчас  более
свободного  государства,  чем  наше...  Ни  законов,   ни  обязательств,  ни
уголовного кодекса, ни  хрена! Живи и радуйся!.. Какого черта уезжать? Здесь
ты можешь  стать "Новым русским", "Новым евреем", "Новым узбеком" или "Новым
чеченцем", что в сущности  - одно и  то же, и поехать  отдыхать на Канарские
острова... А уезжать совсем - полнейший идиотизм!..
     Поэтому я очень хорошо усвоил, что  такое высота в два  метра пятьдесят
сантиметров, как пахнет столярный клей, чем воняют лаки, и какой запах имеет
фанера.
     Так  вот,  утверждаю безошибочно  - весь  фургон был забит фанерой.  На
первый  взгляд  это  были  просто  огромные квадратные кипы,  упакованные  в
толстый непрозрачный  полиэтилен, а  сверху  еще и перетянутые крест-накрест
стальными лентами.  И  все-таки это была фанера. Со  времени  переделки  тех
стеллажей,  я ее запах  запомнил навсегда.  Когда  же я осмотрелся и  слегка
освоился  в  этом  фургоне, то сквозь  довольно мерзкий  запах  полиэтилена,
металла,  брезента и подавляющего запаха фанеры, я  почувствовал присутствие
еще  одного  запаха  -  почти   неуловимого,  странного,  кажется,  когда-то
встречавшегося, таинственно-манящего, навевающего неясные мысли и желания. В
этом запахе было  что-то  сладострастно-запретное... А что - я никак не  мог
взять в толк.  Не скрою, у меня даже  немножко  "крыша поехала", как говорит
Шура Плоткин. В некотором ошалении  я  забегал по фанерным  кипам  в поисках
источника  этого  дивного запаха. Черт побери, откуда я его знаю?! Что это?!
Когда это было? Где?..
     Через десять минут мои поиски увенчались успехом! Одна из кип, стоявших
у  левого  борта фургона,  почти  у самой  передней  стенки, источала  такую
концентрацию этого  запаха, что я чуть не потерял сознание! Однако, здоровое
начало во мне возобладало, в обморок я не хлопнулся, а наоборот, (до сих пор
не могу понять  почему?!) вдруг с неожиданной для самого себя  яростью  стал
срывать когтями полиэтилен с этой кипы. Что со мной происходило - понятия не
имею! Помню только -  слепая злоба,  безотчетное желание в клочья  разодрать
эту кипу фанеры и добраться до ЭТОГО, которое пахнет ЭТИМ, а потом...
     ...а потом  в меня  стало  тихо вливаться какое-то  успокоение...  ЭТОТ
запах  стал  улетучиваться,  исчезать,  в  тело  мое  просочилась  блаженная
усталость, в голову вползло  какое-то сладостное безразличие...  Слабенькие,
еле  ощутимые остатки ТОГО запаха заставили меня прилечь,  и в моей  тяжелой
отуманенной голове  стали  громоздиться  неясные  обрывки видений, голоса...
Будто бы вернулся я на пять лет назад и увидел своего Шуру Плоткина...
     ...его  молоденькую  приятельницу тех лет - актрису детского  театра...
Они о чем-то спорили, и Шура беззвучно кричал на  свою подругу, а она рыдала
и тоже кричала на него...
     Все это я только видел. Слов было не  разобрать, все звуки дробились на
маленькие отдельные кусочки, а потом...
     ...я увидел, как Шура вырвал  у нее из  рук какой-то небольшой пакетик,
бросил его на пол и стал топтать ногами...
     Из-под его башмаков взлетело облачко белого порошка...
     ТАК ВОТ, ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА ЗАПАХ!!!
     Это был  запах того порошка, который Шура Плоткин отобрал тогда у своей
подружки и растоптал на моих глазах!
     Я отчетливо вспомнил, как мне тогда  стало худо, когда я самую малость,
ну буквально чуть-чуть, понюхал этот порошок! Молодой был еще, глупый, совал
нос  черт-те  куда.  Помню,  как  меня  рвало,  как  я убежал из  дому  и не
возвращался к Шуре  двое суток. С тех пор я больше никогда не видел в  нашем
доме эту маленькую актрису из детского театра...

     Исчезли  куда-то кипы  фанеры.  Фургон перестало бросать  на рытвинах и
выбоинах...

     Тихо и плавно я поплыл над  своим родным  пустырем, над  нашим домом и,
совершенно не удивляясь ничему, сверху увидел СЕБЯ и ШУРУ.  Мы с Шурой чинно
гуляли. Шура  мне что-то  рассказывал,  видимо интересное, потому что я  все
время поднимал
     голову, чтобы  заглянуть  ему  в  лицо...  Увидел я и  своего  приятеля
бесхвостого Кота-Бродягу, который вел на двух поводках Пилипенко и Ваську. И
Васька, и Пилипенко, оба на  четвереньках, грызлись  между  собой и тянули в
разные стороны так, что Бродяга еле справлялся с ними обоими...
     Я  увидел, как  за мной и  Шурой на брюхе  ползла та самая рыжая Кошка,
которую я все-таки дотрахал тогда в клетке. Она жалобно стонала  и умоляла о
прощении,  и  я  понимал, что в конце  концов она не так уж виновата...  Что
независимо  от  ее желания эти два  мерзопакостных  существа  - Пилипенко  и
Васька, использовали  ее в своих гнусных целях.  Это сейчас, в моих странных
видениях,  они неопасны и тупо  рвутся со своих поводков,  а  раньше,  в той
жизни, встреча с ними не обещала ничего хорошего...
     Видел я сверху, как Фоксик,  Шпиц и  Большой Пес мирно выгулизают своих
"Хозяев" по нашему пустырю.
     Мы с  Шурой смотрели  на них и  ужасно веселились  -  мы-то  знали  что
"Хозяева" считают, будто это ОНИ выгуливают Шпица, Пса и Фоксика!

     А потом вдруг, откуда ни возьмись, раздалось какое-то страшное рычание,
словно  в  ярость  пришли  сто тысяч Больших  Псов, что-то ужасное  в  своей
невидимости гремело и лязгало, завыл и налетел холодный, порывистый ветер, и
я сверху увидел...
     ...как нас с Шурой разбросало в разные стороны...
     ...и  Шура  рвется  ко  мне, пытается  преодолеть злобный, уже  ледяной
ветер, протягивает  ко  мне руки и... Я вижу,  вижу, вижу!..  Я  не слышу, я
только вижу, как Шура кричит:
     -  Мартын!!!  Мартышка!..  Мартынчик,  не  улетай!..  Не  бросай  меня,
Мартын...
     Я тоже  рвусь к  нему, но ноги  мои  вдруг становятся  мягкими, я теряю
силы, теряю  сознание, а порывы ветра  с воем  и ревом  закручивают меня,  и
последнее, что я вижу - маленький-маленький Шура Плоткин  кубарем катится по
нашему огромному загаженному  пустырю,  не  в  силах  совладать с  ураганом,
разносящим нас в разные стороны...

     И вдруг -- неожиданно явственно и отчетливо:
     -  Здрасс-сьте,  Жопа-Новый-Год, приходи  на  елку! Ты-то откуда  здесь
взялась, Кыся?!
     Я  открываю  глаза.  Задняя  стенка  фургона расстегнута  и  распахнута
настежь,  внутри гуляет  холодный  ветер,  что-то  ровно гудит  внизу,  весь
большой грузовик  слегка трясется мелкой, но спокойной дрожью, и я чувствую,
что совсем где-то  рядом  очень много  воды...  В фургоне  надо  мной  навис
здоровенный  мужик в джинсе. Раза в два  больше Шуры. От него  вкусно пахнет
разной хорошей едой с небольшой примесью запаха алкоголя.

     Алкоголь я  ему тут же прощаю. Ссориться  с первых же секунд знакомства
мне не очень хочется, ибо меня сейчас, после сна  и моих кошмаров, раздирает
целый букет совершенно иных желаний: жрать хочу, "как семеро волков"! Шурино
выражение... Хочу  писать  и  гадить так,  что просто  удержу нет!  И  очень
хочется понять -  где я, на каком я свете, скоро ли я могу вернуться домой к
Шуре и почему, кроме фанеры, в  этом фургоне пахнет еще и этим самым...  Ну,
как его?.. Ну,  Шура еще  сколько  раз потом называл  этот  белый порошок!..
Господи, да что  же это со мной?! Хотя,  чего тут  удивляться? Денек у  меня
выдался,  прямо  скажем,  не из легких...  И я, наверное, еще  и  этой дряни
нанюхался. Иначе, чего бы это  меня  так в сон сморило? Тут даже собственное
имя немудрено забыть... А,  вспомнил! Этот белый порошок назывался - кокаин!
Однако, при чем тут фанера?..

     К черту! Сначала - немедленно пописать и покакать!
     Продемонстрировать свой хороший характер никогда не вредно, и поэтому я
быстренько на всякий случай потерся головой о здоровенную лапу этого мужика,
и выпрыгнул из фургона.
     - Эй, ты куда, Кыся-а?! - заорал мне мужик в джинсе.
     Но   я,   не  обращая   на  него  внимания,  помчался  прочь   от   его
гостеприимного, но странного грузовика. То, что это был ЕГО грузовик, у меня
не  возникло  и  тени сомнений. Уж слишком  по-хозяйски он чувствовал себя в
этом фургоне. Тем более, я должен  был "сделать  свои дела" как можно дальше
от  этого мужика  и его громадного  автомобиля. Ведь за последние  несколько
часов  этот автомобиль в  какой-то  степени  чуть-чуть стал и "моим". А  как
говорил Шура Плоткин - "Там, где живут, там не гадят..." Правда, говоря это,
Шура имел в виду всех нетрахнутых им девиц, с  которыми  он вместе работал в
редакции. Хотя некоторые из них  по Человеческим понятиям были очень и очень
ничего себе и только и мечтали уложить моего Шуру к себе в койку.

     Боже мой!.. Где же  мне облегчиться?! Это  же  просто  черт  знает что!
Огромное, чудовищное,  необозримое  помещение,  величиной с  наш  пустырь, с
металлическим полом  и уходящим черт знает в  какую  высь железным  потолком
было  заставлено  сотнями  автомобилей,  рядами стоящими  вплотную - один за
другим.  Каждый  автомобиль, будь  это дальнорейсовый  грузовик с  длиннющим
фургоном,  автобус  или  обычный  легковой автомобиль,  был  притянут к полу
цепями и толстыми брезентовыми ремнями. И все это тряслось мелкой дрожью,  а
за стенками четко прослушивался ритмичный плеск воды...
     Я промчался вдоль этого железного пустыря подо всеми машинами в поисках
мало-мальски   пристойного   места   для  немедленного   отправления   своих
естественных нужд, не обнаружил такого, и на последних усилиях воли поскакал
поперек этого мрачного автоприюта...
     И... О,  счастье!!! У  самой стенки, где  плеск  воды слышался наиболее
отчетливо и  близко,  я  увидел на стене большой  красный щит  с  различными
противопожарными штуками, скатанный  в аккуратное кольцо брезентовый шланг с
медной  штуковиной  на конце, а  внизу, под  щитом,  -  спасительный ящик  с
песком, из которого торчали вмятые туда окурки сигарет!
     Ласточкой  я взлетел  на этот ящик, лихорадочно очистил себе  место  от
окурков, быстренько докопался до слоя абсолютно чистого песка, и....
     Клянусь,  через  пятнадцать  секунд  жизнь  приобрела  совершенно  иной
оттенок!А еще через полминуты, уже зарывая все, мною исторгнутое, я подумал,
что зачастую, квалифицируя понятие  "Счастье"  в нашей жизни, мы  невероятно
примитивизируем и ограничиваем список составляющих.  Пять-шесть пунктов типа
- Сытость,  Благосостояние,  Взаимная  любовь,  Победа  (если  она не  очень
кровава...),  ощущение  Дома,  Восторг  соития...  И  все.  И совершенно  не
учитываем десятки будничных, но поразительно важных элементов,
     дополняющих  это понятие. Ну, например,  прекращение боли. Я помню, как
дико  болела  у  меня  задняя  левая  лапа,  когда  я  подрался  со взрослым
Ротвейлером! Я,  правда, успел располосовать  ему всю харю,  но он прихватил
меня  так, что я уже слышал пение наших  Кошачьих Ангелов на  небе!.. Хорошо
еще, что Шура зонтом отбил  меня у этой сволочи... Тоже  были заморочки,  не
приведи  Господь! Шура  принес  меня домой, сам промыл  мне рану, и страдал,
по-моему, больше  меня. Пока ему не пришло  в голову дать мне обезболивающую
таблетку.  Он  растер   ее   в  порошок,  перемешал  с  несколькими  каплями
валерьянки,  затем   выколупал   косточку   из   консервированной  оливки  и
нафаршировал оливку этой  массой. А я... Хотите - верьте, хотите - нет, но я
обожаю оливки и  маслины! Я буквально трясусь, когда  их  вижу... Короче,  я
проглотил  эту  чудодейственную оливку  и  через  полчаса  я  был  абсолютно
СЧАСТЛИВ!  Боли -  как не бывало,  от валерьянки - кайф  и расслабуха,  а  в
довершении  всего  Шура тут же скормил  мне  полбанки оливок и сочинил в мою
честь веселые стихи о моей героической  победе над Ротвейлером.  Что само по
себе составляло тоже одну из граней Счастья.
     А  разве  не  Счастье,  что  я  все-таки   наткнулся  на  этот  ящик  с
противопожарным песком? Что не посрамил чести нормального и самостоятельного
Кота, выросшего в интеллигентном окружении!
     Разве  не счастье,  что  мне  сегодня  удалось уберечь  Котенка, помочь
спастись  Бродяге,  дать  возможность   разбежаться   Собакам,   да  и  чего
скромничать, и  самому довольно эффектно избежать соприкосновения с Наукой в
том виде, в котором мне это предлагали сделать Пилипенко и Васька!..
     Нет, Счастье - это очень многогранная штука! И если вот, например,  мне
сейчас еще удастся раздобыть пожрать...
     И я отправился на поиски "своего" грузовика.
     Еще издалека я услышал голос своего нового знакомого:
     - Кыся!.. Кыся!.. Кыся!.. Кыся...
     Честно говоря, я  никогда  ни на  какие  "кис-кис" не  откликаюсь.  Это
безликое "кис-кис" мне до лампочки. Те, кто меня знает,  может назвать  меня
по имени, а я уже решу сам  - имеет мне смысл подходить к этому Человеку или
нет. Незнакомые  мне Люди, которые вдруг  начинают мне  "кискать", -  всегда
вызывают у меня подозрение. Не то, что я кого-то там боюсь. Нет. Я знаю, что
всегда сумею  за  себя  постоять  или  вовремя смыться,  но  просто  неохота
ввязываться  в лишние неприятности. А за последние несколько лет, особенно с
того момента, как из  магазинов исчезли  обычные  недорогие  зимние шапки из
крашеных кроликов,  а на  рынках  и в  ларьках  стали  появляться  кустарные
уродливые шапки из Котов и Кошек, неприятностей можно ждать от кого угодно.
     Шура Плоткин как-то говорил, что этим занимается даже  один  его бывший
знакомый  -  доктор  наук.  Я сознательно  подчеркиваю - "бывший  знакомый".
Потому  что, как  только  Шура  узнал,  чем  промышляет  теперь этот  доктор
искусствоведения, он сразу же прекратил с ним какие бы то ни было отношения.
Так  что, если мы не знакомы,  вы можете "кискать" до упоения. Я и головы не
поверну.
     Но  на  это неумелое "Кыся! Кыся!.."  хозяина того грузовика, я побежал
без малейшего опасения.  Что-то в  нем  мне  было  симпатично. Даже то,  как
монотонно и беспомощно он кричал это свое безграмотное "Кыся!.. Кыся!.." Уже
на  бегу  я  успел подумать, что он вполне может не знать  о  кокаине  в его
фургоне!  Сравните -  девятнадцать миллионов нервных окончаний в моем носу и
всего  пять миллионов в  его. А, может,  я и ошибался.  Несмотря на всю  мою
жесткость  характера и  бойцовские качества,  счастливо  воспитанные во  мне
улицей,  нашим  пустырем,  чердаками  и  подвалами,  постоянной  борьбой  за
выживание, за  обладание,  за  первенство  - мне,  как  и  любому  существу,
выросшему  все-таки  в интеллектуальной среде,  была  свойственна  некоторая
идеализация симпатичных  нам персонажей и событий. Шура  как-то заметил, что
революция семнадцатого и события девяностых в очень большой  степени обязаны
этому интеллигентскому заблуждению. Я, правда,  ни черта не  понял, что Шура
хотел этим сказать, но по привычке поверил ему на слово.

     Когда я подбежал у "своему" грузовику, я увидел, что  дверцы его кабины
распахнуты,  а  рядом   стоит  двухметровый  хозяин  "моего"   грузовика   и
низкорослый, квадратненький  и совершенно лысый мужичишко.  Несмотря  на то,
что оба они были абсолютно  разными людьми, - сходство  между ними было, тем
не  менее,  поразительным! То ли джинсовыми курточками, то  ли разноцветными
тренировочными штанами (мечта Шуры Плоткина!) то ли возрастом - сорок, сорок
пять - то ли обветренностью  лиц,  и конечно, руками!  Вот  руки  у них были
полностью  одинаковые. Чисто вымытые, с  грубыми потрескавшимися  ногтями, с
неистребимо въевшимися следами масел, грязи, металла. В  застарелых шрамах и
ссадинах. Сильные пальцы  в безвкусных  золотых перстнях,  широкие  запястья
перепоясаны  браслетами   дорогих   красивых  часов.   Из-под   расстегнутых
воротников
     клетчатых  рубах поблескивают золотые  цепи  толщиной с хороший поводок
для крупной Собаки.  Но  самое  главное  - они  пахли  совершенно одинаково!
Бензином,  соляркой, перегоревшими маслами и хорошим коньяком. Нет, конечно,
личные запахи, я  бы  сказал -  индивидуальные, у них  тоже были  достаточно
выражены. Но запах их профессии - водителей  тяжелых дальнорейсовых огромных
грузовиков - был един.

     -   Слава   те  Господи!  Пришла,  кыся  хренова!..  -   сказал   "мой"
двухметровый. - Я, понимаешь, открываю шаланду, а она лежит себе на пакете и
дрыхнет без задних ног!  Все проспала - и таможню, и  паспортный контроль, и
отплытие...
     - Ох, и кот! Ну, здоровый, стервец!.. - восхитился Лысый.
     - Да, кошечка - будьте-нате, - сказал "мой". -  А может,  она того?.. С
"икрой"? Как говорится, "кыся в положении", а?..
     - Ты чо?! Повылазило у тебя, что ли! - возмутился Лысый. -"Кошечка", "в
положении",  "кыся"... У тебя глаза  есть? Какая это  тебе  "кыся"?! Это  же
форменный  кот!  Глянь, у твоей  "кыси"  -  яйца,  как у жеребца! Нашел себе
"кысю"...
     - Точно! Ну, надо  же?!.--  поразился "мой"  и вытащил  из-под  сиденья
бутылку. -  Надо за его здоровье шлепнуть.  Ну, и за  тех,  кто в море, само
собой...
     Из кабины  грузовика жратвой тянет - просто голова кругом идет! И тогда
я предъявил  своим новым знакомым один из своих любимых аттракционов. Есть у
меня  несколько  трюков   в  запасе,  которыми  я  иногда  пользуюсь,  чтобы
расположить  к  себе окружающих. Один  из них - Неожиданный Прыжок Вверх  Из
Положения Сидя.  Это  я  делаю  так,  что даже Большие Собаки  от  удивления
приседают на задние лапы,  а про Людей и говорить нечего... Привалился я так
(с  понтом)  ласково к  ноге  "моего" мужика, присел скромнененько на хвост,
даже муркнул чего-то, мужик  и  растаял. Только нагнулся,  хотел в  умилении
погладить меня (чего я, кстати, не перевариваю!), я ка-а-ак  со всех четырех
лап сигану вверх - прямо  с железного пола в кабину на водительское сиденье!
А это метра два с лишним в высоту... Они оба так и ахнули. Бросились тушонку
открывать, котлетки куриные домашние распаковывать, колбаска такая, колбаска
сякая, "мой"  литровый пакет молока откуда-то  приволок... Гуляй, Мартын, во
все завертки! Разные имена, клички мне придумывают, потрогать норовят... Ну,
я особенно морду  не стал воротить. Я, слава  Богу, тоже не пальцем деланый,
как говорит мой Шура Плоткин. Тоже знаю, где,  как говорится, лизнуть, а где
и тявкнуть. Выпили они за меня вдвоем две бутылки коньяка, закусывали вместе
со мной - что
     я, то и они. Из их трепатни я  понял, что мы плывем по Балтийскому морю
в  Германию. А уже оттуда - кто куда. Мы с "моим", вроде бы, потом через всю
страну в какую-то Баварию поедем. А тот, который во мне Кота признал, Лысый,
вместе  с нами  только до  Нюренберга. Тут подошло время  их  ужина. Они все
прибрали,  оставили мне на полу кабины молока  в  плошке, приспустили стекла
для свежего воздуха и заперли  меня. Чтобы я никому из команды теплохода  на
глаза  не попался. А то начнутся  расспросы - чей Кот,  что за Кот?! Откуда?
Почему на него документов нет? Куда смотрел санэпидемконтроль? Вечно с этими
бывшими  "совтрансавтовскими"  водилами  всякие  заморочки!  Они  теперь  на
частные фирмы молотят, валюты  у них немеряно, так  они  совсем оборзели  --
своих Котов за  границу  отдыхать  возят!  И  пошло,  поехало... Так что ты,
Кыся-Барсик-Мурзик,  уж  лучше  в  кабине  посиди,  не  отсвечивай. Дрыхнуть
можешь,  где  хочешь:  хоть  здесь  на  сиденьях,  хоть  в  подвесную коечку
забирайся. Вот тут, за занавеской... Ну,  а уж если я какую бабу там наверху
заклею и в машину приведу -  не обессудь, извини-подвинься, я тебя с  коечки
обратно  на сиденье ссажу... А то в каюте мы  из экономии по двое, и  многие
бляди, особенно  иностранные,  при постороннем не желают, суки. Приходится в
кабины своих грузовиков водить. А я тебя потом, Мурзик-Барсик-Кыся, ночью  в
сумке  на  палубу  вынесу  и  море  покажу...  Так что  ты, Кыся,  не  боись
-одиночество тебе не грозит. И ушли.
     Вообще-то, они  еще  что-то  говорили,  и на какую-то  долю секунды мне
вдруг показалось, что от низкорослого крепыша с лысиной, который во мне Кота
признал,  (видать, с пережору  причудилось)  идет  слабенький такой  запашок
кокаина. От его куртки и штанов.  Да, нет...  Не может  быть. Скорее всего -
причудилось...

     Меня от  обжорстаа (полагаю, на нервной почве - денек-то был ой-ой-ой!)
так раздуло,  что я и  впрямь  стал  похож на беременного. Лежу на  сиденьи,
отдышаться не могу. Мысли всякие лезут...
     Шура Плоткин  из головы  не  выходит.  Ну, вернется Шура из Москвы, эта
дуреха, которую он  оставил за мной  присматривать, скажет ему, что меня уже
несколько  дней  нет  дома, что телефон  не  работает.  Хорошо,  если у него
приняли в Москве рукопись... А если не приняли? И  меня дома нет.  И телефон
не работает. Что тогда? Ну, трахнет  он разок для  порядка эту  любительницу
Кошачьего хека и  телефонных разговоров, даст денег на таксярник  и отправит
восвояси. И сядет меня ждать. И еще пару дней будет спокоен. Я его приучил к
этому. Я иногда дня три-четыре гуляю, и  Шура не нервничает. Он про меня все
знает и не волнуется. Жру я во время таких загулов обычно в шашлычной нашего
районного Торгового центра - меня там знают, как облупленного. По помойкам я
не лазаю, крыс не ловлю.  Меня от одного их запаха тошнит... Правда, однажды
дохлая крыса сослужила  мне прекрасную службу!  Я был в трехдневном  загуле,
почти ничего не жрал,  трахался, как сумасшедший, и  пару раз подрался  - со
своими  Котами сцепился и с какой-то посторонней  Собакой. Да так, что потом
пришлось в котельной Торгового центра чуть не сутки отлеживаться! Не идти же
домой в  таком виде. С Шурой же худо  будет...  И  мой приятель,  бесхвостый
Бродяга, снова принес мне дохлую крысу - подкрепиться. Все надеялся приучить
меня к ним. А во втором этаже Торгового центра - шашлычная. И  из нее пахнет
-  обалдеть  можно!..  Я,  когда немного оклемался,  взял  эту дохлую крысу,
поднялся с ней  в  Шашлычную со стороны кухни, аккуратненько  проскользнул в
какой-то их предбанник, положил крысу перед собой и сел. Бежит  мимо молодая
девка в черном клеенчатом  переднике чуть ли не  на голое  тело,  тащит гору
грязной посуды.  Увидела  дохлую крысу, как заорет на  всю  шашлычную! Кухня
сбежалась  на крик, кладовая,  разделочная,  посудомойка...  Даже  шеф-повар
Сурен Гургенович.  Даже  два  бандита,  которые охраняли эту шашлычную, и то
прибежали с пистолетами в руках. Картинка маслом! Все столпились вокруг меня
и дохлой  крысы,  ахают,  руками машут,  а я  сижу  себе  так невзрачненько,
головку опустил, умываюсь, усы лапой разглаживаю, дескать, "Что  вы... Какие
пустяки. Не извольте беспокоиться - я для вас всех крыс в мире переловлю..."
     Сурен Гургенович так задумчиво говорит:
     -  Значить,  у  нас   появились  крысы...   Значить,   может   приехать
санэпидстанция... Значить,  все посыпют ядохимикатами, а нас  закроют... Или
возьмут с нас столько долларов, что мы потом кровью кашлять будем.
     У нас теперь все почему-то на доллары...
     - Значить, этого нельзя допустить, - говорит Сурен Гургенович. - Каждый
сам  понимает.  Значить,  нам  нужен  этот  Кот!!!  Крысу   выбросить,  Кота
накормить! В нем наше спасенье. Вот, что это значить!!!
     С тех пор, я изредка приношу в  эту шашлычную дохлую крысу, имени моего
друга  Бродяги,  и  тем  самым подтверждаю  свою  беззаветную  службу Сурену
Гургеновичу, его шашлычной и всем остальным жуликам, которые здесь работают.
Я даже Бродягу сюда приводил кормить. А прошлой зимой у меня был длительный,
почти  двухнедельный  роман с  одной Кошечкой - она сейчас  эмигрировала  по
еврейской линии - так  мы туда  вдвоем жрать ходили. И все это воспринимали,
как должное. А крыс в этой шашлычной отродясь не было! Это я их туда носил.
     Господи, как мысли  скачут...  Бедный Шура!  Три, от силы четыре дня он
будет  спокоен,  а  уже  на четвертый он  же помчится  искать меня по  всему
району!  Он же просто с ума сойдет от горя. Работать не сможет... Он мне уже
раз сто говорил, выпуская меня на улицу:
     - Мартышка, вот ты  уходишь, а ведь я без тебя ничего не могу сочинить.
А  если я  не смогу сочинять - мы останемся без  заработка. Ты еще пожрешь в
своей шашлычной, а я куда денусь без денег? Я могу умереть с голоду. Так что
ты уж, пожалуйста,  сильно не задерживайся  - одна драка, две Кошки,  и все!
Договорились? Помни, что ты моя Муза, Мартын...
     Боже  мой, что  же  делать?!.  Ведь если я правильно понял из разговора
этих "водил",  как  они сами  себя  называют, именно мы, с "моим" джинсовым,
будем  три дня  плыть до Киля, два дня пилить до Мюнхена,  там разгрузимся у
какого-то "Сименса"  и, возможно,  отдадимся этому Сименсу во фрахт. То есть
станем работать  на Сименса, потому,  что  мы, русские, для Сименса  гораздо
дешевле, чем их собственные немецкие водилы.  Тогда мы задержимся в Германии
еще  недели  на три-четыре... Потом снова загрузимся у  Сименса  в Мюнхене и
вернемся в Киль. Там  въедем на наш теплоход и поплывем домой. Это еще почти
трое  суток. Короче,  дома  меня не будет, значит, около  месяца?.. Или того
больше... Мама родная!.. Что же это с Шурой-то будет?!!
     Я чуть  не расплакался.  Я представил себе  исхудавшего, небритого Шуру
Плоткина,  одиноко лежащего  на  своей  широченной  тахте. Он  ее  почему-то
"станком" называет...  Невидящими глазами Шура смотрит  в потолок  и  шепчет
слабым-слабым голосом:
     -  Мартынчик, где  ты?.. Мартышка,  единственный мой.  На  кого ты меня
покинул?..

     В   квартире  срач,  грязная  посуда   со  ссохшимися  объедками  горой
громоздится в кухонной раковине. Пишущая машинка покрыта толстым слоем пыли,
а  клавиатура  затянута  паутиной... Телефон не работает... Отопление и свет
выключены за  неуплату  по счетам. Один раз у нас уже было такое. А  с тахты
несется тихое:
     - Где ты, Мартын? Я не могу жить без  тебя... Я погибаю,  Кыся! КЫСЯ!!!
КЫСЯ!..


     ...Что такое?!! Что за "КЫСЯ"?.. Я в сонном оцепенении открываю глаза.
     - Кыся... Барсик! А у нас гости!.. Ишь, заспался... Ну-ка,  познакомься
с тетей. Тетю зовут... Слушай, как тебя зовут? Кыся спрашивает... Да,  Кыся?
Она  по-нашему ни хера не тянет! Я с ней  исключительно по-немецки. Ви дайне
наме, майне либер медхен?
     Оказывается, Шура мне приснился. И квартира наша, и кухня - все было во
сне... А сейчас по кабине гуляет свежий воздух, одна дверь распахнута, и мой
временный приятель Водила - изрядно уже пьяненький, в  костюмчике, галстучке
и рубашечке, подсаживает в кабину, не поверите,  совершенно ЧЕРНУЮ девицу!!!
Вот это да! Таких у нас с Шурой еще не было!
     - Я тебя спрашиваю, ви дайне форнаме, бля?.. - упрямо повторяет Водила.
-Извини, забыл.
     - Айм но эндостайн, - говорит черная и повисает на Водиле.
     -  Ногу-то выше поднять  можешь? - спрашивает у нее  Водила и сам своею
рукой задирает ей ногу на высокую подножку  кабины грузовика. Потом берет ее
за пышный зад и легко вкидывает девицу прямо в кабину. Она начинает хохотать
по-своему  и  падает прямо  на  меня. Я еле успеваю из-под нее выскользнуть.
Водила тоже  влезает в кабину  и  захлопывает за собою дверь. Черная девушка
тут же с хохотом начинает расстегивать ему ширинку брюк.
     - Да  погоди  ты, торопыга... - стыдливо  поглядывая на  меня, бормочет
Водила.  - Дай  хоть окна занавешу...  Неровен час, увидит кто. Неудобно же!
Ну, вартен, вартен, кому говорю...
     Водила задергивает занавески на боковых  окнах кабины, опускает плотную
шторку на лобовом стекле и включает верхний плафон.  Мягкий свет растекается
по кабине. Теперь мы трое отделены от всего остального мира.
     - Вот,  познакомьтесь...  Дарф  их  форштелен...  -  медленно  и громко
говорит  Водила  и  показывает  на  меня  пальцем. - Дас  ист  майне Кыся...
Просекла? В смысле - ферштеен?.. Кыся! А ты кто?
     И Водила  потыкал  пальцем  в  грудь  этой  черненькой. Та  поняла  это
по-своему и  тут  же сбросила с себя маечку типа лифчика, юбочку величиной с
носовой платок, и какие-то кукольные трусики.
     - Да  нет... Не  то. Хотя и это сгодится -  сокрушенно сказал Водила. -
Повторяю...  Дас ист майне  Кы-ся-а-а! Кыся, ебть, сколько  раз говорить?! А
ты? Ви хайст ист ду?!
     Он снова ткнул пальцем в плечо  черненькой. Та вдруг  догадалась, о чем
он ее спрашивает, и снова звонко расхохоталась:
     - Сузи! Су-зи!...
     - Точно, Сузи... -  несколько растерянно повторил Водила. - Ты же еще в
баре говорила... Сузи. Вот теперь - порядок! А это мой Кыся...
     Но Сузи не обратила на меня никакого внимания, воскликнула не по-нашему
"Ах!.."  и  двумя руками сама вытащила из штанов  Водилы  его...  Ну, ладно,
ладно...  Не  буду!  Я  же  знаю,  что  у  Людей  это   почему-то  считается
неприличным, постыдным.  Хотя, что тут  неприличного - убей Бог,  не  пойму.
Одна из частей тела и все. Вы же носа своего не стесняетесь? Или, к примеру,
руки, уха... Дикость какая-то!
     Тем  более, что Сузи вытащила  из штанов Водилы ТАКОЕ, что, как говорит
Шура Плоткин - "ни в сказке сказать, ни пером описать"! ТАКОГО не стесняться
надо, а гордиться ИМ!..
     Уж-на что мой Шура был силен  по ЭТОЙ линии, но при  всей моей любви  к
нему, я должен быть объективным - то, что сейчас  держала в своих черненьких
руках с розовыми ладошками Сузи,  превосходило  ШУРИНО  намного. Это, я  вам
скажу, было - НЕЧТО!
     Сузи увидела, ЧТО  она  вытащила,  и обмерла!..  А потом, как заорет на
весь наш огромный автомобиль:
     - Ооо-о-о!..
     Наклонилась над НИМ... Хорошо, хорошо! Сказал же - не буду.
     Водила глаза прикрыл, стонет, хрипит, шепчет мне по-русски:
     -  Смотри,  Барсик... Это надо же?!. Негритяночка...  Угнетенная, можно
сказать,  раса,  а что вытворяет!.. И как?!! Потряс!.. Ой, бля, "Хижина дяди
Тома"!.. Ну, все, счас кончу!..
     Посмотрел я немного  на это все - чувствую, сам начинаю заводиться. Да,
пошли  вы,  думаю,  к чертям собачьим!  Вам  хорошо, а  мне где искать Кошку
посредине Балтийского моря?!
     Подлез под боковую  занавеску, встал на задние лапы, вцепился передними
за край слегка приспущенного стекла, подтянулся, пролез в щель, и  выпрыгнул
из кабины.

     Послушал, как  что-то гудит под теплым железным  полом,  как Водила  из
кабины уже
     чуть не в голос вопит:
     - Ну, Сузи!!! Ну, ебть!.. Ну, все!.. Ах, ты ж моя кыся!..
     Видать, меня стеснялся, пока я был в кабине...
     Этот Водила  мне определенно нравился. Жаль  только, что он с  кокаином
связался.  Шура  мне еще тогда, когда  был  случай с  той маленькой актрисой
детского театра,  говорил, что это очень опасная  штука! Как валерьянка  для
Котов, только намного страшнее.
     А может,  мой Водила, действительно, и сам не знает,  что у  него среди
тяжеленной фанеры  в  "шаланде" спрятано! Интересно, могу  я ему  чем-нибудь
помочь?..
     Не  сейчас,  конечно. Судя  по  тому,  ЧТО  я  видел, сейчас  он и  сам
прекрасно со  всем справится. Потом. Когда мы с ним один на  один останемся.
Время, вроде, еще  есть - они  сами говорили, что  до Киля нам еще  "топать"
двое суток...
     Да! И еще одно... Почему от того квадратненького - Лысого, который  при
первом знакомстве во мне  сразу же Кота  признал, тоже шел  запашок этого...
Как  его?! Тьфу,  черт...  Кокаина!  Вполне  вероятно,  что  и  Лысого  надо
предупредить. От моего  "Водилы" кокаином не  пахло  - тут я голову кладу на
плаху.  Значит, он к нему не прикасался. Следовательно, кто-то другой к нему
в фургон это погрузил.
     А от того квадратненького  слабенько, но  тянуло  кокаинским  порошком.
Почему?  Да  ни  почему!  Залез  в  фургон  -  груз  проверить,  передвинуть
что-нибудь,  а  там  где-то  тоже  засунуты  пакетики  с  кокаином.  Он  там
повозился, где-то нечаянно коснулся лапой... рукой,  то есть,  - вот  тебе и
запах!
     Но он, к несчастью, Человек. Так  сказать, существо, я не  утверждаю --
низшей  ступени, а так себе - средненькой... Ну, чуть  выше. И он этот запах
абсолютно не чувствует. Ну,  не дано ему!  Обделила его Природа-матушка, как
говорил Шура Плоткин.
     А я Кот. Я - существо Высшего порядка. И мне доступно то, о чем Человек
даже понятия  не  имеет.  Поэтому, мой  долг части - попытаться уберечь этих
двух Водил (моего  и  того - Лысого)  от  возможных  неприятностей!  Я очень
хорошо помню, как  Шура говорил, что  кокаин во всем мире  преследуется. И я
решил  прошвырнуться  между машинами, найти  грузовик  Лысого и малость  его
пообследовать.

     Как обычно МЫ ищем то, чего никогда и в глаза не видели?
     Я  не  собираюсь  утверждать,  что  у  Котов  все  построено  на  некой
таинственно-фантастической   интуиции,   ниспосланной  им   Высшими  силами.
Конечно, нужна  хотя бы маленькая, буквально микроскопическая, но совершенно
реальная зацепка.  Ну, например.  Любой неодушевленный предмет, кроме  сотен
своих  собственных  запахов,  обязательно  несет  отпечатки  запахов  Людей,
соприкасавшихся с этим предметом.
     Значит, нужно постараться припомнить характерные  запахи обоих  Водил и
выделить из них запахи, присущие только тому квадратненькому Лысому. Дальше,
как  говорит Шура, дело техники. Бережно  сохраняя  в  памяти запахи  одного
Лысого,  уже ничего  не стоит обнаружить любой предмет, с которым этот Лысый
когда-либо контактировал!
     Естественно,  я слегка  упрощаю процесс.  Но  делаю  я  это  совершенно
сознательно,  чтобы  излишне  не унижать  Людей,  читающих  эти  строки.  Не
заставлять  Людей  вторгаться  в  области,  чуждые  их пониманию.  Они  сами
наделяют нас  некими сверхъестественными  качествами  как-то:  "Черный  Кот,
переходящий дорогу  -  к  несчастью", "Кошка, умывающая  лапой  морду,  -  к
непрошенным  гостям",  "Коты  притягивают к  дому молнии!.." и тому подобный
провинциально-обывательский идиотизм.
     Попытка  же  объяснить  Людям  действительно  имеющие место мистические
явления в
     наших Кошачьих душах, - обречены на полный провал!
     Нужно  признаться,   что   мы,  Коты,  сами  не  всегда  ясно  понимаем
происходящее  с  нами.  Объяснить,  откуда я знаю, лежа  в кресле в запертой
квартире, что  в эту секунду мой Шура Плоткин подходит к  нашему дому,  я не
могу при всем желании. И Шура не может!
     А уж  если чего-то  не может  Шура  Плоткин - значит,  все Человечество
просто    еще    не   доросло    до    уровня   понимания    этих   явлений.
НЕДОЭВОЛЮЦИОНИРОВАЛО, как однажды выразился Шура.
     Через  пятнадцать  минут  шатания  неторопливым  прогулочным шагом  под
десятками гигантских  автомобилей, больших  и маленьких автобусов  и  доброй
сотни легковых машин самых разных марок я обнаружил грузовик Лысого.
     Как  это  произошло  -  объяснить  сложно.  Запахи  Лысого были  крайне
невыразительными, если  не считать очень слабенького запаха кокаина, который
на его грузовике, как оказалось, вообще не присутствовал. Но мне ОЧЕНЬ нужно
было найти грузовик Лысого! И в  какой-то момент я вдруг  почувствовал,  как
нечто  необъяснимое   ведет  меня  в  направлении,  которое  я  уже  сам  не
контролирую...
     Что это было? Зов?..  Интуиция?.. Предвидение? Что это  была за сила --
точно приведшая меня к  грузовику  Лысого?! Говорю  честно: понятия не имею!
Шесть лет тому назад,  когда  я был  еще  совсем Котенком, мой Шура  Плоткин
разошелся  со своей  женой. (Кстати,  я совершенно забыл, как она выглядит.)
При   разделе  имущества  я   оказался  в  одной  компании   с  телевизором,
холодильником,  стиральной  машиной,  посудой,  постельным  бельем  и мягкой
мебелью у жены. Шуре  достались только книги, которые, слава  Богу, его жена
не читала, и старая раздолбанная пишущая машинка "Москва", на которой Шурина
жена,  к счастью, не умела печатать. Со всем отвоеванным  хозяйством и  мною
бывшая  жена Шуры переехала на другой конец города - на Обводный канал, угол
Лиговки, и  счастливо  зажила там  с одним поразительно глупым Человеком. На
второй день я ушел от них к  Шуре. Так вот,  я до сих  пор  не имею понятия,
каким образом я  прошел  тогда  через  весь Ленинград, шел  почти неделю без
малого,  добрался, наконец,  до проспекта Науки, нашел  Шурин дом, нашел его
квартиру и в изнеможении сел под его дверью...

     Короче, отыскал я грузовик Лысого, пролез в него таким же способом, что
и  в грузовик  моего Водилы,  и стал обследовать  содержимое  фургона  самым
тщательным образом.
     Как  я уже говорил  -  никакого присутствия кокаина. Запаха алкоголя --
сколько  угодно. Кокаина - ни  в малейшей степени. Фургон Лысого чуть  не до
верху был  забит сотнями  картонных коробок  с водочными  бутылками. По всей
вероятности, при  погрузке  пара  бутылок  разбилась, упаковки  промокли,  и
сейчас в фургоне стоял хорошо знакомый мне запах "Столичной" водки.
     Причем должен отметить,  что  при  всем моем неприятии  алкоголя,  этот
запах был на несколько порядков благороднее и  лучше, чем запах "Столичной",
которую  Шура  покупает  в   Петербургских  ларьках   и  магазинах.   Помимо
алкогольных запахов,  я  обнаружил, повторяю,  очень  невыразительные запахи
Лысого,  чьи-то еще  (вероятно,  грузчиков),  и  запах незнакомых  мне денег
вперемешку  с  запахами  сотен неизвестных  Людей, когда-либо державших  эти
деньги в своих руках...
     Запах этот шел от  одной из верхних коробок, и не успел я сообразить из
какой, как вдруг услышал  негромкие шаги, и уже в следующую  секунду увидел,
как  Лысый  отстегивает  заднюю брезентовую полость  фургона. Откинув  ее  в
сторону, Лысый осторожно  и неторопливо огляделся по сторонам, убедился, что
его никто не видит, и очень ловко вскочил в фургон, плотно задернув за собою
заднюю брезентовую полость.
     Я подумал, что мне лучше и безопаснее  всего не  информировать Лысого о
своем присутствии в его фургоне и не бросаться к нему  навстречу с радостным
мурлыканьем.  Я  затаился  между  коробками, сохраняя за собой  превосходную
возможность обзора. И побега.
     Лысый  вытащил   из  кармана   куртки   маленький   фонарь   (вот  оно,
несовершенство Человеческих возможностей!  Мне, например, фонарь в темноте -
как рыбе  зонтик...)  и  полез наверх под самый брезентовый потолок, откуда,
как мне казалось, и идет запах незнакомых мне денег.
     И действительно, Лысый нащупал одну  из верхних коробок, перевернул ее,
отклеил  со  дна коробки первый  слой картона и вынул  оттуда две  нетолстые
пачки зеленых денег. Я присмотрелся - доллары.
     Вот доллары я даже очень хорошо знал. Один Шурин Знакомый еще по армии,
а потом и по университету, быстро разбогател. Как говорил  Шура - "на первой
клубнике и  ранних  помидорах".  Помню,  как  этот  Знакомый  несколько  раз
приезжал  к  нам  с зернистой  икрой,  которую  я  не  ем,  и с  французским
шампанским, которого не пьет Шура. Этот тип был шумным, наглым и хвастливым,
и я видел, что Шуре он неприятен. Когда он уходил от нас, Шура всегда что-то
вяло  мямлил  мне  об  "армейском братстве", о "студенческой  дружбе"  и еще
что-то  очень маловразумительное, во что Шура, по-моему,  уже давно и сам не
верил. Потом Знакомый решил свалить в Америку. Купил документы - будто бы он
еврей и жутко страдает от антисемитизма - что было абсолютно  беззастенчивым
враньем: достаточно  было посмотреть на его  рязанскую харю, - и  получил из
легковерной Америки вызов, как он теперь выражался, "на всю мишпуху".
     Бывшему генералу  КГБ - ныне Президенту огромного банка, он загнал свою
роскошную Комаровскую дачу, бывшему второму секретарю горкома партии -- ныне
Генеральному     директору     совместного     российско-шведско-германского
предприятия,  он продал квартиру на Невском,  а  "Волгу" какому-то рыночному
боссу. И  в ожидании визы поселился у кого-то за городом. Сто тысяч долларов
он сумел переправить, как он говорил, "за бугор", а остаток в  тридцать пять
тысяч привез к нам и передал их на хранение Шуре Плоткину, заявив, что такую
сумму  он  может доверить только моему Шуре. Ибо все остальные  его друзья -
жулики и прохвосты!
     - Я не государства боюсь, не ментов,  - сказал он  тогда  Шуре.  --  На
сегодняшнее государство я болт положил, а ментов покупаю, как хочу. Я  боюсь
обыкновенного пошлого  рэкета.  Они  за  пять долларов  кому  угодно  глотку
перережут. А тут - тридцать пять тысяч!..
     - М-да... - сказал тогда Шура и посмотрел на меня.
     -   Представляешь,   Шурик,  как  они   будут  из   меня  эти   доллары
вытряхивать?!.  Раскаленным  утюгом по спине,  иголки  под  ногти,  за  ноги
подвешивать...
     -  А ты  хочешь,  чтобы это все досталось  мне, да? -  рассмеялся тогда
Шура. -- И утюг, и иголки, и за ноги?..
     -  Шурка! Ну, не сходи  с  ума!.. Ну, что ты сравниваешь? Кто ты, и кто
я!? У меня же на всех рынках  места откуплены  - на Кузнечном, на Сытном, на
Некрасовском, на Торжковском,  на Калининском... Что же ты думаешь,  люди не
понимают  -  сколько это  стоит, и что  за этим  стоит?! А у тебя,  Шурик...
Извини, конечно, эти бабки никто искать не  станет. Кто тебя будет принимать
всерьез?
     - Мартын! - тут же ответил ему Шура.
     - Верно. Разве что Мартын. А за мной охота идет, как за соболем!
     - Ладно, "соболь", - сказал ему тогда Шура, и я увидел, что ему все это
жутко не нравится!  -  Оставляй свои  деньги  и вали  к ебеней  матери.  Мне
работать надо. Заберешь, когда захочешь. Все. Чао!
     Причем, весь этот разговор происходил именно в то  время, когда у нас с
Шурой  денег   даже   на  хек  не  было,  а  задолженность  за  газ,   воду,
электричество,  телефон  и квартиру,  "превысили всякие допустимые пределы",
как  нам заявили  на  собрании  нашего жилищного  кооператива. Тридцать пять
тысяч этого  тошнотворного Типа у  нас месяца два пролежали. Так что  у меня
было достаточно времени насмотреться на доллары...

     ...Даже без нижнего куска  картона коробка с водкой казалась нетронутой
--  как на  фабрике запаковали. Никаких нарушений! Просто к низу коробки был
прилеплен еще  один  кусок фальшивого  дна, а  между  настоящим  и фальшивьм
лежали доллары. Лысый  лег  на  спину  прямо на верхние  коробки, расстегнул
джинсы, словно собирался раздеться и лечь спать. Оказалось, что к внутренней
стороне  пояса   джинсов  у   Лысого  был  пристрочен   длинный   мешочек  с
застежкой-липучкой,  величиной как  раз  с  формат долларовой бумажки. Лысый
аккуратно сложил деньги в одну пачку, спрятал их в этот внутренний "карман",
снова надел на себя джинсы, затянул ремень и стал слезать вниз. Я поглядел -
ну,  нипочем не  скажешь,  что у  него на  животе  доллары  спрятаны! Ай  да
Лысый...
     Я дождался,  когда он выберется из фургона, когда зашнурует брезентовые
полости,  когда затихнут  его  удаляющиеся  шаги,  когда  закроется  за  ним
водонепроницаемая  тяжеленная  дверь  автомобильного трюма, и  только  тогда
вылез  на свет Божий.  Естественно,  я поспешил к своему  грузовику - авось,
Водила уже закончил упражнения  с этой Сузи и я, наконец, смогу обратить его
внимание на нежелательное присутствие кокаина в нашем фургоне.
     Был бы Шура на месте Водилы -  проблем вообще не было бы. У нас с Шурой
прочная, многолетняя телепатическая связь.  Я  его понимаю с  полуслова,  он
меня - с малейшего движения кончика моего хвоста. Вот это контакт!
     Кстати, об этом много писал английский доктор биологии Ричард Шелдрейс,
книжку  которого мне Шура  как-то читал. Вокруг теории доктора  Шелдрейса до
сих пор идут разные идиотские споры - возможна  такая связь или нет. И Шура,
помню, даже собирался написать статью в защиту теории  этого доктора. Но ему
в редакции сказали:
     - Да, вы что, Плоткин! О котах!.. В те дни, когда вся страна...
     Короче, статьи Шура так и не написал.
     А  вот,  как  мы  теперь  с  Водилой  дотолкуемся  -  я  совершенно  не
представлял себе.  Но  то,  что  я это  обязан сделать - тут  у меня не было
никаких сомнений!

     Подбегаю к нашему  грузовику - не тут-то  было! Из кабины несутся такие
крики Сузи, такое  рычание  Водилы, так откровенно  торчит голая  черненькая
ножка  нашей  гостьи  из  бокового  окна  кабины,  а вся кабина так  мягко и
ритмично  покачивается  из  стороны  в  сторону, что  я решил  отложить  наш
разговор  до утра  и поспешил прочь, потому  что снова  стал  заводиться  со
страшной силой!
     Ах,  рыженькую  бы мне ту сейчас!.. С  пушистым хвостиком!!!  Я  бы ее,
стервочку!..  Ой, батюшки, что же делать?!. Так приспичило  -  спасу  нет!!!
Бегу, бегу  под машинами подальше от нашего грузовика, и вдруг слышу, кто-то
неподалеку тоненько поскуливает!..  Ну-ка, ну-ка... Кто это  там,  и на  что
жалуется?.. Встал, как вкопанный. Прислушался. Скулеж  идет явно из какой-то
легковой  машины.  Покрутил  башкой,  пошевелил ушами - точно!  Вон из  того
серебристого "Мерседеса"!
     То,  что это был "Мерседес" -  я даю хвост  на отруб! Это я в  грузовых
автомобилях ни черта не смыслю, а в легковых  - будьте  нате! Шура всю жизнь
так хотел иметь свою машину, что даже меня всем маркам легковушек выучил!

     Прыгнул я  на капот серебряного "Мерседеса",  гляжу, на заднем  сиденьи
лежит  крохотная Собачонка -  впятеро уменьшенная  копия  Добермана Пинчера.
Лежит, мордочку вверх  задрала и поскуливает от тоски и одиночества. Причем,
явная Сучка...
     Увидела меня через стекло, испугалась, вскочила на свои тоненькие ножки
и затявкала со страху. А затявкала-то - ну, просто помереть со смеху! Стекла
у "Мерседеса" все закрыты. Чем же она дышит там, бедняга, думаю?
     Вспрыгнул  с капота на  крышу машины, смотрю, а там такой  люк  в крыше
открыт. Для Кота или  Кошки  такой люк  - самое милое дело. Один прыжок  без
напряга,  и гуляй, не хочу... А Собачонка, да еще такая  плюгавенькая,  ни в
жисть не допрыгнет. Вот хозяева ее без боязни и оставили. Наверное, чтобы не
платить за нее в Собачье-Кошачью гостиницу.
     Водилы, когда пили  за мое здоровье,  говорили,  что  на  каждом  таком
теплоходе  есть гостиница  для путешествующих Котов и Псов.  И стоит -  будь
здоров! Исключительно в СКВ...
     Бедная Собачонка трясется от страха, тявкает каким-то  детским голосом,
ножки у нее дрожат, попкой забилась в угол... Еще бы! Я же раза в два больше
ее и  тяжелее  раза в три. Ну, как мой Водила против той черненькой Сузи. А,
ну-ка, подумал я, чем  черт не шутит, когда Бог спит! Какого рожна я  должен
придерживаться каких-то расовых предрассудков?! Водила же  не придерживается
- вон, как негритяночку охаживает!
     Шура  мой,  помню, однажды китаянку  заклеил.  Правда, на  вторую  ночь
выяснилось, что она чистокровная киргизка с Иссык-Куля, но ее дядя по матери
- уйгур. Помесь  казаха с китайцем.  И живет за Талгарским  перевалом. А это
уже  Китай. Короче,  она  плела  такую несусветную чушь, что  Шура в  полном
восторге купил ей на наши последние деньги билет  на поезд и отправил  ее  в
Киргизию. Вот и я решил разрушить все межвидовые  границы к чертовой матери!
Тем  более,  что эта малышка была достаточно элегантна и симпатична даже  по
строгим Кошачьим меркам.
     Я спрыгнул вниз на  задние сиденья, вытащил ее лапой из угла,  обнюхал,
как  положено, а она вдруг - шмяк  на спину,  лапы в стороны, и как задышит,
как задышит!..
     А  у меня в ушах  еще вопли  черненькой  Сузи, рык моего Водилы, запахи
совершенно определенные, эти... Ну, как их? Половые! Голова кругом идет!
     И, что самое поразительное,  чувствую  -  собачонка-то  сама хочет! Ну,
надо   же?!   Наверное,   такое  ни  одному  биологу,   ни   одному  доктору
Кошачье-Собачьих наук и во сне не приснится!
     Уж  и не  помню,  как  я  ее  перевернул,  прижал  всем своим  весом  к
мерседесовским подушкам,  ласково так, легонько прихватил  зубами за  шкирку
и...
     Как и было обещано -  в подробности не  вдаюсь. Одно могу сказать:  это
было  так здорово, что и не  высказать!!! Ласковая  оказалась - очень многим
нашим Кошкам поучиться.
     Мы потом  валялись  у нее  в  машине -  она  рассказывала  мне, что  я,
дескать, у нее первый. Хозяева ей ЭТО не разрешают. Боятся, что ЭТО может ее
испортить, а она очень дорого стоит. А  ей ЭТО очень даже необходимо, потому
что время  идет,  возраст  поджимает,  она  становится  нервной,  слезливой,
вспыльчивой. Аппетит пропадает. Спит плохо. Но уж если спит, то  урывками, и
сны  всю дорогу исключительно про ЭТО.  Она три раза уже видела ЭТО у Людей,
два раза  у Собак, и  один  раз  у Кроликов. И  с  тех пор только  об этом и
думает... Так  что, если я не очень устал, то не смог бы  я  сделать ЭТО еще
один раз?..
     - Об чем  речь!.. - говорю я словами Шуры Плоткина. -  Какие проблемы?!
Желанье дамы - закон для джентльмена!
     И еще пару раз ЭТО сделал.

     ...Лежим, отдыхаем. Я смотрю, между  передними сиденьями из-под коврика
выглядывает краешек чего-то желто-блестящего.
     - Слушай, Дженни, - говорю я.
     Ее, оказалось, Дженни зовут...
     - Слушай, Дженни,  - говорю. - А  чего  это  там под сиденьем валяется?
Во-он блестит, видишь?
     -  А  это Его  зажигалка,  - говорит  Дженни. -  Между прочим, золотая.
Тяжелая, кошмар! Я пробовала ее вытащить оттуда,  но мне это оказалось не по
силам. Да я и  не очень  старалась...  Он из-за этой зажигалки устроил такой
хамский скандал в вашей  "Астории", что двух горничных, которые убирали наши
апартаменты, уволили по подозрению в воровстве, а дежурную по этажу перевели
в горничные.  Выглядело  это отвратительно! Он  орал, брызгал  слюной, писал
какие-то письма, доносы, приходила ваша  полиция... Моя  Хозяйка,  его жена,
умоляла Его прекратить  эти чудовищные  сцены, так он и на нее накричал! При
всех... Причем, я не преувеличиваю: таких зажигалок он может покупать тысячу
штук в день... При
     его состоянии, при всех  его гешефтах, при всех его домах в Германии, в
Швейцарии, в Италии - так себя вести?! Причем, я сама видела, как он выронил
ее из  кармана  и она завалилась за сиденье. А уж  потом  проскользнула  под
коврик...
     Честно говоря,  из всей ее  великосветской болтовни, я  понял  одно: ее
Хозяин - богатый мудак и жлоб,  выронил зажигалку, а потом кого-то обвинил в
воровстве  вместо того, чтобы  поискать  ее в  собственном автомобиле. И эта
зажигалка  сейчас  лежит  у  меня  перед  глазами,  а Хозяин  Дженни,  успев
наплевать  в душу сразу же многим  Людям, считает эту зажигалку безвозвратно
утерянной. Все остальное -  "Астория", "горничные", "апартаменты", "гешефты"
- мне было до фонаря. Я ничего этого не  знал, и мне  на это было решительно
наплевать.  Что  главное  в  этой  истории:  существует  зажигалка,  которая
считается утерянной.
     Все!
     -  Есть идея! - сказал я Дженни. - Давай, подарим эту  зажигалку одному
моему знакомому Хорошему  Человеку.  Это  будет своеобразной  местью  твоему
Плохому Человеку.
     - Прелестная идея! - воскликнула Дженни и  лизнула меня в нос. - Но как
ты ее достанешь? Она ужасно тяжелая!..
     - Детка... - я снисходительно посмотрел на Дженни. - О чем ты говоришь!
Не смеши меня, малыш.

     - Кыся-а!.. Барсик!.. Мурзик!..  Кы-ся-а-а-а!..  - еще издалека услышал
я. Черт подери! Как мне втолковать Водиле, что я не "Барсик", не "Мурзик", и
уж тем более, не "КЫСЯ"!
     Я  бежал, зажав в зубах  тяжелую золотую зажигалку,  а Водила, стараясь
смягчить свой  хриплый голос ласковыми бабьими интонациями, монотонно и тупо
орал на весь корабельно-автомобильный трюм:
     - Кы-ся а-а-а!!!
     Костюма на нем  не  было.  Рубашки  и галстука тоже.  В  одних трусах и
резиновых сапогах  по колено, Водила  мыл в кабине пол, споласкивал тряпку в
ведре,  оттирал  педали, руль  и  ступеньки.  По запаху я сразу  понял,  что
произошло. Мне было только неясно - с кем. Во всяком случае, черненькой Сузи
в кабине уже не было.
     -  Кыся!.. - расплылся Водила в  доброй  и хмельной  улыбке.  И  словно
отвечая  на мой вопрос,  сокрушенно сказал: -  Вот видишь, что бывает, когда
девушка   мешает  "Московскую"  с  "Кампари",  "Кампари"  с  пивом,  пиво  с
сухоньким, а сухонькое  опять с  водкой... И не закусывает.  А ты чего там в
зубах держишь? Мышку поймал? Ах, ты ж моя  Кыся! Ай да молодец! Охотник. Ну,
покажи мне мышку, покажи...
     И тут я не  удержался от небольшого, но весьма  эффектного спектакля: я
просто разжал  зубы  и зажигалка с нежным звоном упала на металлический  пол
трюма. Водила наклонился, поднял зажигалку, ошеломленно осмотрел ее со  всех
сторон. Потом взвесил на руке, добыл из  нее огонь,  защелкнул и тихо сказал
почти трезвым голосом:
     -  Ни хера себе!.. Это где же  ты  слямзил,  Кыся ты  чертов? Она  ж  с
чистого золота, бандитская твоя рожа! Ну, Кыся, ты даешь.

     ...Минут  через  двадцать,  когда  Водила очухался  от нашего с  Дженни
подарка,  умылся  и  переоделся,  я попытался  зазвать его  в фургон,  чтобы
показать  ему  пакет  с  фанерой,  который  прямо-таки благоухал  длительным
заключением!..
     Как я обычно делаю, когда хочу, чтобы Человек пошел за мной туда,  куда
мне это нужно? Естественно, это ни в коей мере не относится к Шуре Плоткину.
Тут мне достаточно одного взгляда  на  Шуру. Как, впрочем, и  ему. Он только
посмотрит на меня - я уже знаю, чего он хочет.
     Но когда мне нужно позвать  за собой постороннего Человека, например, -
лифт  не работает, а мне  нужно подняться к  себе  на  восьмой этаж и нажать
кнопку звонка, чтобы  Шура открыл мне  дверь, я  делаю  все очень  просто  и
доступно для  Человеческого  понимания.  Шура  называет  таких  Людей  моими
Клиентами.
     Итак: дождавшись  перед входом в дом такого Клиента, я начинаю негромко
кричать  "А-а-ааа!..",  иду  туда,  куда  нужно мне, и оглядываюсь  на этого
Клиента. Он останавливается, и я останавливаюсь. Ору громче,  оглядываюсь на
него, опять начинаю идти. Клиент за  мной. Снова останавливается.  Я ору еще
громче!  И  стараюсь  заглянуть ему в  глаза. Клиент, конечно,  ни  черта не
понимает, и растерянно спрашивает:
     - Ты чего, кошечка?..
     Тогда я напрягаю всю свою волю и мысленно  говорю  ему: "Кретин! Иди за
мной, тетеря! Делай то, что МНЕ нужно! Слышишь, ты?! Недоумок! Вперед!!!"
     Тут Клиенту начинает  казаться, будто он такой умный и  проницательный,
что вдруг  стал  понимать даже  "бессловесную тварь".  И говорит  счастливым
голосом:
     - Ах, ты хочешь, чтобы я  поднялся  (или "поднялась") за  тобой и нажал
кнопку звонка твоей квартиры?
     Вот   тут  наступает   самый  ответственный  момент!  Тут  самое  время
изобразить  прилив   бесконечной  благодарности  и   любви  ко  всему   роду
Человеческому!..  Тут, как это  тебе  ни  противно,  необходимо  мурлыкнуть,
задрать хвост трубой и слегка потереться о ногу Клиента.
     После чего, ты  можешь брать Клиента,  как говорится, голыми лапами, не
выпуская когтей! Спокойно иди на свой этаж и будь уверен, что Клиент идет за
тобой.  У  своей  двери  ты должен снова сесть и  уже без  мурлыканья,  (тут
техника отработана идеально!) на своем обычном "А-а-ааа!" еще раз терануться
головой о Клиента  и снова пристально заглянуть ему в глаза. Это срабатывает
как поощрение. И я ручаюсь,  что Клиент расколется! Он нажмет кнопку звонка,
подождет, пока Шура откроет дверь, и  обязательно произнесет сладким голосом
до омерзения ходульную фразу:
     - Извините, пожалуйста, это ваша кошечка?
     - Конечно,  конечно, -  отвечает в  таких  случаях  Шура.  -  Очень вам
признателен. Проходи, Мартын...
     - Какая хорошая  кошечка! - обычно говорит Клиент. - Сама гулять ходит,
такая ласковая, такая умная...
     "Зато  ты -  полный идиот! Не мог сразу  понять, что мне  нужно, жлоб с
деревянной  мордой!.."  - думаю я про Клиента и, не скрою, в  ту  же секунду
забываю, как он выглядит.
     - Спасибо, спасибо  большое! -  говорит вежливый Шура и закрывает дверь
перед носом Клиента.

     С Водилой  у меня этот  номер ну абсолютно не прошел! Он уже направился
было за  мной  к торцовой, открывающейся стороне фургона,  посмотрел  на мои
отчаянные попытки зазвать его внутрь фургона, и недовольно сказал:
     - Ну, ты нахал, Кыся! На кой тебе хрен фургон? Чего ты  там забыл? Тебе
в кабине  места мало? Я, конечно,  тебе очень благодарен за эту зажигалочку,
но  правила  есть  правила: в  фургон больше  ни шагу.  Там груз,  я за него
головой отвечаю.  Отправитель мне доверяет,  получатель меня  ждет. А ты уже
одну пачку когтями подрапал.  Что ж  ты думаешь, я не видел? А это нарушение
целостности упаковки. Могут быть неприятности, Кыся...
     "О, дубина!.."  - подумал я.  "У тебя  могут быть  такие неприятности с
этой ПОДРАПАНОЙ,  как  ты выражаешься,  пачкой,  что  тебе  небо  с  овчинку
покажется!.. Ах, Шуру  бы нам  сюда! Он бы  тебя носом в  эту пачку сунул да
уголовный кодекс тебе вслух, как мне когда-то, почитал! Так ты  бы  меня еще
под хвост  целовал, что я  тебя  предупредил. Если, конечно, этот кокаин  не
твоих рук дело!.."
     -  Идем-ка,  Кыся,   в  каюту  заглянем.  Может,  мой   сокамерник  уже
освободился от своей лахудры, так хоть на палубу сходим вместе. Я  тебе море
покажу, - сказал мне Водила. - А потом в ночной бар. Холодного пивка попьем.
Айда?
     Он  вытащил из  кабины небольшую  дорожную сумку,  посадил  меня туда и
перекинул сумку через плечо.
     - Ты пока там  не высовывайся.  Мы  сейчас  с тобой, как  партизаны,  -
околицами да огородами, чтоб нас никто из обслуги не засек. Понял?
     "Чего ж тут не понять? - думаю. - Это  ты, дундук  здоровый, никак меня
понять не хочешь. А я-то тебя понимаю прекрасно!"
     И я наклонился в  сумке так,  чтобы он  мог застегнуть  молнию над моей
головой. Слышу, говорит негромко:
     -  Ох,  и умница  же  ты у  меня, Кыся!  У  тебя ж  не  голова, а Совет
министров! Хотя, чего я вас ровняю?!  Им до  тебя еще маком какать, и то  не
дотянутся! Поехали?
     Мы  и  поехали. Сижу себе в застегнутой сумке и  думаю: "Действительно,
чего меня сравнивать с каким-то "советом министров"?  Кто они, и кто  Я? Я -
КОТ! Я происхожу от Тигров и Ягуаров,  от Пантер и Леопардов, от  Гепардов и
Рысей,  наконец...  Во  мне же  потрясающая  наследственность!.. А что такое
"совет  министров"?  Л  ю  д  и. И  предок  у  них  был один-единственный --
Обезьяна... Как иногда говорил Шура Плоткин, многие из них даже не закончили
процесс переходной  формации.  Или  застряли  посередине:  вроде бы  уже  не
Обезьяна, но пока еще и не Человек... Я  же КОТ  -  создание  законченное  и
совершенное. У меня даже языкового барьера нет.  Пожалуйста - можете болтать
со мной на любом языке.  Я вас пойму. А вот поймете ли вы меня - неизвестно.
Но это будут уже ваши проблемы. Как в случае с Водилой...
     Кстати, о Водиле. Вот он меня  похвалил, назвал  "умницей" -  и мне это
приятно и  лестно. Хотя, когда меня хвалит кто-то из посторонних, мне на это
плевать с  восьмого  этажа.  Я себе  и сам  цену  знаю.  Как меня только  не
называли?! И "ловкий", и  "смелый", и "сильный"... Только "красивый" - никто
никогда  не  говорил.  Но  я  и  не  претендую.  Вид у  меня, действительно,
хамоватый:  уши  рваные,  загривок  торчком,  через  всю  морду шрам,  брыли
здоровущие...
     Так  вот, на комплименты посторонних я чихать хотел. Другое дело,  если
Шура меня  похвалит! Тут крылья появляются,  летать  хочется...  Кстати, для
Шуры  я  даже  очень  красивый. Он много  раз  говорил,  что  я обладаю  "не
салонной, а классической мужественной красотой воина". Звучит, да? Во всяком
случае, пока что мне еще ни одна кошка не отказала.
     Теперь вернемся к Водиле. Он меня похвалил, и я на это  клюнул! Значит,
он для меня становится не таким  уж  "посторонним"?.. А может быть, он тоже,
как и Шура  Плоткин,  читал, что сказал о нас  Леонардо да Винчи? А  великий
Леонардо сказал: "Даже самая маленькая Кошка - чудесное произведение!"
     - Эй, Кыся! Заснул? - услышал я голос Водилы, и молния над моей головой
расстегнулась.
     Ну-с, и где же ваше море?..
     Ах, это пока еще каюта... Ну и каюта! У нас с Шурой дома сортир больше.
Окна  нет, туалета нет,  душа нет. Словно щель, узенький шкафчик, игрушечный
столик  - максимум на одну бутылку  и два бутерброда,  духота  и две койки -
одна над другой.
     На  нижней  койке в  одних  джинсах,  без  туфель  и  рубашки,  лежит и
старательно изображает спящего... Кто бы вы думали?  Лысый! Оказывается, они
с моим Водилой в одной каюте плывут.
     - Вот,  Кыся, видишь, как мы живем? - тихо говорит мне Водила. - Самая,
что  ни есть  дешевка. Помыться,  поссать,  или еще  чего,  -  беги  в конец
коридора...  Дышать  нечем.  Наши  хозяева  миллионами  ворочают,  а на  нас
экономят, бля. Все никак  от  совковости  не отскребутся! Нет,  чтоб водилам
приличные условия создать - ну, не с окошком, хоть с иллюминатором... И чтоб
параша под боком, и душ какой-никакой. Мы ж месяцами на них горбатимся, день
и ночь из-за руля не вылезаем, тыщи и тыщи километров, а они...
     Тут Лысый заворочался,  глазами  хлопает, жмурится, будто спросонок,  -
ну, чистый фальшак! А мой лопух - все за звонкую монету:
     - Проснулся? Извини, это мы тебя с Кысей, наверное, разбудили, Ну чего,
была у тебя та, светленькая? Которая в шортах выплясывала?
     -  А   куда  она  денется?  -  говорит   Лысый  и  ужасно  ненатурально
потягивается. - Только ушла.
     -  Это с той самой поры, как  я негритяночку в  машину  повел, ты  и из
каюты не выходил?! - поразился мой Водила.
     - А ты что думал! - отвечает Лысый и садится на койку.
     - Ох, силен! - заржал мой. - Ну,  ты  даешь!..  Айда с нами  на палубу.
Кысе море покажем. А потом в ночной бар - пивка холодненького для оттяжки.
     Тут этот сукин сын Лысый притворно зевает и говорит:
     -  Что  ты, что  ты... У  меня и  денег-то  таких  нет. Гроши какие  то
остались.  На  них не  то  что  пива, воды сырой не  купишь... Я же в  вашей
системе недавно.
     Я чуть  не  обалдел  от  такого  вранья! Все - ложь.  От  первого и  до
последнего слова! Он и джинсы свои вонючие не снимал,  потому что у него там
долларов жуткое количество... И  никакой "светленькой в  шортах" в его каюте
не было!  И  сам он  в это время в трюме шастал и по своему фургону  лазал -
доллары заныканные  доставал!.. Я  же все это собственными глазами видел!  И
вообще  - сволочь он,  этот Лысый. Пилипенке  подстать.  А может,  Лысый еще
хуже?..
     А  мой  Водила... Ну,  слов нет! Вот  уж  права  была  наша  дворничиха
Варвара,  когда  говорила, что  "простота -  хуже воровства". Мой поверил во
все,  что ему  Лысый наплел, да  еще и страшно застеснялся,  что Лысый может
подумать, будто мой хочет с ним в бар на халяву:
     - Да Бог с тобой... Ты, что? Какие деньги?! Это же я  тебя приглашаю...
Об чем речь? Обижаешь.
     - Тогда-то что, - говорит Лысый и начинает одеваться.
     Вот тут от  его одежды  снова пахнуло кокаинчиком. Ох, не к добру  это!
Ох, не к добру...

     Ну, море, как море... Ничего особенного.
     Темно, сыро,  холодно. Ужасно много  воды вокруг,  и шумит она так, что
Водиле и Лысому приходится даже кричать, чтобы расслышать друг друга.
     Мы на самом носу нашего корабля. Это мне объяснил Водила.
     Водила и Лысый  сидят на  скамейке,  курят. Уже  ночь, на палубе никого
нет, и Водила выпустил меня из сумки. Я примостился у его ног - от  них хоть
какое-то  тепло  идет. Сижу,  смотрю вперед в далекую  темноту  и сырость, и
чудится мне, будто я поздним вечером холодной, дождливой  осенью сижу вместе
с  моим Шурой  Плоткиным  на  подоконнике настежь  распахнутого  окна  нашей
квартиры на  восьмом этаже и  смотрю в черноту  понурого ночного неба поверх
обшарпанных крыш старых пятиэтажных домиков...
     В оранжевом  свечении  оконных  квадратов поздних высоких  домов  крыши
пятиэтажек покачиваются  и дрожат,  и я,  словно завороженный, никак не могу
отвести глаз  от  этого покачивания. А  Шура гладит  меня  по  спине  и  так
негромко-негромко спрашивает не своим голосом:
     - Нравится тебе море, КЫСЯ?..
     Тьфу,  пропади ты  пропадом!.. Тут  же в черноту холодного ночного неба
взлетели и там исчезли - и мой Шура,  и наш дом, и наша квартира,  и настежь
распахнутое окно...
     Дрожащие крыши  пятиэтажек оказались небольшими  волнами, косо бегущими
нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превратился в
свет нашего корабля.
     И я  сижу  между  теплых  ног  Водилы,  посередине  черт  знает  какого
количества тревожной черной холодной  воды на  носу огромного корабля, очень
похожего  на  гигантский  двенадцатиэтажный  десятиподъездный  дом,  который
только  недавно выстроили  напротив  нашего  с Шурой  дома.  Увижу ли  я его
когда-нибудь?..
     - Что молчишь, Кыся? Как  тебе море?..  -  и  большая жесткая  шершавая
ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.
     Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг  захотелось  стать совсем-совсем
маленьким Котенкам  и  ткнуться носом в родной,  пахнущий  молоком  и  мамой
сосок, ощутить тепло и податливую ласковость ее большого  тела, подлезть под
ее переднюю лапу, закрыть  глаза и сладко заснуть, зная, что в эту секунду я
защищен  от  всего  на свете...  Поразительно!  Я же никогда в жизни  ее  не
вспоминал!.. Я  даже не  знаю, как она выглядела...  Что со мной?!  И уже не
отдавая себе отчета в  своих  действиях, абсолютно рефлекторно, я сделал то,
чего никогда не ожидал от самого себя, - я лизнул руку Водилы!
     - Ах, ты ж моя Кыся... - растроганно  шепнул Водила  и сказал Лысому: -
Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покормим...

     Я же  в ночном баре никогда  в жизни не  был. Я про  "ночной бар"  один
только раз от Шуры Плоткина слышал. Помню, вернулся раз Шура под утро  домой
- трезвый,  злой, раздраженный!  Так  ему  там  не  понравилось. Все, помню,
матерился - цены сумасшедшие,  выпивку подают какими-то наперстками; бармены
в Запад играют, так сказать, пытаются создать атмосферу "изячной заграничной
жизни", пожрать нечего; сегодняшнее  "деловое" жлобье в  красных пиджачках с
блядями  гуляют под большое декольте - прикуривают от стодолларовых бумажек;
тут же их  бандиты  в кожаных  курточках и два-три перепуганных иностранца в
потертых джинсиках. И мой  Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев и
пригласил. Как журналист - журналиста...
     Так  что  о  ночном баре у меня были  самые неважненькие представления.
Потому что Шура зря ничего хаять не станет.
     А тут, когда  Водила принес  меня  в  ночной  бар,  поставил  сумку  на
диванчик рядом с собой  и  расстегнул у меня над  головой  молнию,  я слегка
высунулся, огляделся и офонарел! Красиво -  слов нет!!! Почти так же,  как в
шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..
     М-да...  Тут  Сурен  Гургенович  проигрывал  со  страшной  силой!  И  в
ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще...
     Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких  аппетитных
запахов,  как в нашей шашлычной, здесь, конечно,  не  было.  Запахи в ночном
корабельном  баре,  прямо  скажем,  были  -  не  фонтан.  Слегка  алкоголем,
чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешками и...
     ...клянусь, сильно попахивало нашим братом - Котом!.. Вот это да!
     Я  сразу подумал,  что  кто-то  из посетителей бара  с собой тоже  Кота
принес. Огляделся кругом - ни души. Только Лысый,  мой Водила  и я. И все. А
тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в голубой
жилетке и голубой "бабочке"  моет стаканы и рюмки.  Увидел он моего Водилу и
говорит:
     - Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
     -  Ладно тебе... -  неожиданно  застенчиво прервал его мой Водила. - Ты
нам  по полторашечке беленькой сделай  и пивка холодненького.  И  орешков на
загрыз.
     О'кей?
     - Ноу проблем! "Фишер" будешь?
     - У тебя "Фишер" есть?! - удивился Водила.
     -  Для  своих держу,  - подмигнул мужик в голубой жилетке.  - Покурите,
сейчас принесу.
     - Что за "Фишер"? - удивился Лысый.
     -  Пиво  такое. Лучше "Карлсберга", лучше  "Туборга",  лучше  любого...
Очень редко им его поставляют. И мало.
     - Я смотрю, тебя тут все знают, - позавидовал Лысый.
     - Нет, не все. Новенькие - те и в упор не видят. А кто давно плавает, -
те,  конечно. Я ж  только в "Совтрансавто"  двадцать лет отышачил. И который
год уже  на фирму вкалываю. Считай, минимум раз  в месяц я  со своей  лайбой
плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю...
     Тут Бармен принес Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с
запеченным сыром. Шура их просто обожал!  Сам запекал в нашей духовке,  всех
угощал и  ужасно  хвастался  этими сухариками.  На меня  прямо  домом  нашим
пахнуло!..
     - Не заложишь?  - спросил Водила  у Бармена и приоткрыл сумку над  моей
головой. - Гляди, какую я животную везу.  У тебя пожрать для него ничего  не
найдется?
     Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
     - Сколько на твоих?
     - Пять минут четвертого.
     - Все! - решительно произнес Бармен. - Имеем право.
     Он закрыл  двери бара на ключ,  погасил свет,  оставив  его  только над
нашим столом и своей стойкой. Сразу стало даже уютнее...
     Потом он пошел за  стойку, снял с бутербродов разную всячину  и все это
сложил  на  небольшой  подносик.  Туда  же он поставил глубокую плошку, типа
Шуриной  пиалы, которую ему подарила та наша киргизская китаянка. А в плошку
налил до  краев  сливок из красивого  картонного пакета. Все  это притащил к
нашему столу и сказал:
     - Зная тебя,  думаю, что и  ты меня не заложишь... -  и  снова пошел за
стойку бара.
     Оттуда он вышел,  держа  на руках огромного толстого  белого  пушистого
Кота. Так вот, чей это запах почуял я с самого начала!
     Кот висел на руках Бармена  без каких-либо признаков жизни. Если  бы не
его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв.
     - Твоего как зовут? - спросил Бармен.
     -  Кыся... Может,  Барсик  там. Или  Мурзик. Хрен  его  знает...  Я его
"Кысей" зову.
     - А моего -  Рудольф,  - Бармен поставил  тарелку со жратвой и сливками
под  стол  между своим  Котом  и мною и  сказал  нам: - Знакомьтесь, ребята.
Надеюсь, поделитесь по-братски...
     Я тут  же  приготовился  было к драке,  но толстый Рудольф посмотрел на
меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
     -  Ты,  давай,  лопай...  Меня  уже  тошнит  смотреть  на все  это.  Не
стесняйся. Как тебя?.. "Кыся", что ли?..
     - Мартын меня зовут, - ответил я и понял, что драка не состоится.
     Бармен принес  для себя  большую  домашнюю  фаянсовую  чашку  с крепким
горячим чаем и присел за наш столик.
     - А  водочки?  -  спросил  его Лысый,  но  Бармен отрицательно  покачал
головой.
     - Не пьет он, не пьет, - усмехнулся Водила.
     - А может, стопарик все-таки врежешь? - настаивал Лысый.
     - Ежели я при своей профессии буду еще и стопарики врезать, недолго и в
ящик сыграть,  - рассудительно ответил Бармен.  -  А у меня, в мои пятьдесят
два годика, как  говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, - сердце, как у
двадцатилетнего! И это при том,  что я чуть  не каждую ночь только под  утро
спать ложусь. Да, Рудольф?..
     Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
     - Он  на  своем  здоровье - прямо чокнулся. Ни жены,  ни детей... Раз в
месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает - и
все. Таблетки глотает,  витамины жрет. Когда в Стокгольм на "Ильиче" ходили,
все  какие-то порошки шведские покупал  для  долголетия. Еще года два  назад
говорил мне:  "Клянусь, Рудик! Миллион долларов  сделаю  - и  свалю с судна.
Куплю  на  юге  Франции (он  по-французски  запросто...) маленький  кабачок,
домик, и заживем мы с тобой, как белые люди..." Сегодня у него, по-моему, за
третий  миллион пошло,  а  он все не сваливает. Конечно, где мы  еще столько
заработаем?  Только  на  нашей  русской  территории.  То  -  недолив,  то  -
пересортица,  то - неучтенка, то  -  списание...  А  на "ченче"  сколько  мы
имеем?! Ты ему бундесмарки - он тебе  сдачу долларами,  ты  ему доллары,  он
тебе сдачу - франками... И все по СВОЕМУ  СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь,
сколько  мы  здесь  навариваем?!  Это еще при  том,  что  мы всем  поголовно
"отмазки" платим -  и  кухонному шефу,  и кладовщикам, и старшему бармену, и
директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!
     - Ты  извини меня, Рудик,  - говорю. - Я в  этом - ни уха, ни рыла. Мой
вроде писателем был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз
только мой  в  газету про  что-то  похожее  написал, так его  через  два дня
отловили на  нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели
две выхаживал... Ты  бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю
тарелку сожрал.
     - Ладно, - говорит Рудольф. - Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
     - Чего? - не понял я. - Какой хрящик?
     - Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
     - Нет.
     - Господи... Что же ты тогда знаешь? - удивился Рудик.
     - Хек знаю мороженый. Зато, когда оттает...
     Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым,  нелюбопытным
глазкам  -  он  о  хеке вообще  впервые  слышал.  Поэтому  я  даже  не  стал
продолжать.
     - Чего тебе дать-то? - спрашиваю.
     - Вон  тот хрящик,  -  говорит  Рудольф.  - Он у тебя под  носом лежит.
Запомни  -осетрина  самая дорогая  рыба! Мы на ней будь здоров, какие  бабки
делаем... Есть еще, правда,  севрюга, но нам  ее  в  этот рейс почему-то  не
завезли.
     Выцарапал я  для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу!  -  осетрины...  Сам
попробовал.  Не  хек, конечно,  но есть  можно.  И взялся за ростбиф. А  над
столом плывет свой разговор:
     - Куда идете, чего везете? - спрашивает Бармен.
     - Я водочку "Столичную" в Нюренберг везу, - говорит Лысый.
     -  А  я  фанеру  в Мюнхен к "Сименсу",  - отвечает мой  Водила.  - Хотя
грузились на одной фирме. У его хозяев, - и Водила кивнул на Лысого.
     При этом  известии  у  меня уши торчком встали,  а  хвост непроизвольно
мелко-мелко
     забил по полу.
     Рудольф даже испугался:
     - Ты чего?! - говорит. - Успокойся.
     - Заткнись... - шиплю ему. - Не мешай слушать!
     Мой Водила и говорит Бармену:
     -  Они меня  вместе  с  тачкой  у  моих  делашей перекупили  на  месяц,
загрузили фанерными  кипами  - полтора метра на полтора - и  вместе  с  этой
фанерой запродали меня на корню "Сименсу". Я в Мюнхене разгружусь и начну на
этого "Сименса"  почти месяц по Германии,  как папа Карло, вкалывать...  Да,
кстати!.. - мой Водила повернулся к Лысому. - Я  все хотел тебя спросить, да
в суматохе запамятовал... Чего это твои вино-водочники вдруг взялись фанерой
торговать?
     -  Откуда мне  знать?  Может, излишки  распродают...  Тебе-то  что?  --
ответил Лысый, и я четко почувствовал, что  он снова  врет! Что-то  он такое
знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и
Рудольф навострил уши. Уж на  что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра,
а  и то  в словах  Лысого какую-то подлянку почуял. Видать,  есть еще у него
порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин! На то мы и Коты.
     - С  таможней заморочек не было?  -  спросил Бармен. -  А то они сейчас
лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что...
     - Меня  даже  не досматривали -  столько  лет,  каждая собака  знает, -
сказал мой Водила и спросил у Лысого: - А тебя вроде пошерстили малость, да?
     - А, пустяки... - отмахнулся Лысый. - Водка и водка.  Груз под пломбой,
накладные в порядке. Сам - чистенький.
     "Если  не  считать  полного кармана  долларов  и  запаха кокаина..."  -
подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
     - Ну,  и слава Богу! - сказал Бармен. -  А то после того, как  немецкая
таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так  они теперь
и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый
российский  груз вскрывают и  собачонок  таких  маленьких  пускают,  которые
специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!..
     И  тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал
под столом  ногами!  Ясно было,  что хотел  сдержаться и  не смог.  Нервы не
выдержали.

     - Тебе не кажется, что этот мудак, - и толстый Рудик показывает на ноги
Лысого, - во что-то сильно вмазан? Уж больно он дергается...
     - М-гу, - говорю. - Еще как кажется!
     А сам смотрю на ноги моего Водилы - дернутся они тоже или  нет. Ноги --
как ноги. Полуботиночки такие  стильные. Примерно сорок четвертого  размера.
Это я так на глаз определил. Потому, что у Шуры Плоткина был сорок первый, а
эти  размера на три побольше. И  стоят Водильские задние лапы ну  совершенно
спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на
место...  Вот  под стол  рука  Водилы  опустилась.  Меня  погладила, штанину
задрала. Почесала  ногу выше носка  своими железобетонными ногтями. И  снова
меня погладила.  И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают
стоять. Рудольф  тоже следит  за ногами моего  Водилы и  так лениво, едва не
засыпая, говорит мне:
     - По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чем идет разговор.
     - Да, нет, - говорю. -  Понятие-то он имеет,  - знаешь, сколько лет  он
Водилой  работает? А вот то, что Он лично сам ни в чем таком не участвует --
я готов всем святым для себя поклясться!
     Причем,  с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно
убежден.
     Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..
     -  А что для  тебя  "святое"?  -  сквозь  сытую дремоту поинтересовался
Рудольф.
     - Как бы тебе это объяснить... - надо сказать, что я так не перевариваю
об этом говорить, что  даже не понимаю, как можно задавать  такие бестактные
вопросы! - Двух примеров достаточно?
     - Вполне, - говорит толстый Рудик.
     - Пожалуйста: чтоб  мне век моего Шуру Плоткина не увидеть, и чтобы мне
больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!
     - Тоже мне - "святое"!.. -  презрительно усмехнулся  этот  жирный кабан
Рудик. -  Не будет какого-то там Шуры, будет кто-то другой. Никакой разницы.
Плевать на них на всех  с верхней палубы. А насчет Кошек... Я вот уже  около
трех лет  плаваю - ни одной Кошки  не  видел. Да  они мне уже и  не нужны...
Подумаешь, невидаль - Кошки!..
     Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам?!
     - Так ты, может быть, вообще, кастрат? - испугался я.
     - Да  нет... Пожалуйста, - Рудольф перевалился на спину и предъявил мне
небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.
     Это поразило  меня  еще больше.  Вот такого я никогда ни в  ком  не мог
понять! Я просто обалдел:
     - И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!
     - Когда начинал плавать  - чего-то  в голову лезло, а теперь  я даже об
ЭТОМ и  не  думаю. Иногда,  что-то ЭТАКОЕ приснится,  я глаза открою  - съем
кусочек  вестфальской  ветчины,  или  чуть-чуть  страсбургского паштета, или
севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.
     -  Господи!!!  Рудольф!  Как же это можно  так?!  Ни привязанностей, ни
наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
     -  Прекрасная  жизнь,  Мартын. И если ты этого не  понимаешь, мне  тебя
очень и очень жаль.
     А мне чего-то вдруг стало его жаль - толстого, ленивого, обожравшегося,
пушистого Кота Рудольфа... И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у
него, как  у двадцатилетнего.  Только он им  -  этим сердцем - совершенно не
пользуется.  Во всем себе  и своему сердцу  отказызает.  Не то, что мой Шура
Плоткин.  Или  вот  Водила... Тут  как раз  слышу,  Водила говорит  Лысому и
Бармену:

     - Все. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?
     - Погодите, я вам только пепельницу сменю, - говорит Бармен.
     Унес  пепельницу  с окурками, принес  чистую и с  упреком заметил моему
Водиле:
     - А ты все куришь и куришь! Ну, зачем ты куришь?!
     - Курить хочется, - незатейливо отвечает Водила.
     -  Ты  не  заметил,  что  вся  "крутизна",  вся  "фирма",  все   сильно
упакованные - уже никто не курит. Как я, например.
     - Почему? - простодушно спросил Водила.
     - А потому, что Люди, которые живут хорошо  - хотят прожить еще дольше,
- назидательно  проговорил Бармен и,  слышу, тут же воскликнул  изменившимся
голосом:  - [dieresis]-мо[cedilla]!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?!
Это же настоящий золотой "Картье"! Ей же цены нет!
     - Ну, парень, ты даешь!.. - ахнул Лысый.
     Я  чуть не зашелся  от  гордости!  Водила снова опустил руку под  стол,
гладит меня и говорит:
     - Это мне сегодня мой  Кыся откуда-то  приволок. Я после той черненькой
прибираюсь в  машине, а Кыся  мне в зубах эту зажигалку  волокет...  Видать,
кто-то  обронил.  Завтра утром хочу через корабельную  информацию  по  всему
судну объявить - дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку...
     - Что, совсем дурак?! - сдавленным голосом спросил Лысый.
     - Почему? - удивился Водила. - Человек, может, ищет, с ног сбился...
     -  Послушайся  доброго  совета,  - тихо  сказал  Бармен. -  Спрячь  эту
зажигалку и  не вздумай  ничего  объявлять  по судну. Человек,  который  мог
потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить  себе еще с  десяток ТАКИХ зажигалок!
Ей цена -- минимум три тысячи баксов...
     То  есть  Бармен чуть  ли  не слово  в  слово  повторил то, что сказала
Дженни! Только Дженни  чисто по-дамски в сто  раз  преувеличила  возможности
бывшего  хозяина этой зажигалки. А  может  быть,  она была права, а  Бармен,
наоборот, недооценил Хозяина Дженни...
     - Ладно  вам,  - сказал  Водила.  -  Утро вечера мудренее. Посчитай-ка,
браток, сколько с нас...
     -  Нисколько, - прервал  его  Бармен.  -  Имею право  угостить  старого
знакомого и его друга?
     -  Ну,  спасибо тебе, - просто  сказал  Водила.  - Ежели,  что нужно из
Мюнхена - не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Прощайся
с Рудольфом.

     Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось.  Он уже минут десять как
дрых без задних ног.
     Поэтому я  в последнюю  секунду подцепил лапой  здоровенный  кусок этой
самой... Ну, как ее?.. - "осетрины"! - и захватил его с собой в сумку.
     Гостинец для Дженни.
     Остаток  ночи я провел  в  серебристом "мерседесе"  с  Дженни,  которая
клялась мне  в любви, и в подтверждении искренности  своих  клятв,  ублажала
меня столь изощренно, что я было сильно засомневался в ее утверждении, будто
с ней это  происходит впервые,  и я у нее самый что ни есть - Первый. Но вот
уж  на это  мне было совершенно наплевать. Важно,  что с ней мне  неожиданно
было очень и очень неплохо.
     Осетрину,  которую  я приволок  для Дженни,  пришлось  сожрать  самому.
Оказалось,  что  ей  всякие  такие  натуральные  штуки   есть  категорически
запрещено.  Кормят  ее  обычно  разными  там "Гефлюгель-Крекс",  или "Кляйне
Либлингскнохен",  или,  на худой конец, "Крафтфолле Фольнарунг". И строго по
часам!  Что  все это значило - я так и не смог понять. Хотя Дженни  искренне
пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру я. Она
перечисляли количество витаминов, лекарственных добавок, сухих овощей, и еще
черт знает чего, о  чем я  вообще  слышал впервые. Я же с печалью думал, что
эта  маленькая  утонченная бедняжка, объездившая весь мир, так никогда и  не
пробовала нашего российского хека,  замороженного, наверное,  еще во времена
ледникового периода,  -  и  не менее  искренне сожалел  по поводу  ее  столь
примитивных представлений  "о  вкусной и здоровой пище".  Это у  нас с Шурой
Плоткиным  такая  книга есть. Шура очень дорожит  ею. Он всегда говорит, что
эта книга - образец полиграфического и идеологического искусства Сталинского
периода.  Что  это за  период, я  не знаю,  но  полагаю, что он слегка позже
ледникового. А может быть, и раньше. Понятия не имею.
     - Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем своей
собственной зажигалки, - сказал я Дженни.
     И рассказал ей все, что заявил по этому поводу мой  Водила. Назвал даже
стоимость зажигалки - три тысячи долларов.
     - Очень жаль... - вздохнула Дженни. -  Мне так хотелось, чтобы  наш Хам
был хоть чем-то наказан!  Зажигалка эта,  действительно, от "Картье".  Он ее
при  мне покупал.  Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч марок.
Что  в переводе на  доллары по курсу  того времени - четыре  тысячи шестьсот
шестьдесят шесть долларов с мелочью. А сегодня доллар упал, и поэтому теперь
зажигалка стоит еще дороже - тысяч пять с половиной долларов...
     У  меня  глаза  на  лоб  полезли!  Не  от  дороговизны  этой  дерьмовой
зажигалки, а от того, как свободно Дженни оперировала всеми этими понятиями.
Курсы, цены, валюты... Фантастика!
     - Елки-палки!.. - поразился я.- Откуда ты все это знаешь?!.
     - Мартынчик, родной мой... Ну, подумай сам, в нашем доме говорят только
о деньгах. Кроме биржевых ведомостей и сводок курсов валют, никто  ничего не
читает. Деньги,  налоги, проценты... Проценты,  деньги, налоги!.. Как скрыть
деньги от налогов, как выторговать большие проценты, как обмануть партнеров.
И все. А у меня есть уши. И я круглосуточно варюсь в этом котле. Чего же  ты
удивляешься, что я так хорошо в этом понимаю?
     Под утро, когда я, пресыщенный и опустошенный этой маленькой Мессалиной
из серебристого "мерседеса", благодарно облизанный ею от хвоста  до кончиков
моих  усов,  снова  оказался  в кабине  своего грузовика, -  я,  прежде  чем
сомкнуть  глаза  в  тяжелом  и  заслуженном  сне,  все-таки  решил  подвести
некоторые итоги увиденному и услышанному.
     - Пора,  Мартынчик,  подбивать бабки  и постараться понять,  с  чем  мы
остались и на что еще можем рассчитывать, - так обычно говорил Шура  Плоткин
после очередного  скандала в редакции или  внеочередного недельного загула с
какой-нибудь девахой, заскочившей к нам  в гости "буквально на две минутки!"
И добавлял: - Начинаем мыслить логически...
     Мне  иногда  хотелось  посоветовать  Шуре  начинать  мыслить  логически
прежде,  чем он  совершит какой-то  шаг, после  которого нам волей-неволей с
грустью приходилось "подбивать  бабки". Но как это сделать, я не знал, да  и
сам  задумывался над этим только после  произошедшего. Ибо  одним из Шуриных
качеств,  которые  меня роднили  с ним  и  безумно  в  нем  нравились,  была
"непредсказуемость", очень часто осложнявшая наше существование.

     Если  рассматривать  наши  с  Шурой  характеры  именно  в  этой,  узкой
плоскости, тут, как и во многом другом, мы были слиты воедино. Может быть, я
был  чуточку рассчетливей и хитрей. Но это  во мне уже шло, конечно, от моих
предков  -  тигров, пантер, леопардов, ягуаров  там  разных... От рысей,  на
худой конец. Храни меня Господь  утверждать, что Шура  не обладал качествами
моих предков  только потому,  что произошел от  обезьяны!  Как раз в Шурином
происхождении  этот старичок...  Дай Бог памяти... Ну, как  его?.. Чарльз...
Шура  часто его поминал. Ладно, хрен  с ним  - потом вспомню... Так  вот,  с
Шурой  Плоткиным  этот  старикан  явно   что-то  напутал!  В  Шуре  никакими
Обезьянами  и не пахло! И вовсе не потому, что в России Шура был беспородным
евреем. Я знал десятки его знакомых - и евреев, и русских,  от которых так и
разило  "обезьянством"!  Особенно этот запах усилился  в Людях за  последние
пять-шесть лет.
     Нет,  происхождение Шуры Плоткина  брало свое  начало от редкой  теперь
разновидности высокообразованых,  умных,  талантливых  и  порядочных  особых
Существ,  которых Шура  называл "Интеллигентами". Так как эти  Существа были
совершенно не  похожи на общую Людскую массу,  то  эта  масса,  произошедшая
именно и конкретно от Обезьян,  во  все времена и при всех режимах старалась
избавиться  от  такого  невыгодного  для  себя сравнения. Путем  физического
уничтожения этих самых "Интеллигентов".
     Ну, как Пилипенко с нами...
     Помню,  Шура  говорил,   что  даже  само  слово  "Интеллигент",   стало
ругательством. Хуже матерного!
     Итак, во имя незабвенного Шуры Плоткина, мыслим логически:
     ...о  кокаине,  спрятанном в одной  из  огромных  пачек фанеры в  нашем
грузовике, мой Водила не имеет ни малейшего представления!
     Почему?  Пожалуйста!  Ноги Водилы  под столом  ночного  бара  во  время
разговора  о  таможенных собачонках,  натасканных на  наркотики  в  немецких
морских  портах.  Так вот,  ноги  моего Водилы были  в это  время  абсолютно
спокойны! Даже толстый обжора Рудольф не преминул это заметить. Это раз.
     Второе. Если продолжать мыслить логически...
     Золотая  зажигалка,  которую мы  с  Дженни  преподнесли  моему  Водиле.
Готовность  моего честного  кретина Водилы вернуть  зажигалку  стоимостью  в
приличный автомобиль  (хрупкая и несбыточная мечта моего Шуры!) этому  хаму,
хозяину  Дженни, который  даже  не оценит благородства  души  и порядочности
нашего  дурачка  Водилы,  а  только лишний  раз подумает, что все  русские -
непроходимые  идиоты! Потому что он на месте этого болвана русского  хрен бы
вернул  такую зажигалку кому бы то ни было! Даже самому  Бундесканцлеру. Это
мне так Дженни сказала. А мне она врать не станет.
     В-третьих же, я вообще безо всяких доказательств беру  на себя смелость
утверждать, что в деле с кокаином Водила невинен, как  грудной младенец. Тут
я  кладу хвост  на  плаху!  Я  совершенно не  собираюсь  его идеализировать!
Наверняка, во всем остальном Водила - и  хитрован, и добытчик, и шустрила, и
еще черт-те  что.  Недаром он  без сучка и задоринки столько лет отработал в
одной  из  самых  воровских  организаций  нашего  бывшего  государства  -  в
"Совтрансавто"!  И по сей  день продолжает  там  вертеть-крутить, только под
другой вывеской. Мой Шура Плоткин как-то писал статью о "Совтрансавто", даже
в  рейсы с ними  ходил  - порассказал мне... Но к кокаину  Водила  не  имеет
никакого отношения. И тут, извините, логика -- по боку! Тут в дело  вступают
наши Котово-Кошачьи интуитивно-инстинктивные силы, в  анализ  которых мне не
очень хотелось бы вдаваться. Это надо ЧУВСТВОВАТЬ. Объяснить это невозможно.
Тем более, логически.
     Это, что касается моего Водилы. Теперь -  о Лысом. Вернемся к ногам под
столом. Бармен начинает молоть про спецсобачек по наркотикам, и  ноги Лысого
моментально и недвусмысленно реагируют на  эту информацию самым  что ни есть
нервным образом. Прямо-таки -- истерически. Это раз!
     Второе.  Что  это  за  доллары, вынутые  по-лисьи из-под фальшивого дна
одной из коробок с водкой?  За  что? От кого?  Тем более,  что  Лысый сказал
моему Водиле, что денег у него нет.
     Третье. Зачем  он соврал моему, что от него только что ушла девка  и из
каюты он не отлучался? Лишь затем,  чтобы мой Водила не  узнал, что Лысый  в
это время был в трюме?
     Четвертое.  И, по-моему, самое главное.  В машине Лысого нет кокаина --
это  точно.  Откуда же на самом Лысом этот запах?  Значит,  он участвовал  в
погрузке кокаина в наш грузовик? Так?!!
     И вообще, с каких это пор  винно-водочная фирма вдруг закупает у другой
фирмы проверенного таможнями чуть ли  не всех европейских  государств  моего
Водилу  с его громадным автофургоном, загружает  его на  СВОЕЙ  территории -
почему-то фанерой, и одна из таких пачек - полтора метра на полтора толщиной
в полметра - чуть не сводит меня с ума!.. Сначала приведя меня в безотчетную
ярость, а потом повергая чуть ли не в смертельный сон!..
     Хорошо, что я уже  сталкивался с запахом кокаина, и Шура  рассказал мне
-- что это такое. А был бы на моем месте обычный домашний Кот-полудурок, или
Котяра типа Рудольфа, который ни о чем, кроме жратвы, и думать не может? Что
тогда  было бы?!. Вот уж точно, как выражался этот  гад Пилипенко, пришел бы
"пиздец Коту"!
     Короче, этой  мутноватой винно-водочной конторе для переправки  кокаина
за  границу,  нужен  был опытный  АВТОРИТЕТНЫЙ Водила,  которого все таможни
давно уже знают в лицо. Который двадцать с лишним  лет катается  туда-сюда и
ни в чем предосудительном никогда замечен не был. Вот они и перекупили моего
Водилу у его фирмы - дескать, машин у нас  не хватает, не уступите ли своего
нам на месячишко вместе с тягачом и фургоном? А мы вам хорошо заплатим. Прав
был  Шура - у нас сейчас самая свободная страна в мире!  Сейчас  у нас можно
купить все - дом, самолет,  автомобиль,  человека.  Хотите целиком, хотите -
частями: не целый дом, а только второй этаж с верандой. Или автомобиль -- не
целиком, а только  двигатель  с колесами. Так же и с Человеком. Не нужен вам
весь Человек? Берите только его печень. Или почку. Или, если хотите, сердце.
Товар абсолютно свежий! Вы только платите...
     Итак,  Лысый завязан  в это  дело по уши. Он только  и ждет, чтобы  мой
Водила  прошел немецкую таможню со своим  грузом.  А уж потом он (или  ОНИ?)
попытается перегрузить ту пачку с "фанерой" из нашей машины в свою.  Или еще
в чью-нибудь.
     Если же таможня и ее вонючие собачки обнаружат кокаин в нашей машине --
моему   Водиле  придется  очень   и   очень  кисло!   Зато   Лысый   и   его
винно-водочно-кокаиновая  фирма  -  в стороне. Убыток, наверняка, серьезный,
зато голова на плечах. Теперь, что могу сделать  я? Ну, этих  спецсобачек  я
целиком беру на себя. В гробу и в белых тапочках видал я этих шмакодявок! От
меня доги шарахались. А дальше?..
     Судя  по  тому,  как  строго  Водила  предупредил   меня,  чтобы  я  не
околачивался в фургоне, ибо там груз, за который он привык отвечать головой,
так просто он эту пачку "фанеры" с кокаином не отдаст никому... Значит...
     Картинка  вырисовывалась довольно смутная.  Явно  не хватало нескольких
важных звеньев, чтобы попытаться просчитать  всю ситуацию целиком... Кстати!
А  почему это все  наши российские дальнорейсовые Водилы едут только  туда и
обратно, а моего Водилу запродали какому-то Сименсу на целый месяц?
     В этой детали было что-то особо настораживающее,  и для того, чтобы мне
легче размышлялось, я  вяло вспрыгнул с  пассажирского сиденья  на подвесную
койку  Водилы  и   прилег  там  за  занавеской  на   аккуратно,  по-армейски
застеленную постель.
     Шура когда-то часто вспоминал о своей службе в армии.
     Тэ-эк-с... Значит...  О чем это я?.. Что  же я хотел сказать  про Шуру?
Или про постель? Нет... Про Водилу!..
     Ох, черт, как я устал! Хоть  бы  один миг  вот так полежать  спокойно с
прикрытыми глазами и ни о чем не думать...
     Но как только я закрываю глаза, так сразу же передо мной...

     ...возникает пустынная широкая солнечная дорога.
     И  мы  мчимся по этой дороге  навстречу слепящему солнцу,  а  за  рулем
нашего грузовика сидит мой родной Шура Плоткин и, с искаженным от напряжения
и горя лицом, кричит мне:
     -  Мартын! Мартынчик!.. Ну, сделай  же что-нибудь! Ты разве  не видишь,
что  он  умирает?!  Мартышка,  миленький  - помоги  ему  скорей! Я  не  могу
остановиться!..

     Я в ужасе оглядываюсь  и  на пассажирском  сиденьи вижу нашего  Водилу.
Глаза  у  него  закрыты.  Белое  лицо  залито  кровью.  Из  пробитого  виска
пульсируют и мелкими брызгами лопаются кровавые пузыри...
     -  Мартын,  сволочь!!!  -   со  слезами  кричит  Шура.   -   Сделай  же
что-нибудь!.. Он же  погибает! Я  не могу  отпустить руль!..  Смотри, кто за
нами гонится?!.
     Я бросаю  взгляд в  боковое зеркало  и вижу, что нас настигает грузовик
Лысого!  А рядом  с  Лысым сидит...  Бармен  с  Рудольфом на руках! Господи!
Они-то тут при чем?!
     У  Водилы из уголка рта стекает тоненькая струйка крови,  капает на его
джинсовую куртку.
     Шура гонит  машину вперед к  блистающему солнечному  диску и кричит мне
сквозь рев мотора:
     -  Если  он сейчас  умрет  --его же целый  месяц никто  даже искать  не
будет!!!. Все будут думать, что он где-то там работает на Сименса... Они его
специально туда продали,  чтобы иметь время  замести  следы!.. Это ты можешь
понять?! Как же тебе это в голову не пришло, Мартын?!
     Ах, вот оно  что... Действительно, как же я  это сам не дотумкал?.. Как
хорошо, что Шура рядом... Но что же со мной-то происходит? Почему я в полном
оцепенении сижу между Шурой  и  умирающим  Водилой, и не могу  пошевелить ни
лапой, ни хвостом?!.
     И тут, на моих глазах, Водила перестает дышать.
     - Ну, что, дождался,  бездарность?! -  в  отчаянии  кричит мне  Шура  и
плачет,  плачет... - Он же  тебя  кормил!..  Он  же  тебе радовался  -  море
показывал, в ночной  бар  водил!.. Он  же  тебя называл "Кысей"...  А  ты!..
Дерьмо ты, Мартын, а не "КЫСЯ"!!!

     - Кыся... А, Кыся!.. Ну-ка, открой глазки. Ишь, заспался. Кушать пора.
     Я  открываю  глаза.   Передо  мной  -  чистое,  розовое,  свежевыбритое
улыбающееся лицо моего Водилы, пахнущего хорошим дешевым одеколоном. У  Шуры
Плоткина - точно такой же.
     Значит,   мне  это  все   приснилось?!.  Значит,  Водила   -  жив!  Вот
счастье-то!.. И  тут я  вдруг,  неожиданно для  самого  себя делаю то,  чего
никогда  не  делал  с  детства,  с  ушедших  в  далекое  прошлое  неразумных
Котенкиных времен: я  вспрыгиваю на широкое  плечо  Водилы, и ужасно неумело
пытаясь  мурлыкать,  закрываю глаза  от  нежной радости и  начинаю  тереться
мордой  об наодеколоненную физиономию Водилы! Хотя,  если честно признаться,
запаха одеколона - не выношу.
     - Ну,  надо  же,  какая  ласковая  тварь!  -  удивляется  Водила.  -  А
поглядеть, и не скажешь...  На-ка вот покушай,  Кыся. Слезай, слезай с меня.
Оголодал, небось? И с тетей познакомься. Дианой зовут. А это мой Кыся!..
     Гляжу я на эту Диану и глазам своим не верю!  Никакая это не "Диана", а
самая  обыкновенная   Манька-поблядушка  -  судомойка  из  шашлычной  Сурена
Гургеновича! Я  ее даже однажды со  своим Шурой Плоткиным познакомил, и Шура
ее трое суток драл,  как сидорову козу!  У  нее в шашлычной отгулы были, так
она из нашей  тахты  семьдесят  два часа  не вылезала...  Потом она  куда-то
исчезла, и в шашлычной стали  поговоривать, что Манька стала теперь  "сильно
крутая" - в "загранку" на корабле ходит, дело имеет только с иностранцами, и
только за твердую валюту. Даже финские марки уже не берет!
     - Ты давай, кушай. Кушай! Я  тебе тут в мисочке всего  нанес, - говорит
мне Водила и поворачивается к этой Маньке-Диане:
     - Здоровый у меня Кыся? Гляди, какой богатырь!..
     - Видала я и поздоровей, - отвечает ему Манька. - У меня в прошлом годе
был  один знакомый еврейчик-корреспондент,  так у него  кот был  в два  раза
больше!..

     Врет, мерзавка,  без зазрения совести! Я уже который год в одном и  том
же весе. Жаль Шура ее не слышит...
     -  Только звали  того кота  очень грубо - "Потап", что ли?.. Или, нет -
"Михей", кажись...  Счас  уж и  не  помню. И  этот еврейчик  с  ним,  как  с
человеком,  разговаривал.  Все у  нас  в  шашлычной  ошивался. Крыс  ловил -
бесподобно!
     - Кто? Еврейчик?! - удивился Водила.
     - Да, нет! Кот его - Михей...
     "Мартын",  идиотка!  - хотелось  мне  ее  поправить,  но,  понимая  всю
бесполезность моих усилий, я  просто  спрыгнул  на пол  кабины и заглянул  в
миску. Чего там только не было! Да здравствует Водила!
     - А  ты, Дианочка, быстренько  залезай в  коечку,  сблочивай там все  с
себя, а  уж  потом и я туда.  А то  двоим там  не  разобраться. Узковато,  -
говорит Водила, и отработанно начинает задергивать занавесками окна кабины.
     - А ты чего обещал? - спрашивает Манька-Диана.
     - А чего я обещал? - переспрашивает ее Водила.
     - А десять долларов?
     - Ох,  батюшки...  Я и забыл.  Прости, ради  Господа.  Тебе сейчас  или
потом?
     - Конечно, счас!  Я теперь только вперед беру. Хватит! Меня уже сколько
раз так напаривали. И все ваша шоферня "Совтрансавтовская"!..
     - Нет  проблем,  Дианочка! О чем ты говоришь?! Вот,  пожалуйста... -  и
Водила вытащил из заднего кармана бумажник.
     Мы  как-то с Шурой по телевизору смотрели выступление одного фокусника.
У него всякие предметы в руках исчезали. Потрясающий был фокусник. Так вот у
этой Маньки десять долларов исчезли в руке - втрое быстрее! Посбрасывали они
одежду  на сиденья,  Манька ловко и привычно  сиганула наверх - в  подвесную
шоферскую  койку,  Водила  влез  за  ней  следом.  Стали  они там  дышать  и
устраиваться. Вдруг слышу, Манька так испуганно охнула и возмутилась:
     - Ой, мамочка!.. Это что же  за оглобля такая?! Да, если  бы я знала, я
бы ни в жисть не согласилась!
     -  Ничего,  Дианочка... -  шепчет  мой Водила. - Я  тебе  еще пятерочку
наброшу за вредность... Ну, с Богом!..
     Подвесная коечка  скрипнула,  и Манька к-а-а-ак  заорет, ка-ак  завоет,
ка-а-ак заверещит!..
     У  меня  даже кусок ветчины в глотке  застрял. Хорошо, рядом  плошка  с
молоком стояла. Я хоть запить успел. А то так и подавиться недолго.
     Нет, что ни говори,  а вчерашняя  черненькая -  Сузи, та покрепче была!
Главное, что Сузи это делала с удовольствием. Как Дженни...
     А Маньке теперь - не до удовольствия.  Не  то, что прежде, когда ее вся
шашлычная трахала  -  и сотрудники,  и посетители.  Теперь Манька - деловая.
Бизнесмен.  Теперь Манька деньги  зарабатывает.  Крутая  - дальше  некуда...
Покряхтела она там наверху, поохала фальшивым голосом, и вдруг так деловито,
как в очереди за огурцами, говорит моему Водиле:
     - Ты, давай, закругляйся поскорей, а то у меня перерыв кончается.
     И если от всхлипов вчерашней Сузи я даже сам завелся  на  это  дело, то
тут  мне  стало так  тошно,  так противно, что я бросил  свою  замечательную
жратву,   и  выпрыгнул  из  кабины  к   чертовой  матери  на  железный   пол
автомобильного трюма.
     Тьфу! Пропади она пропадом, эта Манька-Диана... Ну, нельзя! Нельзя, как
говорил Шура,  "разлагать  гармонию алгеброй!"  Я  понятия  не имею, что это
такое, но Шура обычно говорил эту  фразу в очень схожих ситуациях. И я был с
ним совершенно согласен - нельзя!..

     Смотался я к пожарному ящику  с  песком, сделал все  свои  естественные
дела, зарыл поглубже, и  побрел  под машинами. И  чувствую -  лапы меня сами
несут к серебристому "мерседесу".  Причем, без  какого бы то ни было желания
трахаться.  Просто поболтать... А то, и с Водилой,  и со всеми остальными, у
меня, как бы сказать, "игра в одни ворота". Я их всех понимаю, а они меня  -
нет. А тут, с  Дженни, вариант  обоюдный. Она меня  понимает, я  ее понимаю,
болтай, пока язык  не  отсохнет!  Можно  было бы,  конечно, потрепаться и  с
Рудольфом, я  этот  ночной  бар  нашел бы запросто, но Водила так просил "не
отсвечивать",  что  подвести его под неприятности с администрацией судна,  с
моей стороны было  бы просто непростительным грехом. Я  и  попер  напрямик к
"мерседесу"...
     Иду, а  в  башке  у  меня  вдруг  начинает  крутиться этакая логическая
спираль: "мерседес" - Дженни - золотая зажигалка - мой Водила -- его желание
объявить  по корабельному радио - дескать, "кто  потерял такую-то и такую-то
зажигалочку?" - возврат зажигалки этому хаму -- хозяину Дженни...
     Нет!  Этого  я  не  мог  допустить! Пока  мой  Водила-Мудила  со  своей
исконно-посконной,  чисто  российской  совестливостью  еще  не  добрался  до
радиорубки, я должен кое-что предпринять. Тем более,  что для этого сейчас -
самый подходящий момент!
     Я  развернулся  и галопом  помчался  к своему грузовику. Вскарабкался в
кабину через приспущенное боковое  стекло как раз в тот  момент,  когда  мой
Водила под истошный вой  Маньки-Дианы заканчивал  свои  половые  упражнения.
Зажигалку я увидел  сразу же. Она валялась на  полу кабины, выпав из кармана
джинсов  моего Водилы,  впопыхах  брошенных на  сиденье.  Там же,  на  полу,
валялись рассыпаные сигареты и какая  то медная денежная мелочь. Я прихватил
зажигалку  зубами,  снова  выполз из  ходуном ходившей  кабины,  но  уже  не
спрыгнул  вниз, а наоборот,  вскарабкался  на  крышу  кабины. А  уже  оттуда
пробраться в запретный фургон было для меня делом плевым. Внутри фургона,  в
кромешной темноте, стараясь не вдыхать запахи идущие от "той"  пачки фанеры,
я проскакал по остальным  упаковкам к самому заднему борту.  Там я обнаружил
провонявшую  соляркой  и  перегоревшим  машинным  маслом  грязную  коробку с
ветошью и зарыл туда золотую  зажигалочку  от самого "Картье"  стоимостью  в
пять с  половиной  тысяч  долларов.  А это  не  хвост собачий!  Это  пятьсот
пятьдесят  Манькиных шоферов-дальнорейсовиков!..  Если  считать  каждого  по
червонцу.  Потому что, кроме моего Водилы, вряд ли  найдется еще кто-то, кто
станет   добровольно   доплачивать  к  Манькиной  таксе  пять   долларов  за
нестандартность собственных размеров. А мой Водила пусть пока думает, что он
потерял зажигалку. Зато, когда через месяц мы будем возвращаться в Петербург
к Шуре Плоткину,  я преподнесу эту зажигалку своему  Водиле "в  самом лучшем
виде", как сказал бы Шура.
     Вылез я  из фургона  и  уже с легким сердцем  побежал  к "мерседесу"  -
рассказать все Дженни.  Однако, серебристый "мерседес"  сухо и  неприветливо
встретил  меня наглухо  поднятыми  стеклами  дверей  и  намертво  задраенным
верхним люком. Дженни в машине и след простыл.

     Мне ничего не оставалось делать, как вернуться к своему грузовику.
     Маньки-Дианы не было. Видимо, у нее кончился перерыв в судомойке, и она
умчалась готовить посуду  к  обеду  шестисот  пассажиров.  Водила  ползал по
кабине,  поднимал  на  полу коврик, заглядывал  под сиденья. Увидел  меня  и
огорченно сказал:
     - Вот, Кыся... Зажигалочка-то  твоя -  тю-тю!  Видать,  мало ей, сучке,
пятнадцати  долларов  показалось, этой  Диане  задроченной,  так  она  еще и
зажигалочку нашу скоммуниздила...
     Неожиданно мне стало  вдруг очень жалко  эту  дуреху Маньку! Мало того,
что она все еще  радуется десяти долларам, в то время как валютные потаскухи
уже давно перешли на стодолларовую оплату, а гостиничные  проститутки - Шура
как-то говорил - меньше, чем за полтораста и разговаривать не начинают,  так
ее, беднягу, еще и  в воровстве, которого она не совершала,  обвинили...  Не
дай Бог,  думаю, сейчас мой Водила пойдет в  ресторанную  судомойку, разыщет
Маньку-Диану и начнет  права качать!  Кто там будет разбираться  - брала, не
брала?! Вышибут с  хлебного места в два счета. Как тех теток из "Астории"...
А так как  интрига  с  зажигалкой от начала до конца  - моих лап дело,  то я
просто обязан встать на  защиту Маньки! Но, как?! Единственный способ -  это
попытаться немедленно установить  с  Водилой хотя бы намек на телепатическую
связь "по доктору  Ричарду  Шелдрейсу". Правда,  в  своей  теории английский
биолог считал, что  Начало Установления Контакта обязательно должно идти  от
Человека, как от существа более высоко организованного в своем развитии. Как
в моем случае с  Шурой Плоткиным. С Водилой же, при  всех  моих симпатиях  к
нему, об  этом не могло  быть и  речи. Здесь, конечно, я должен был взять на
себя основную нагрузку по Установке Контакта,  и осторожно, бережно относясь
к  психике  моего  реципиента-Водилы,  попытаться  подключить его  к  своему
собственному  мышлению.  Я  впрыгнул  в   кабину,  уселся  напротив  Водилы,
уставился ему глаза в глаза, собрался с силами, сосредоточился чуть ли не до
обморочного состояния, и  отчетливо, мысленно  произнес: "ВОДИЛА! СЕЙЧАС ИЛИ
НИКОГДА... СМОТРИ  НА  МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО... СТАРАЙСЯ  МЕНЯ ПОНЯТЬ.  ИНАЧЕ МНЕ
БУДЕТ ОЧЕНЬ  ТРУДНО  ПОМОЧЬ ТЕБЕ ВО ВСЕМ  ОСТАЛЬНОМ.  ВНИМАТЕЛЬНО  СЛУШАЙ  И
СМОТРИ НА  МЕНЯ... ОНА НЕ БРАЛА  ТВОЕЙ ЗАЖИГАЛКИ. НЕ БРАЛА... ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?
ОНА ТВОЕЙ ЗАЖИГАЛКИ НЕ БРАЛА!" Несколько  секунд Водила неотрывно и обалдело
смотрел мне в глаза. И я видел, что в его  голове сейчас происходит какой-то
чудовищно напряженный процесс!  Мне показалось, что я даже слышу,  как он  у
него там  происходит. А потом  Водила вдруг облегченно  выдохнул,  будто ему
неожиданно  открылось то,  что было сокрыто от него за семью загадками. И...
О, Боже! Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить...
     Водила улыбнулся и сказал мне слегка виновато:
     - А может, она тут и не при чем... Да, Кыся? Может, я сам эту зажигалку
где-то обронил. А  то так очень даже легко  возвести на человека напраслину.
Ладно, черт с ней, с этой зажигалкой. Да, Кыся? Ты на меня не сердишься, что
я ее потерял?

     Наконец-то!!! У меня - как гора с плеч.
     И тут наваливается такая расслабуха, что хоть ложись и помирай. Я вдруг
почувствовал себя таким  вымотанным, таким  опустошенным  -  сердце  частит,
перебои, лапы дрожат, хвост висит тряпкой... Нет сил ничего даже одобряющего
муркнуть  моему  Водиле. Хотя в таких случаях  поощрение  должно последовать
незамедлительно. Чего Шура  никогда  не забывал делать! Надо заметить, что и
Водила  выглядел  не   лучше.  Он  буквально  на   глазах   постарел.  Резко
обозначились морщины, глаза запали, рот безвольно  открыт, дыхание неровное,
огромные  лапища мелко трясутся. Вид, прямо скажем,  довольно жалкий. Что ни
говори, а Первый Телепатический Контакт - дико  тяжелая штука. Как для одной
стороны,  так и для другой. Тем не  менее,  я был безмерно счастлив: впервые
Водила  понял  меня так,  как этого хотел я. Хорошо,  что Первый  Контакт  с
Водилой  мне удалось установить  на примере достаточно примитивной ситуации.
Если  бы я ему сразу попытался внушить все знания, которыми я сейчас обладаю
- кокаин в фанере, доллары и вранье Лысого, его участие в погрузке кокаина в
машину  Водилы,  мои подозрения, почему  Водилу продали вместе  с машиной на
целый месяц  к этому  Сименсу,  и так далее,  - мы просто оба  сдохли  бы от
перенапряжения!  Теперь  я  должен беречь,  холить и лелеять  эту  тоненькую
ниточку  связи. Не перегружать ее излишней и усложненной информацией. Ждать,
когда эта  ниточка  укрепится новыми волокнами и превратится в некое подобие
постоянной двухсторонней связи.
     Естественно,  что  такого  соития  душ,  вкусов  и пристрастий,  такого
единого понимания Людей и Событий, какое было у нас с Шурой Плоткиным, когда
двадцать  четыре часа в  сутки у нас  мог идти ДИАЛОГ  НА РАВНЫХ,  тут  мне,
конечно, не добиться. Да это, наверное, и не нужно. Ибо такое,  как с Шурой,
бывает только однажды в жизни, и  любая попытка  вторично  воссоздать  нечто
подобное всегда обречена на неудачу.
     Я повторяю: Водила  мне крайне  симпатичен!  Я обнаружил в нем качества
чрезвычайно нам с Шурой близкие  --  прекрасную  половую мощь,  незатухающие
сексуальные желания, какую-то трогательную застенчивость  и подлинную широту
нормально воспитанного  русского Человека.  Однако,  при  всем при этом, уже
своей  Котовой интуицией,  я понимал,  что  Водила - жесткий, решительный  и
достаточно  мужественный господин. Но Шура есть  Шура,  и мне не хотелось бы
даже никого  с  ним сравнивать. Лишь бы у нас с Водилой хватило  времени  на
укрепление  той ниточки,  которую  с  таким  трудом  мне только что  удалось
создать. Что-то мне подсказывало, что времени у нас с ним все-таки маловато.
Поэтому  я попытался слегка и  очень осторожно  потянуть  за эту ниточку.  Я
снова заглянул Водиле в глаза,  тронул его лапой и мысленно спросил: "Как ты
думаешь,  Водила, нам еще  долго плыть по морю?"  И  ниточка не  оборвалась!
Водила погладил меня по голове и рассмеялся:
     - Все, Кыся! Сегодня  все  блядки по боку.  Вечерком сходим в  бар -  я
пивка  шлепну, ты попрощаешься  с Рудольфом, а завтра в шесть тридцать  утра
швартуемся  в Киле.  Так что,  Кыся, приготовься к  дальней дороге. Ночевать
будем  только  в Нюренберге.  Нам,  груженым,  это весь  день  топать.  Зато
послезавтра  проснемся,  позавтракаем  и  по  холодку  в  Мюнхен. Это  всего
полтораста верст. Два часа и мы тама! Весь день впереди...
     Он ни  словом  не вспомнил ни про таможню,  ни про спецсобачек. Так был
уверен в себе.
     Завтра,  если нам удастся доехать до этого Нюренберга, я ему  по дороге
кое-что  втолкую.  Отвлекающих  факторов  в  виде  черненьких  и   беленьких
поблядушек не будет,  Водила сосредоточится только  на своем  грузовике и на
мне, и  я  думаю,  что успею  предупредить его  о том,  ЧТО  он  везет кроме
фанеры...

     Последний  день   в  этом  огромном  плавучем  автостойбище   я  провел
достаточно тоскливо.
     Водила  принес  мне  после  своего   обеда  опять  какое-то  гигантское
количество жратвы и абсолютно свежие сливки. Жрать совершенно не хотелось. Я
все никак  не  мог отойти  от утреннего  эксперимента.  Чтобы не  показаться
неблагодарным, я  все-таки  чего-то  там пожевал,  а в  основном прихлебывал
сливки. Все думал --  как  бы  мне, не очень сильно  нагружая  мозг  Водилы,
осторожно  спросить,  есть  ли  у  него  в  Петербурге  семья,  дети...  Ну,
что-нибудь  примитивное.  Не потому, что мне это  было  так уж  интересно, а
просто  хотелось  проверить  -  не  развязался  ли тот  самый телепатический
узелок, который связывал нас  уже несколько  часов.  Я еще только придумывал
упрощенную форму вопроса, как Водила почесал мне за ухом и сам сказал:
     -  Ничего,  Кыся,  придем  обратно в  Питер, тебе не  придется в машине
кушать.  Квартира большая,  места много. Жена  у меня баба  добрая, хорошая.
Малость  на Боге  тронулась, так  оно и понятно. Как  Настю  родила, так все
хворает и хворает, и  никто  ничего сделать не может... Чего-то у нее  там с
головой.  Куда только мы не совались, кому только не башляли - и валюткой, и
деревянными. И  презентики всякие возил.  Ни хрена! Поневоле в Бога  уйдешь.
Зато  Настя,  -  не  смотри, что ей всего одиннадцать лет, такая  башковитая
девка! Умрешь... На музыку ходит, по-английски чешет обалденно! Я ее  счас в
частную школу определил...  Конечно,  отслюнил кому положено,  а то  -  хрен
прорвешься. Сам посуди, все учителя не  ниже доктора наук! Русский язык этим
малявкам профессор с университета преподает, арифметику - член-корреспондент
Академии наук... Каждый  жить  хочет. А  то  им там в этом  университете или
Академии плотют - одни  слезы.  Я тебе,  Кыся, между нами, скажу... Я  этого
даже жене не говорю. Я в эту  школу каждый месяц столько  баксов отстегиваю,
что сказать  страшно!  Но  девка  того стоит.  Вот  познакомишься -  поймешь
меня...
     Потрясающе способный мужик  этот  Водила!  Обязательно  надо их будет с
Шурой Плоткиным  свести. Я даже подумал -  а  не начать ли  мне прямо сейчас
передачу серьезной информации? Но Водила погладил меня, запер кабину и ушел,
оставив стекла дверей приспущенными.
     После его ухода я сбегал в пожарный ящик с  песком,  и на обратном пути
снова  заглянул  к "мерседесу". Дженни не было. Я вернулся в  свой грузовик,
впрыгнул  в  подвесную койку,  предательски  сохранявшую  все  запахи  Сузи,
Маньки-Дианы и  Водилы, и задрых там самым пошлым образом - начисто исключив
из башки все тревожное ожидание наворота событий. Под вечер я продрал глаза,
снова смотался  к  пожарному ящику - сливок перепил, что  ли?.. Опять сделал
круг к легковым машинам, убедился  в  том, что Дженни так и не появлялась, и
на всякий случай,  прошвырнулся  мимо  грузовика  Лысого.  Какие-то люди уже
таскали из кают в свои машины багаж, наверное, чтобы завтра рано по  утру не
возиться  с тяжестями; время от времени по трюму шлялась корабельная обслуга
в грязно-голубых комбинезонах, и я, от греха подальше, никем  не замеченный,
вернулся в свою подвесную койку. И окунулся в воспоминания о прошлой жизни с
Шурой Плоткиным. Водила пришел за мной лишь после одиннадцати. Я сам прыгнул
в сумку, и на этот раз Водила не застегнул молнию у меня над головой.
     - Ты, Кыся, так аккуратненько поглядывай по сторонам... Тебе это  может
быть интересным. Последний  вечер -  они  нам  могут  только  соли на  хвост
насыпать, - усмехнулся  Водила, неожиданно закончив фразу любимой пословицей
Шуры Плоткина!

     Сначала мы долго ждали лифта, который метался  между этажами и никак не
хотел опускаться до нашего автомобильного уровня. Потом в лифт набилась туча
народу, празднично и нарядно разодетых,  и  Водиле даже  пришлось приподнять
мою сумку у себя над головой,  чтобы меня не  притиснули  в давке.  Затем мы
поднялись этажа на четыре,  а может быть, даже на шесть,  прошли по широкому
коридору и немного постояли в боковом проходе огромного роскошного салона (я
такие только по телевизору видел!), где шел  концерт. Уйма людей  сидели  за
столиками, что-то пили и  смотрели, как один наш Тип, ростом с моего Водилу,
но в  белом  костюме с белыми  шелковыми  лацканами,  в  белых  лакированных
туфлях, с  физиономией полного идиота,  безумно  довольного самим  собой,  -
очень красиво пел басом.
     - Фарца - каких свет не видел! - тихо сказал мне про него Водила. -- Но
голос... Отпад!
     После  Типа  в  белом танцевали шесть девушек в  сверкающих  платьицах.
Одной из шестерых была наша Манька-Диана!..
     -  Видал?  -  шепнул мне  Водила.  -  Многостаночница!..  И в судомойке
вламывает, и шоферню обслуживает, и  пляшет - зашибись! Во молодец  девка...
Счас только так и надо. Иначе -  пропадешь. Вон те, две крайние  - настоящие
балетные, я  их в прошлый рейс обеих поимел, так наша Дианочка  - ну, ничуть
не хуже... Скажи, Кыся?..
     И я  почувствовал,  что несмотря на Манькину  коечную неумелость, моему
Водиле она все-таки, как сказал бы Шура Плоткин, "классово-социально" ближе,
чем  эти  профессиональные  балерины. Хотя Водила их тоже "поимел",  по  его
выражению.
     На этом концерт кончился, и мы с Водилой пошли в наш ночной бар.
     Народу  в  баре -  масса!  Как  на антисемитском митинге  у  Казанского
собора.  Мы с Шурой случайно  оказались  там. Он возил меня  к ветеринарному
врачу после  одной драки, когда  четыре посторонних Кота хотели оккупировать
наш пустырь.  Естественно, я их разметал и троим  изрядо  начистил  рыло.  А
четвертого, самого  гнусного,  который располосовал мне всю морду и прокусил
заднюю  лапу,  я честно говоря, придушил  насовсем. Но Шура,  слава Богу, об
этом так  и не узнал. Он  категорически против подобного радикализма! Как мы
тогда с  этого митинга живыми ушли  - ума  не приложу. Держа меня на руках -
еще  не отошедшего от  наркоза, с  только что зашитой мордой  и перевязанной
задней лапой - мой  Шура  тут же рванулся к  микрофону,  чтобы  заявить свою
ненависть  и   презрение  ко   всем   фашиствующим   антисемитам,  к  любому
национализму  и  ко всем  собравшимся на этот митинг  в частности.  Что  тут
началось!.. Почему нас там не  прикончили - одному Богу  известно. Даже меня
раз сто "жидом" обозвали! Ладно, черт с ними. Не о них речь. Так вот, в этом
баре пьяных было не меньше, чем на том митинге. Все столики заняты, ни одной
свободной  высокой  табуретки  у стойки бара... Шум,  гам,  музыка, крики! В
одном углу - разборки на разных языках  с одинаковыми жлобскими интонациями;
в другом - баварцы поют хором,  стучат кружками с пивом по столам; в третьем
- счастливо визжит наша черненькая  Сузи, как говорит Шура Плоткин,  "в жопу
пьяная"; из четвертого угла - истерический заливистый собачий лай...
     Мамочка,  родная!   Да  ведь  это   Дженни!  Учуяла  меня,  лапочка,  и
надрывается. Я  голову из  сумки высунул, она как увидела меня, так и совсем
зашлась. Рвется с рук своей Хозяйки ко мне, та ей что-то  тихо выговаривает,
а напротив них сидит Человек  с удивительно несимпатичным  лицом, видимо, ее
Хозяин, и так злобно говорит, видимо, жене, по-немецки:
     - Отнеси немедленно эту тварь в машину. Сама можешь не возвращаться.
     Права была Дженни - Хам с большой буквы. Жена его встала,  глаза полные
слез, поцеловала Дженни в головку и унесла ее из бара.
     Бармен как увидел нас, так сразу же мигнул двум здоровым молодым парням
и глазами показал на крайний  табурет  у  стойки.  Там  восседал уже  хорошо
поддавший  финн с  бутылкой "Московской"  в  одной руке и со  стаканом  -- в
другой.  Парни неторопливо подошли  к финну,  вежливо  взяли  его под  руки,
приподняли,  сняли с табурета, и вынесли  из бара вместе с бутылкой  водки и
стаканом.
     -  Садись!  Будь  гостем,  -  сказал моему  Водиле Бармен  и показал на
освободившийся  табурет.  -  Сейчас я тебе  хорошего  пивка организую. Давай
своего. Я его заодно к Рудольфу  определю. Там для них всего навалом. Водила
передал сумку Бармену, и тот занес  меня в закулисную часть бара - небольшую
комнатку за занавеской, служившую Бармену, как я понял, и комнатой отдыха, и
кладовкой.  Два  стула,  маленький  столик,   наполовину  занятый  небольшим
элегантным компьютером  (несбыточная  мечта  Шуры  Плоткина),  самые  разные
коробки,   коробки,  коробки   с   самыми   разными   бутылками,  бутылками,
бутылками... Два больших холодильника, внутренний телефон без диска и кнопок
и  неширокая кушетка  с двумя чистенькими  подушками -  одна  на  другой. На
верхней подушке -- вмертвую дрыхнущий толстый пушистый Рудольф.
     Бармен поставил сумку со мной на кушетку и сказал мне:
     - Буди,  буди  этого  дармоеда. Он с утра глаз  не  открывал.  Рудольф!
Подъем! У тебя гости...
     Из  холодильника  Бармен  достал  бутылку  пива  "Фишер",  вылил  ее  в
полулитровый высокий стакан и покинул нас.
     Я слышал, как там, уже за  занавеской, Бармен со  смешком  сказал моему
Водиле:
     - А вот и для вас пивко, сударь.
     - Спасибо, браток, - ответил ему Водила.
     Бармен  тут  же  стал  разговаривать с кем-то  по-английски,  а Рудольф
приоткрыл один глаз, уставился на меня и пробормотал:
     - Не сплю я, не сплю... Вылезай из своей дурацкой сумки. Там под столом
жратвы навалом.
     Я вылез из  сумки. Рудольф открыл и  второй глаз, попытался перевернуть
себя на спину,  чтобы потянуться, но неловко брякнулся с подушки на кушетку.
Некоторое  время  Рудольф неподвижно лежал, будто  упал он не  с  подушек на
кушетку, а с  самой верхотуры Адмиралтейского шпиля на асфальт и  разбился в
лепешку. Я даже малость перетрусил. Подхожу к нему и говорю по-нашему:
     - Ты чего, Рудик? Тебе плохо, что ли?
     - Почему? Мне лично хорошо, - отвечает Рудик. - Это тебе плохо.
     - Ни хрена мне не плохо, - говорю. - Я тоже почти весь день спал.
     - Ты спал, а я нет. Моему это только  казалось. И поэтому я говорю, что
тебе плохо.
     Своей безапелляционностью,  своим  тупым упрямством этот жирный Рудольф
вдруг начал меня дико раздражать. Так и захотелось дать ему по морде!
     - Ну почему, почему мне должно быть плохо? Что ты мелешь?
     - Потому что теперь я знаю то, чего не знаешь ты. Жрать будешь?
     - Нет. У тебя попить ничего не найдется?
     - Вон - сливки.
     - Я уже от этих сливок три раза гадить бегал. Обычная вода есть?
     - Сейчас будет, - лениво сказал Рудольф и достаточно грациозно спрыгнул
с кушетки на пол.
     Под столом стояли три миски. Одна - полная всякой вкуснятины, вторая --
со  сливками, третья  - пустая. Рудольф уселся точно напротив  пустой миски,
повернул  голову к  занавеске,  отделяющей  комнатенку от  закулисной  части
стойки  бара, и вдруг  неожиданно  громко  завопил  противным  до  омерзения
голосом:
     - Мяа-а-а-а!!!
     - Тихо ты! - испугался я. - Услышат - скандал будет.
     - Быстрей прибежит, - спокойно сказал Рудик. - Мяа-а-а!..
     Бармен влетел в комнату, увидел, что Рудольф сидит перед пустой миской,
и  тут  же  наполнил эту  миску чистой  свежей  водой. И  снова  умчался  за
занавеску.
     -  Ну, как  я  его  надрочил? - тщеславно спросил Рудик и добавил: - Ты
пей, пей!..
     -  У тебя  с  ним  такой  серьезный Внутренний Контакт?  - с  уважением
спросил я и принялся лакать воду.
     - Боже  меня упаси! Когда-то он пытался  установить Контакт между нами,
но я  это сразу же пресек. На кой мне хрен, чтобы  он все про меня  понимал?
Пошел он...
     - Как же  ты  добиваешься,  чтобы  он верно  реагировал на то,  что  ты
хочешь?
     - Самым элементарным способом  - я выработал в нем  три-четыре условных
рефлекса, а больше мне от него ни черта не нужно.
     Вот гадость-то!  Какой отвратительный  расчетливый  цинизм  и ничем  не
прикрытое   потребительство.  Ну,  не  сволочь  ли?!   И   это   при   такой
обеспеченности!.. - подумал я и раздраженно спросил:
     -  Неужели в тебе нет  к нему и капли благодарности? Я смотрю, он же на
тебя не надышится, Рудик...
     - Плевал я на него. Он это все обязан делать.
     -  За что?! - я  чуть не завопил  от возмущения и почувствовал, что еще
минута, и  я разделаю этого  жирного, пушистого,  наглого Рудольфа,  как Бог
черепаху!Просто разберу его на составные части!..  - За что?! За  то, что ты
жрешь, пьешь, спишь и серешь за его счет! За то, что ты сутками жопу  от его
кушетки не отрываешь? За то, что  он по первому  твоему вонючему  "Мяа-а-а!"
бежит выяснять - что тебе нужно? За то, что он  тебя за  границу возит, в то
время, когда миллионы Котов и мечтать об этом не могут... За  что он все это
тебе обязан, блядь ты толсторожая?!
     У меня  сама собой поднялась шерсть  на загривке,  прижались уши, мелко
забарабанил хвост и непроизвольно обнажились клыки.
     Но Рудольф, надо  отдать ему должное,  не  испугался.  Напротив,  очень
спокойно, я бы даже сказал, благодушно переспросил меня:
     -  3а что? -  он  сел на свою пухлую задницу,  поскреб лапой за  ухом и
сказал, глядя мне прямо в глаза: - А за то, что он меня искалечил.
     Я внимательно осмотрел Рудольфа с головы до кончика хвоста и не отметил
в его фигуре ни одного изъяна, кроме нормального обжорского ожирения.
     - Чего ты треплешься? Где он тебя искалечил? - рявкнул я на него.
     -  Не "где",  а  "как",  -  невозмутимо  поправил  меня  Рудольф.  - Он
искалечил меня не физически, а нравственно.
     - Что-о-о?!.
     -  Нравственно,  -  повторил  Рудольф. -  В  течении четырех лет я  был
единственным  поверенным и  свидетелем  его  подлостей,  его воровства,  его
жульничества, предательств, обманов... Но я понимал - он  живет в той среде,
в тех условиях,  где иначе не выжить. Это одна из граней его профессии.  Так
сказать, сегодняшняя норма нашей жизни. И вот это "мое понимание" постепенно
стало приводить  меня  к мысли, что  ни  в  подлости,  ни в воровстве, ни  в
предательстве  - нет ничего особенного. Все остальные, кто этого не делают -
нищие,  слабоумные  существа,  не  имеющие права на  существование. То есть,
постепенно я стал  оправдывать его во всех его мерзостях, с легкостью находя
им естественное и логическое обоснование...
     Мамочки!  Я слушал и только диву давался. Кто бы мог подумать, что этот
сонный, разожравшийся  Котяра, который ради куска осетрины или какого-то там
сраного  заграничного паштета напрочь забыл  о  счастье Обладания  Кошкой, о
вкусе  Победы над другим Котом; живущий  без  любви и  без привязанностей, -
вдруг начнет говорить такое! Да еще таким языком... Я просто обалдел!
     - Ты меня слушаешь? - спросил он.
     - Да, да... Конечно, - ошарашенно пробормотал я.
     - Я стал мыслить его  убеждениями, его принципами, - продолжил Рудольф.
- Нет, я не повторял все то, что делал  Он, - для этого я слишком изолирован
от реальной жизни, но в том, что Он совершал, я уже не видел ничего дурного.
И  это  было  самое  ужасное!  Где-то,  в  глубине сознания,  я ощущал,  что
нравственно я падаю все ниже и ниже...
     - Но осетрина, паштет, сливки... Да? - не удержался я.
     - Да.  В  значительной  степени,  - честно  признался  Рудольф.  -  Но,
повторяю,  с некоторых пор  я начал  ощущать некое уродство и  своего, и Его
бытия...
     - А хули толку?  - снова прервал  я его и  с нежностью  вспомнил своего
приятеля  - бездомного и безхвостого Кота-Бродягу. -  Ты  что-нибудь сделал,
чтобы помешать Ему и самому не стать окончательным говнюком?
     - Сейчас сделаю, - ответил Рудольф. - И не смей больше меня перебивать!
А то твой... Как его?
     - Водила?
     - Да.  А  то  твой  Водила  сейчас  допьет пиво и  унесет тебя  в  этой
идиотской сумке. И ты ни черта не успеешь узнать. Заткнись. Понял?
     Вот тут  мне  показалось,  что  сейчас  я услышу то, чего  мне  так  не
хватало! И я покорно сказал Рудольфу:
     - Понял, понял... Все! Молчу, - и действительно заткнулся.
     -  После  вчерашнего  нашего  разговора  я  много  думал...  - смущенно
проговорил  Рудольф. -  Не насчет Кошек... Тут, я  полагаю,  нужно поставить
крест уже навсегда.
     - Ну, что ты, Рудик... - фальшиво вставил я.
     - Заткнись. Я  много думал про твою клятву. Когда ты говорил про своего
Шуру Плотникова...
     - Плоткина, - поправил я его.
     - Неважно, - сказал он. - Я подумал - хватит! Пора расставить точки над
"и".
     - Это чего такое? - спросил я.
     - В  смысле  - пора  назвать вещи  своими  именами.  Помнишь, когда  ты
спросил  меня - не плохо ли мне, я сказал,  что  мне-то  хорошо, а  вот тебе
плохо.
     - Да.
     -  Так  вот. Слушай.  Сегодня  утром,  когда бар  был еще закрыт  и мой
готовил вчерашнюю выручку к сдаче в бухгалтерию, раздался стук в дверь...
     И Рудик рассказал абсолютно леденящую душу историю.
     Я постараюсь кратко пересказать  ее чуточку по-своему, потому что Рудик
все  время  прерывал основной  сюжет длинными и красочными  отступлениями, в
которых  было все: и  плач о  проданной  за кусок  ветчины чести и  свободе,
стенания о  загубленных  в  этой плавучей  коробке  годах, куча  ФИЛОСОФСКИХ
СЕНТЕНЦИЙ (так выражался Рудольф  - я тут не при чем) о нравственном падении
общества  и самого  Рудика, о поголовной  искалеченности душ и так  далее...
Нетрудно  представить, как  Рудик замусорил  этим свой рассказ, если  за это
время мой Водила, слава  Богу и  на  здоровье, не торопясь,  успел  высосать
четыре бутылки "Фишера". Итак.
     ...Когда  раздался стук  в дверь  бара, Бармен  запер  рассортированную
валюту в стенной сейфик, завесил его большим календарем Балтийского морского
пароходства и вышел  из  комнатки.  В  дверь бара постучали  еще раз.  Рудик
клянется,  что  стук  повторился  с  определенно заданной  ритмичностью.  Не
спрашивая "Кто там?" Бармен приоткрыл дверь  и впустил  в бар... Лысого! Как
утверждает Рудик, Лысого бил нервный  колотун. Бармен запер  двери на ключ и
спросил его:
     - Ты чего дергаешься, как свинья на веревке?
     - Пойдем в твою каптерку, - дрожащим голосом сказал Лысый.
     Но Бармен откупорил банку "Туборга" и пододвинул ее Лысому.
     - Пей. И стой здесь. Ты  зашел опохмелиться после вчерашнего. Это часто
бывает. Я  пожалел тебя и нарушил инструкцию  - впустил тебя в  неположенное
время. Невелика беда. А в каптерке - это уже "сговор". Мало  ли кто из наших
захочет заглянуть ко мне на такую же опохмелку? Бабки нашел?
     - Да, где вы сказали. Но там две пачки по пять штук.
     - Правильно. Так и должно быть. Одна тебе, вторая -  твоему подельнику.
Ему сейчас денежка - ой, как нужна! У него все, что нашустрит - на лекарства
для  его бабы уходит, на гимназию для дочки... Так что ему лишних пять  штук
совсем не помешают.
     - А если он не согласится? - спросил Лысый.
     Тогда-то  и произошло  то, что привело Рудика к  решению  начать  новую
жизнь.  Бармен внимательно посмотрел на Лысого через стойку бара, натянул на
правую  руку  резиновую  перчатку  для  мытья  посуды,  вынул из-под  стойки
небольшой пистолет с длинным глушителем (мы с Шурой  такие пистолеты раз сто
видели  по телевизору!),  второй рукой сгреб  Лысого за  отвороты  куртки, а
пистолет сунул ему под нос. И сказал негромко, но отчетливо:
     - Так вот, если он не согласится перегрузить ту пачку из своего фургона
в микроавтобус  "Тойота" с мюнхенскими номерами "М-СН 74-26", который пойдет
за вами от самого Киля, ты вот из этой "дуры" отправишь  его гулять по небу.
А вторые  пять косых заберешь себе. Как за сверхурочные. Понял? - и отпустил
Лысого, сунув ему пистолет за пазуху.
     Лысый чуть не заплакал:
     - Да вы что?! Я на такое не подписывался!..
     Бармен  стянул резиновую  перчатку  с руки и доходчиво объяснил Лысому,
что  если  он этого  не  сделает,  то тогда  ему на помощь  придет  водитель
микроавтобуса  "Тойота". Он  профессионал высокого класса, и  Бармен думает,
что  ему будет достаточно трех-четырех секунд, чтобы отправить на тот свет и
моего Водилу, и Лысого одновременно. Так что пусть Лысый сам решает  - стать
бедным  и  мертвым,  или остаться живым  и богатым. А  еще  Бармен  открытым
текстом сказал,  что  это его последнее дело --  он  собирается на  покой  и
рисковать  провалом операции не имеет никакого  права.  В этом деле завязаны
такие люди, что Лысый может умереть от испуга, если Бармен назовет хоть одну
фамилию! Хотя в средствах массовой информации встречает эти имена чуть ли не
каждый  день.  Вот  такие  пироги,  добавил Бармен.  Тем  более, что это  Он
запродал моего Водилу на ту винно-водочную фирму. Он рассчитал всю операцию.
Он придумал способ транспортировки -  взять пачку десятимиллиметровой фанеры
в пятьдесят листов, и в сорока шести вырезать  круг диаметром в один метр. И
образовавшееся пространство  забить  пачками кокаина, прикрыв сверху и снизу
двумя листами фанеры с  каждой стороны. А уже потом  запечатать эту пачку  -
полтора метра на полтора,  - в плотный полиэтилен.  Это Он на всякий  случай
купил  ту смену русской  таможни, которая отправляла судно в этот рейс.  Это
Его немецкие партнеры постараются всеми силами смягчить  внимание германской
таможни, несмотря на все  новые веяния. Это Его последнее  дело, и он должен
выиграть его любой ценой!
     - Судя по  тому, как Мой был откровенен, я понял, что Лысому никогда не
остаться живым  и богатым, - мудро заметил Рудик.  - Как только его  функции
закончатся -- он сразу же станет бедным и мертвым.
     Ну вот,  я и  получил  недостающие звенья в этой  цепи...  Я  только  с
Барменом пролопушил. Но, наверное, он был слишком умный для меня.
     Я внимательно  слушал  толстого Рудольфа, а внутри, где-то между  ушей,
все  время  билась  одна и та же мыслишка, почему-то  раньше не возникавшая:
какого черта я с самого начала посчитал, что обязан ехать с Водилой на целый
месяц в Германию к  какому-то там  Сименсу! Почему  мне не  пришло  в голову
слинять с этого  грузовика сразу же по приходе корабля в Киль и спокойненько
остаться  на  судне,  точно  зная, что  через три  дня  я  снова  вернусь  в
Петербург, улягусь  в  собственное  кресло и буду  безмятежно подремывать  в
ожидании возвращения Шуры из редакции...

     Естественно,  это  не ускользнуло от Рудольфа. Вероятно, слишком сильно
меня
     захватила эта запоздалая идейка!
     -  Послушай, Мартын, - задумчиво сказал Рудик, старательно отводя глаза
в сторону. - А почему бы тебе не остаться на судне? Ведь через трое суток мы
снова будем в Питере, и ты вернешься к своему Шуре. А, Мартын? Ну, почему МЫ
должны участвовать в ИХ делах?!
     - О чем он еще говорил? - спросил я.
     - Кто?
     - Твой.
     -  А...  Еще  он сказал, что  все  это  должно  произойти  там, где  вы
остановитесь на ночлег. Да, и еще  он сказал Лысому, что  тот может спокойно
ликвидировать твоего  Водилу. В России  его никто  искать  не станет минимум
месяц. Все  будут думать,  что он в  Германии работает на Сименса.  А  потом
будет пущен слух, что он вообще остался за бугром. Пусть, дескать, ищут...
     "Значит, это произойдет в Нюренберге..." - подумал я.
     - Оставайся, Мартын. Не глупи, - настойчиво повторил Рудик. -- Вернемся
домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу как-нибудь...
     Значит, это произойдет в Нюренберге. И он там будет совершенно  один. Я
вспомнил свой  недавний сон - окровавленного Водилу, плачущего Шуру за рулем
грузовика...  Его  крик: "...бездарность!.. Он же тебя кормил!.. Он  же тебе
радовался - море показывал! Он же тебя называл "Кысей"...  А ты?! Дерьмо ты,
а не "Кыся"!.."
     - Спасибо тебе, Рудик, - сказал я. - У меня просто даже нет слов, как я
тебе благодарен! Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу. Ни хрена ты
не "искалеченный". Ты даже  очень, очень  "нравственный"! Я правильно сказал
это слово?..
     - Правильно, - прошептал Рудик. - Ты все-таки поедешь с ним?
     - Да, Рудик. Постарайся понять меня.
     И подумал, что  в  этой ситуации мой Шура Плоткин  обязательно бы  меня
понял.
     Ночь я провел с Дженни в ее "мерседесе".
     Оказалось, что накануне,  когда  ее Хозяйка спустилась  в автомобильный
трюм покормить  "Свою  Любимую Собачку", "Свою Маленькую  Дорогую  Девочку",
Дженни на радостях... Тут я  должен как  можно точнее  процитировать Дженни:
"...НА РАДОСТЯХ ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО
ШКВАЛА,  КОТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО  В
ЕЕ ЖИЗНИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО  МИГА...", - при виде Хозяйки закатила такую
восторженную  истерику,  что  Хозяйка  всполошилась  и  помчалась  с  ней  к
дежурному   ветеринару  при   корабельном  Кошачье-Собачьем   интернате.   У
ветеринара  Дженни  продолжала безумствовать. За  пятьдесят  немецких  марок
бравый   российский   доктор   мгновенно   поставил   диагноз   -   "Нервное
перевозбуждение". А еще  за  двадцать  марок дал  для  Дженни успокоительное
драже, которое следовало  примешивать в ее пищу.  И посоветовал не оставлять
Дженни одну в машине.  За  что  Хозяйка дала  доктору еще пять марок. Дженни
отнесли в каюту-люкс с огромными окнами, гостиной,  спальней и телевизором и
кормили уже там. С перетраху "Маленькая Дорогая Девочка" жрала, как дворовый
цепной Полкан, и  аккуратнейшим образом выплевывала успокоительные таблетки.
"Любимая Собачка"  и не  собиралась успокаиваться! Она визжала, носилась  по
каюте, кувыркалась  на  хозяйских  кроватях  и  один  раз  даже  прыгнула  с
письменного стола на диван, прямо на  голову дремлющего после обеда Хозяина.
За что  получила  от  него увесистый шлепок и такой взрыв  ругани,  который,
наверное,  был  одинаково  хорошо  слышен и в Петербурге,  и в Гамбурге.  Но
Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности, в долгу не осталась
-  она юркнула в  приоткрытую дверцу платяного шкафа и  мгновенно написала в
вечерние  туфли  Хозяина,  чего  никогда  бы  раньше  не  сделала!  А  потом
продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться, как ни  в чем не бывало...
Бедная  добрая Хозяйка  ломала  голову  -  что  происходит  с ее  "Обожаемой
Маленькой Девочкой" и как уберечь ее от  гнева главы семьи,  которому фокусы
Дженни так осточертели, что он пообещал выкинуть Дженни за борт.
     -  Ну что?.. Что  ты хочешь? -  пугливым  шепотом  спрашивала  Хозяйка,
прижимая  Дженни  к  груди  и  покрывая  ее   шелковистое  маленькое  тельце
искренними материнскими поцелуями.
     А Дженни  ничего не  хотелось, кроме русского Кота Мартына! В ответ она
лизала Хозяйку в нос, губы, щеки  и пыталась втолковать ей, что ничего слаще
и  прекрасней, чем то, что  у нее было с Котом Мартыном, - быть не может!  И
если бы  Хозяйка хоть один-единственный  раз попробовала бы сделать ЭТО не с
тем  Хамом,  который  сейчас лежит  на диване,  накрыв голову подушкой, а  в
настоящим  Специалистом ЭТОГО  дела -  вроде ее  Кота Мартына, она бы поняла
состояние Дженни!..
     Поэтому она просто требует, чтобы ее немедленно отнесли в автомобильный
трюм, в
     "мерседес",  который  теперь Дженни воспринимает не только как средство
передвижения, но в первую очередь как "ЛОЖЕ ПОЗНАНИЯ СЛАДОСТИ ГРЕХА И ПЕРВОЙ
ЛЮБВИ..." Естественно, это тоже цитата из Дженни. Мне б такое и в  голову не
пришло.  Истерика Дженни  достигла  апогея тогда,  когда  она увидела меня в
ночном баре и когда этот немецкий жлоб - ее Хозяин - приказал отнести Дженни
в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.

     Сейчас  она  лежала  рядом  со  мной  на задних сиденьях "мерседеса"  -
притихшая, ласковая, счастливая, умиротворенная и чуточку встревоженная моим
состоянием. Я ни  о чем  ей  не рассказал,  но,  оказывается,  у  карликовых
пинчеров женского пола  очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать
должное  и ее деликатности - она  не задала мне ни одного вопроса. Напротив,
чтобы  хоть  немного снять с меня  напряжение,  она  болтала сама, не  очень
заботясь о том, внимательно я ее слушаю или нет:
     -  Запомни,  Мартынчик... Мы  живем в Грюнвальде.  Это и  Мюнхен,  и не
Мюнхен...  Это  такая  окраина для  очень  богатых людей.  Там у  всех  свои
собственные дома.  Наш  дом ты  найдешь  запросто - у нас  самая  безвкусная
ограда,  самые отвратительные завитушечные ворота, а у входа - самые большие
стеклянные  матовые  шары  и  самые  мерзкие  цементные  скульптуры   львов,
величиной и выражением морд очень смахивающих  на бульдогов-дебилов. Все это
-  и  ворота,  и  ограда, и львы - выкрашено  непотребной золотой краской  и
является  предметом  гордости  и тщеславия моего Хозяина.  Во  всем,  что не
касается денег, он -- клинический идиот...
     Дженни  щебетала, а  я  слушал  ее вполуха и  все время  думал, что мой
Водила просто  обязан согласиться на перегрузку той  пачки  фанеры из своего
фургона  туда, куда они скажут. Не задирать хвост  и  не показывать зубы,  а
немедленно согласиться и, может быть, для  понта, даже  взять их пять  тысяч
долларов. Тут, как говорил Шура  Плоткин, "мы сразу ухлопываем трех зайцев",
- во-первых, мы  избавляемся от кокаина в нашей машине. Это  раз. Во-вторых,
мы  почти  гарантированы, что  Лысый не выстрелит.  Два. А  в-третьих... Вот
в-третьих - хреново дело. В-третих, нет никакой уверенности в том, что когда
кокаин будет перегружен в "Тойоту", этот Профессионал не прикончит и Лысого,
и  моего Водилу. Бармен же говорил, что  он это здорово умеет делать. Думай,
Мартын, думай!.. - как  совсем недавно требовал  от меня мой бесхвостый друг
Кот-Бродяга    в    пилипенковском   фургончике   Кошачье-Собачьей   смерти.
"Безвыходных положений не бывает!!!"  - утверждал Бродяга, а  он  знал,  что
говорил. Ему, кроме  как на меня, надеяться  было не на кого.  Господи! Боже
мой!  Если  Ты есть  на свете, услышь меня... Помоги  Водиле хорошенько меня
понять! Я Тебя больше ни  о чем не прошу. Тогда со всем остальным мы  и сами
справимся. Ты только  помоги Водиле... Ты же Един  для всех - и для Котов, и
для  Собак,  и для Людей. В конце концов,  Ты даже обязан это сделать!.. А я
непременно что-нибудь придумаю - слово Тебе даю... Клянусь
     Тебе, Господи, - за одного себя я никогда не стал бы ничего просить...

     Через  полтора часа  доселе безжизненный  гигантский  железный  трюм  с
сотнями  автомобилей перестал трястись мелкой дрожью,  стихли звуки ритмично
плещущейся  воды  за  стенами   нашего  судна,   но  зато   трюм  наполнился
корабельными  людьми  в синих комбинезонах,  владельцами легковых машин  - с
детьми, женами  и сумками - водителями дальнорейсовых  грузовиков,  как  мне
сказал  Водила,  из  всех европейских  стран.  Тут  были  немцы,  итальянцы,
французы, испанцы, голландцы и какие-то скандинавы. Что это такое  - я так и
не  понял.  А  Водила  не  объяснил:  был  занят  подготовкой документов для
немецкой таможни и паспортного контроля.  Но это я  только про "скандинавов"
не понял. Всех  остальных-то  я  знал  по рассказам Шуры  и по телевизионным
передачам, которые мы с моим
     Плоткиным   обычно   смотрим   по   вечерам,   свободным   от   Шуриных
сексуально-половых и  литературных  упражнений. Еще  недавно безмолвный трюм
заполнился  гулом  голосов,  матюгами синих комбинезонов, лязганьем падающих
отстегнутых цепей, которые удерживали автомобили на качающемся железном полу
трюма, хлопаньем дверей и багажников машин, рычанием двигателей...
     -  Гляди,  Кыся,  вперед,  -  сказал  мне  Водила.  -  Сейчас  аппарель
опустится. По первому разу картинка - зашибись!
     Мы сидели в кабине нашего грузовика. Водила - на своем месте, за рулем,
я - на своем, пассажирском. Я посмотрел вперед, куда указывал мне Водила,  и
вдруг  увидел, как перед нами,  между высоченным потолком и  огромной стеной
трюма,  неожиданно появилась  узкая  голубая  полоска чистого  неба. Полоска
стала  медленно,  но  неуклонно расширяться,  все  больше  и  больше заливая
мрачноватый  железный   трюм  утренним  солнечным  светом.  Передняя  стенка
опускалась  все ниже и ниже,  и поток свежего прохладного  воздуха  хлынул в
провонявший   железом  трюм,  принеся  десятки   новых  прекрасных   запахов
незнакомого моря и неведомой земли. Одновременно  заработали двигатели  всех
машин.  Когда же огромная стенка  трюма опустилась  совсем  и стала  широким
мостом между причалом и судном, из нашей высокой кабины нам с Водилой  стало
хорошо видно, как первыми из трюма стали выезжать легковые автомобили. Один,
другой, третий... Неожиданно в этом потоке я увидел знакомый мне серебристый
"мерседес", увидел  Дженни,  стоявшую на  своих тоненьких ножках  за спинкой
заднего сидения. Передними лапками она опиралась о стекло.  Я видел, как она
трагически разевает ротик, скребет по стеклу передними лапками и все смотрит
и  смотрит  назад,  в  глубину  трюма,  в  поисках нашей большой  машины,  в
неистовом  и отчаянном желании  на  прощание  встретиться  со  мной хотя  бы
глазами.

     Мне  даже причудилось, что сквозь грохот сотен  автомобильных моторов я
слышу,  как она тявкает и плачет своим детским голоском!.. Я  и  не заметил,
что тоже встал на задние  лапы, тоже уперся передними  в ветровое стекло,  а
потом стал махать ей одной лапой, чтобы  она увидела - где  я. Но "мерседес"
быстро выехал из  трюма и  растворился  в потоке разноцветных  автомобилей с
номерами всех стран Европы.
     - Ты чего, Кыся?! - удивился Водила. - Увидел кого-нибудь?
     Отвечать на  этот  вопрос  мне совсем не  хотелось,  да  и задан он был
просто  так,  из праздного любопытства. Тем  более, что в следующие  секунды
Водила был уже вовсю занят своим прямым делом.  Поток легковых машин  быстро
иссякал,  и  к  выезду  потихоньку стали  продвигаться  большие  грузовики с
фургонами и автобусы. Тронулись с места и мы.
     - Ты, Кыся, не  светился  бы  здесь. Шел бы в коечку и лежал бы  там, -
посоветовал мне Водила.  - Нас, скорей всего, проверять не  будут, но... Чем
черт не  шутит. Санитарный контроль пристанет, как банный лист к жопе, - что
за кот, на каком основании ввозите в страну кота?..  Немцы такие формалисты!
Умрешь...
     Он уже протянул было руку, чтобы пересадить меня наверх,  за занавеску,
но я опередил его, и вспрыгнул туда сам. Водила даже поперхнулся:
     - Ну,  ты, Кыся,  даешь!..  Вот расскажи  кому  - ведь  ни  в  жисть не
поверят...

     Через таможню двигались строго по определенным линиям: легковые  машины
по  одной  полосе,  грузовые - по другой.  Легковые даже  не  останавливали.
Выдергивали из общего  потока одну из  двадцати,  отгоняли ее  в  сторонку и
начинали  шерстить. Как выразился  Водила  -  "брали на  стук".  То есть, по
поступившему заранее доносу. Или - информации, если угодно.  Зато грузовые -
особенно  русские, чешские, польские,  болгарские  - те,  которые приплыли в
Германию  из России, досматривали очень  строго.  Загоняли на  длиннющую яму
рядом с основным проездом и подвергали самому тщательному  обыску и снизу, и
сверху, и изнутри.
     -  Дурь  ищут,  -  спокойно  сказал  Водила  и показал  мне на немецких
таможенников с маленькими  Собачками на руках.  Такие плюгавенькие, лохматые
собачонки, жутко похожие на одного Шуриного знакомого  японского журналиста.
Этих  собачонок  запускали в  фургон, прямо  на  ввозимый груз,  и  они  там
носились, как  сумасшедшие,  обнюхивая каждый пакет, каждую коробку,  каждый
уголок.. Но Водиле вдруг показалось, что я могу не понять, что такое "дурь",
и он простодушно пояснил мне:
     - "Дурь" - значит, "наркота".  По-научному, наркотик. Люди  его нюхают,
жрут,  ширяются... В  смысле, укол себе  делают. И  чумеют!.. Хотя  от такой
жизни, как  сегодня, и без "дури"  крыша едет. Я не про себя. Я про стариков
там разных,  которые, кто, конечно, дожил, медали свои по праздникам нацепят
и орут "Уря-а! За Родину! За Сталина!" А назавтра с голоду  подыхают, потому
как ему Родина пенсию уже полгода забывает выплатить...
     Я смотрел Водиле в  затылок  и думал  - странно... Вот взять моего Шуру
Плоткина и Водилу.  Ну,  абсолютно же  разные породы! Причем, один из них --
чистый полуеврей... Это Шура. У него мать была  украинкой. А второй, Водила,
- совершенно русский. И мой Шура Плоткин знает столько, что Водиле  и во сне
не  приснится. Хотя, надо  сказать, что Водила,  как про таких людей говорит
Шура, - тоже не пальцем деланный! Про жизнь Водила, наверное,  даже побольше
Шуры понимает. Только с другой стороны...
     М-да... К чему же это я? Совсем из головы выскочило...  А-аа! Вспомнил!
Так  вот, казалось бы, их только одно объединяет  -- оба  всегда и  во  всех
ситуациях хотят бабу. Но это не показатель похожести.  Я тоже постоянно хочу
трахаться, но я же  статей  не  пишу и грузовиком не  управляю! И потом, я -
Кот, а они - нет. Хотя все мы трое очень сильно склонны к ЭТОМУ самому делу.
Ну, в смысле... Сами понимаете! Так вот, повторяю: Шура и Водила ни в чем не
похожи  друг  на  друга.  А  мыслят  (я   имею  ввиду  -  сегодняшний  день,
стариков-ветеранов,  и вообще)  ну стопроцентно одинаково!  Я  это  от  Шуры
десятки  раз слышал,  только еще с  большей злобой, чем у Водилы. Он  даже в
"Час пик" писал об этом. А потом мы нашли в  нашем  почтовом  ящике  письмо.
Шура даже  мне его прочитал. Такое коротенькое-коротенькое. Всего  несколько
слов: "Жидовская морда! Убирайся в  свой ебаный Израиль, а то яйца вырежем и
на фонаре повесим". И подпись - "Доброжелатели".

     Я и не заметил, как автомобиль Лысого оказался перед самым нашим носом.
То ли  это была случайность, то ли немцы  нас так рассортировали - грузовики
двигались по четырем полосам, и таможня  осматривала сразу  четыре машины. Я
видел, как Лысый направил свой грузовик на длинную яму, в которой уже сидели
два немца  в  зеленых комбинезонах  с длинными  фонарями  в  руках. Грузовик
остановился  над ними. Лысый суетливо выскочил из кабины, расшнуровал заднюю
стенку фургона и снова метнулся к кабине. Влез и тут же выскочил обратно уже
с документами в руках.
     -  Чего дергается, чего суетится?  -  недовольно пробормотал  Водила  и
сказал мне:  - Ты, Кыся, давай,  лежи тут. Я сейчас... Только  документы  на
груз  предъявлю и паспорт покажу. Лежи, плюй в  потолок. Водила обстоятельно
сложил все свои бумаги в красивую кожаную папку (Шура все мечтал купить себе
такую,  да  денег  не  было), опустил противосолнечный  козырек,  куда  было
вмонтировано  небольшое  зеркало, причесался  и  открыл  дверцу кабины.  Уже
спрыгивая на землю, крикнул одному пожилому немцу в форме таможенника:
     - Гутен морген, герр Вебер!
     - Гутен морген, майне либер фройнд, - ответил ему тот. - Ви гейтс?
     - Аллес гут! - ответил Водила.
     Они пожали друг другу руки, и немец спросил Водилу по-русски:
     - Героина, амфетамина, метадона, перветина, кокаина - много привез?
     Я видел, как Лысый  втянул голову  в плечи.  Мне даже показалось, что я
почувствовал, как у Лысого на пару секунд остановилось сердце.
     - Не, не много, - ухмыльнулся Водила. - Тонн двадцать, нихт меер.
     - Зер  гут,  -  почти  серьезно  сказал  немец.  -  Теперь  я всем буду
говорить, что у меня есть старый знакомый - русский миллиардер!
     Водила  ушел в  помещение  таможни,  а  Вебер  дал  знак  двум  молодым
таможенникам с
     лохматыми собачками в руках. Молодые запустили собачек в фургон Лысого,
и  эти маленькие засранки деловито  и молча,  что меня, честно говоря, очень
удивило, стали  шнырять по  всему  фургону, принюхиваясь чуть ли не к каждой
коробке с водкой. Мой Водила уже вышел из помещения, пряча на ходу документы
и  паспорт в свою красивую  кожаную папку. Собачонки помотались по фургону и
так же молча прибежали обратно. Но когда Вебер показал Лысому, что тот может
зашнуровывать  заднюю полость  фургона, собачки вдруг страшно окрысились  на
Лысого! Они прямо-таки зашлись от злости и облаяли Лысого с ног до головы!..
     - Вот дурочки, - усмехнулся Водила,
     - Нервы, возраст... - сказал пожилой Вебер. - Бедные маленькие хунды на
этой
     работе сами стали наркоманами. Ошибка...
     "Ой, нет,  братцы! Никакой  ошибки. И не дурочки они, и  возраст тут не
при  чем.  Служат они будьте-нате!  На совесть... Но уж если я почувствовал,
что  от него попахивает  кокаином, то  этим  япошкам сам  Бог  велел облаять
Лысого!"

     Вебер подписал Лысому  какую-то бумажку, шлепнул  в нее штамп  и махнул
рукой -  поезжай, мол. Еле переставляя ноги от страха, Лысый полез в кабину.
Следующая  очередь  на  досмотр  была  наша.  Я   понял,  что  настала  пора
действовать и  мне.  Будут они нас досматривать или  не  будут, как  на  это
рассчитывал  Бармен  и,  собственно, из-за чего и затеял всю  эту подлянку с
моим  Водилой,   -   на  всякий   случай,  я  должен   принять  СВОИ   меры!
Воспользовавшись тем, что  Водила еще разговаривал с  Вебером, я,  никем  не
замеченный, быстро вылез на крышу кабины и уже совершенно отработанным путем
проник внутрь фургона. В  нос мне сразу ударил стойкий запах кокаина. Голова
закружилась, дышать  стало трудно,  и мгновенно потянуло  в  сон... Видно, в
приливе той, самой  первой, психопатической и безотчетно яростной реакции на
этот запах я, наверное, здорово разодрал плотный полиэтилен, в который  была
запаяна  эта  пачка "фанеры"!  От такой концентрации запаха  этой  дряни  те
собачки, смахивающие  на  Шуриного японца, должны просто сойти с ума! Только
бы мне  не заснуть от этой гадости, как тогда. Я проскакал по верхним пачкам
поближе к задней части фуры - как называет Водила этот фургон, - где хоть не
намного  кокаиновый  запах  был  слабее.  Там  слегка просвечивала  неплотно
зашнурованная  щель между двумя прорезинеными  брезентовыми полостями задней
части фуры. Задняя щель была меньше передней, через  которую  я сюда влезал,
но все-таки,  несмотря на  то,  что  никакого обзора внешнего  мира  она  не
давала, ибо полости накладывались одна на другую, -
     дышать через эту щель  было  можно. Тем более, что мы  теперь  стояли к
морю  спиной, а ветер  дул со стороны  моря, и  это  давало  мне возможность
вдыхать  почти  свежий  воздух.  Я  прильнул  носом  к  щели  и  стал  ждать
дальнейшего хода событий...
     Я слышал, как съехал с досмотровой ямы грузовик Лысого...
     Слышал, как мой Водила влез  в нашу кабину. Как  захлопнул  дверцу. Как
завел двигатель...
     А потом я услышал, как он внезапно выключил двигатель и завопил на весь
морской
     Кильский порт:
     - Кыся! Кыся!!! Кыс-кыс-кыс!.. Кыся-а-а-а!..
     Я  слышал,  как он выскочил  из кабины,  как стал бегать вокруг  своего
грузовика. Я даже  представил  себе, как он  - здоровенный мужик, чуть ли не
двухметрового  роста  -  на  карачках ползает  под  машиной,  заглядывая под
колеса!.. Слышно было,  как  он рванулся назад, туда, где выстроились другие
грузовики,  ждущие своей таможенной проверки. На бегу он продолжал истошно и
тупо "кыскать", пока, наверное, его не перехватил испугавшийся пожилой Вебер
и взволнованно спросил его на двух языках:
     - Вас ист лос?! Вас ист пассирт?! Что такое? Что случилось?!
     И я отчетливо услышал, как Водила отчаянно,  почему-то  тонким голосом,
прокричал:
     -  Да кот  у  меня  сбежал!..  Такой  кот!!!  Елочки точеные, бля!  Он,
наверное, ваших собак  испугался...  Что же делать?..  Мужики,  вы  кота  не
видели?! Майне каце нихт гезеен?.. У него еще  ухо рваное... Кыся! Кыся-а!..
Как же я без него?! Кыся а-а-а!!!
     Сердце у  меня  разрывалось от  жалости! В голосе  Водилы  было столько
неподдельного страдания, что я чуть было не  откликнулся. Но я сдержал себя.
Я сдержал  себя "ВО ИМЯ  ВЫСШЕГО  СМЫСЛА!", как сказал  бы Шура Плоткин. Мои
тщетные попытки установить немедленно с Водилой Наш Контакт -- не увенчались
и  малейшим успехом. То ли слишком  велико  в  нем было отвлекающее ощущение
потери,  то  ли  мешал плотный  прорезиненный  брезент фуры... А может быть,
из-за  отвратительного   одуряющего  запаха   кокаина  внутри  -  я  посылал
недостаточно  четкие сигналы? Хотя я напрягался,  как только мог, чуть ли не
до обморока: "Успокойся, Водила! Немедленно  возьми себя в  руки!!! Я здесь,
не паникуй!.. Успокойся сейчас же и садись за руль! Я рядом и никуда от тебя
не денусь! Так надо. Ты слышишь? Так надо, черт бы тебя побрал?!"  -- внушал
я ему. А  сзади уже  сигналили  на  разные  голоса десятки  грузовиков.  Они
вытянулись за нами  в длиннющую вереницу  и  были страшно  раздражены  такой
длительной  задержкой.  Какой-то  кретин  даже  включил тревожную  аварийную
сирену! Я слышал, как на эту сирену из помещения таможни выскочили несколько
полицейских  с  Овчаркой.  То, что это были полицейские, я  сразу  понял  по
запаху оружия.  А  Овчарка у  меня будто перед  глазами предстала  - так она
пахла Овчаркой! Но Вебер стал всех успокаивать и объяснять, что один русский
водитель  потерял  свою любимую кошечку, и, кажется, даже помог моему вконец
расклеившемуся  Водиле  подняться в кабину, оттуда убитый горем  Водила  еще
пару раз сипло и слабо выкрикнул:
     - Кыся, а Кыся!.. Ты где?..
     -  Не  надо всех  задерживать,  -  мягко  проговорил Вебер.  -  Поедешь
обратно,  я   приготовлю  тебе  очень  хорошего  дойтче  каца.   Маленького.
Киндеркаца. Бэби. О'кей? Лос! Лос...
     Водила снова  завел мотор и въехал на досмотровую яму. Остановился  над
ней, выключил двигатель, и я услышал, как Вебер сказал парням в яме:
     - Отдыхайте. Мы эту  машину знаем, - а Водиле добавил уже  по-русски: -
Покажи фургон. У нас сейчас новый очень строгий приказ. А ты наделал столько
шума, что даже полиция прибежала. Видишь?
     -  Найн проблем...  - горестно прошептал Водила,  и  я услышал, как  он
принялся расшнуровывать заднюю стенку фуры.

     А теперь я  попытаюсь продолжить  рассказ об этом  аттракционе  словами
моего Водилы. Так, как он мне это потом, по дороге, раз десять рассказывал:
     -  ...тут Вебер  говорит: "Открывай  фургон".  Да, Бога  ради,  говорю,
пожалуйста... Нет проблем! И начинаю расшнуровывать эту мудянку на фуре. А в
башке одна мысль -  где мой  Кыся? Запугали, думаю,  суки, моего Кысю своими
сраными  собачками!.. И даже в голову не беру, что меня на этой  границе так
знают, что уже лет  пять  не досматривают.  Ни смена  Вебера, ни Рихтера, ни
того третьего...  Забыл  фамилию.  А тут... В голове  только - где Кыся?! На
хипеш, мать их  ети, полиция выскочила.  С автоматами, овчарками!.. Эти  два
молодых  гондона по наркотикам приготовили своих  лохматых наркоманок. Сзади
наши  мудаки  сигналят! Некогда им, видишь ли... А  я  ни  об чем не думаю -
исключительно про Кысю... Руки  трясутся, никак не могу задник расшнуровать.
Там такой тросик стальной идет,  видел? Тут Вебер взялся мне помогать. Мужик
-  зашибись! Когда-то он из своей ГэДээР на надувной лодке в ФээРГэ дрыснул,
да так в Киле и остался... Ну, распатронили мы с  ним  в четыре  руки задник
фуры, отдергиваем полы брезента в стороны, а там!.. Е-мое, и сбоку бантик!!!
Ну, надо же?! Сидит моя родная Кыся  на  верхнем пакете фанеры, и умывается,
бля, умница!!!  Да,  так спокойненько, что я просто охуел!.. А эти раздолбаи
со  своими  маленькими  зассыхами  - специалистками по  дури,  -  стоят, как
обосравшиеся.  Собачонки  визжат  от  злости,  а   в  фургон  лезть  боятся!
Полицейская  овчарка  лает,  аж  заходится, а  все  вокруг,  -  и таможня, и
полиция, и водилы разные, - все ржут как умалишенные!.. Что тут было, бля!!!
     Дальше шел уже такой восторженный мат,  что  смысл  рассказа  буквально
тонул  в ругательствах.  Тем  более, что ничего  нового Водила  так и не мог
сказать. Все повторял одно и то же - как он увидел меня фургоне и от счастья
"охуел". Что означало - "обрадовался". Поэтому рассказ  продолжу я. Все, что
касается  самого Водилы  - все так  оно и было. А все, что  касается меня  -
Водила, конечно, изрядно напутал.
     ...Когда   они   с   Вебером  распахнули  заднюю   стенку   фургона,  я
действительно  сидел на пакете с фанерой и умывался. Но вовсе не потому, что
всем стоящим  вокруг я  хотел показать, какой я чистоплотный. И уж вовсе  не
так "спокойненько",  как  это показалось моему  Водиле  и  так  умилило его!
Спокойствия  не  было и в  помине.  Внутри  у  меня все дребезжало от дикого
нервного перенапряжения. И  умываться я взялся только для того, чтобы скрыть
это напряжение и продемонстрировать  наглую уверенность в  своем  абсолютном
праве -  плевать  на всех таможенных Собак  в мире! Вероятно, это в какой-то
степени их и ошарашило, но в основном они  зашлись в  истерике, когда на них
пахнуло  из фургона таким плотным  кокаиновым  духом,  что они обе от злости
чуть сознание  не потеряли!.. Подозреваю, что и  Овчарка почуяла этот запах.
Но судя по  ее растерянной морде, она только не знала, что это  такое. Когда
же молодые таможенники - руководители этих  маленьких  наркоищеек,  все-таки
попытались  их запустить  ко мне в  фургон, мне ничего не оставалось делать,
как сказать этим лохматым малявкам по-нашему, по-животному:
     -  Только суньтесь.  Я из вас такие  фрикадельки наделаю,  что вы  маму
родную забудете.
     Одна Собачонка, я видел, жутко перетрусила, хотя и  продолжала визжать,
как зарезанная. А вторая собралась с духом и кричит мне:
     - Убирайся оттуда, идиот! Там такая  концентрация кокаина, что ты через
пять минут сдохнешь, самоубийца!
     - Не твое  Собачье дело, - говорю. -  Что русскому здорово,  то немцу -
смерть.
     Помню,  Шура  Плоткин так  сказал  по поводу какой-то  там  их пьянки с
иностранными журналистами, и мне это страшно понравилось!  Все ждал, когда и
я смогу ввернуть в разговор это выраженьице.
     Тут обе Собачонки так развопились, что хоть уши затыкай! Но в фургон --
ни лапой. Наоборот,  шарахаются от меня, как черт от ладана. На подмогу этим
обгадившимся микросыщикам стал  ко мне рваться  Полицейский  Овчар.  Да  так
настырно, что  его еле  на  поводке удерживают. Причем,  видно невооруженным
глазом - морда глупая, связываться  ему со мной, ну, смерть как  неохота, но
служба!..  Вот  он и  рвется -  верность  присяге  показывает.  Жратву  свою
полицейскую отрабатывает.  Я,  как обычно  в  таких  случаях, несколько  раз
хвостом  постучал по  пакету  с фанерой, уши  плотненько  прижал  к  голове,
верхнюю губу  приподнял, предъявил ему  свои  клыки, коготочки  выпустил  на
показуху, и говорю:
     - А ты, говно, молчи, тебя не спрашивают. Кто ты такой, засранец?
     Этот  Овчар  чуть  от злости не  перекинулся! Рвется к нашей  машине --
удержу нет!.. Поводок натянул  так,  что  ошейник ему в  глотку врезался.  И
хрипит мне полузадушенно:
     - Я сотрудник немецкой полиции!.. Я чистокровная Немецкая Овчарка! Да я
тебя в куски!... В клочья!.. Коммунист!!!
     - Лучше к  моей машине не приближайся, болван, - говорю я ему. - Сейчас
у  меня  как  раз время  второго завтрака,  а на  второй завтрак я обычно ем
только Чистокровных Овчарок. Так что смотри сам, жлобяра полицейская...
     А вокруг хохот стоит - гомерический! Никто ж из  Людей не  понимает - о
чем  Мы.  Все видят  только  одно  - три Собаки  своим лаем прямо  на дерьмо
исходят, а Кот преспокойненько сидит себе  в  фургоне и в ус не дует. И все.
Вот Люди и хохочут.

     Вебер слезы вытер и говорит своим Собачьим помощникам и полицейским:
     - Уберите собак. Кончайте этот цирк. Я уже почти оглох.
     И сам начинает помогать моему Водиле обратно зашнуровывать задник нашей
фуры. Я еще пару секунд выждал, убедился, что теперь больше  никто не станет
проверять наш  груз, и в последнее мгновение  выпрыгнул  из фургона прямо на
широкое плечо своего Водилы.
     От  неожиданности Полицейский Овчар  попятился,  закрутился и чуть  сам
себя не  задушил собственным поводком. А обе Нарко-Собачки так перепугались,
что одна из них со страху даже описалась!
     - Я кому сказал - уберите собак, - строго повторил Вебер.
     ...Мы распрощались с этим пожилым симпатягой и поехали.

     Я таких чистеньких, ухоженных, гладких,  ровных  и удобных  дорог еще в
жизни своей не видел!  Хотя мы с Шурой поездили не так уж мало. Один раз его
приятель -- театральный драматург, возил нас на своей "Волге" к себе на дачу
в Усть-Нарву, и мы целую неделю там у него жили. Шура писал заказной очерк о
славном  творческом  пути драматурга (он, кстати, уже три  года  как живет в
Америке и работает в  журнале "Еврейская  жизнь"!), а  я  только и занимался
тем,  что трахал  драматургову  Кошку,  кошку  соседа  драматурга  -  одного
известного композитора  -  и всех  остальных  прочих дачных  Кошек,  которые
узнали от первых двух, что в Усть-Нарву на несколько дней прибыл "ОДИН  КОТ"
из Ленинграда,  и  делает ЭТО  по высшему классу.  Конечно, не обошлось  без
парочки драк с местными Котами,  но это нисколько не умалило нашего  с Шурой
удовольствия от поездки. Кошек я  там  перепробовал --  не меряно!  Помню, я
тогда так вымотался в этой чертовой Усть- Нарве...
     Несколько  раз мы  с Шурой на  автобусе  ездили за  город  -  в Разлив,
Репино,  Комарово... Мой Плоткин  считал, что  я  тоже должен дышать  свежим
воздухом  и хоть изредка  бывать на природе,  а  не только  драться на нашем
пыльном и грязном пустыре и трахаться по чердакам и подвалам.
     Так что я очень неплохо знаю наши  автомобильные дороги.  И, как в этом
ни горько  признаться, даже самые лучшие наши трассы, специально  вылизанные
для проезда иностранцев и Людей, держащих  в  руках власть, - не  идут ни  в
какое  сравнение  с  обычными немецкими  автобанами, как назвал  эти  дороги
Водила.  Я  помню,  что  когда  волей-неволей  приходилось  признавать  наше
общегосударственное поражение (а в последнее время  это происходило все чаще
и  чаще!), Шура Плоткин всегда цитировал фразу из какого-то  кинофильма. "За
державу обидно..." - говорил Шура, и  я видел, что ему, действительно, очень
обидно за свою  державу. Иногда он еще от себя добавлял: "И жутко стыдно..."
Может быть,  потому,  что мой Плоткин в своей  редакции изо всех  сил наивно
старался сделать все, чтобы не было  ни обидно, ни стыдно за "свою державу",
- мы никогда с ним не задумывались об отъезде из этой страны.

     Хотя  я знал, что круг Шуриных и моих  друзей, - и евреев, и русских, а
также их  Котов  и Кошек - катастрофически  таял буквально  с  каждым  днем.
Последние пару лет мой Шура чуть не  спился с этими навсегдашними проводами,
очень похожими  на  похороны.  Я  однажды видел похороны  в Комарово.  Более
грустного и фальшивого зрелища никогда не встречал...
     - Как тебе автобанчик, Кыся? - гордо спросил меня Водила так, будто  он
- хозяин  этого автобана,  и автобан -  его  любимое детище. Вообще-то, если
вдуматься,  наверное, так оно и есть. В  ответ  я только потерся носом о его
плечо, благо  мне  было  удобно это  сделать  -  я  сидел  высоко, на спинке
пассажирского  сиденья,  чтобы  видеть мчащуюся навстречу нам дорогу.  Кроме
всего,  я  хорошо  помнил слова Рудольфа о том, что от  самого  Киля за нами
пойдет  микроавтобус "Тойота" с  мюнхенскими номерами "М-СН...", цифры я  не
запомнил, так как все равно не  умею их читать. Поведет  "Тойоту"  тот самый
Профи, который здорово
     умеет убивать  Людей.  О чем мне сказал Рудик со слов Бармена.  Вот я и
взгромоздился на  спинку пассажирского  кресла, чтобы  в  в  боковом зеркале
видеть, когда к нам пристроится эта "Тойота".
     -  Ну, Кыся, ты дал в  порту стружку!..  -  вдруг расхохотался Водила и
стал в  который  раз очень матерно пересказывать мне все, что я знал гораздо
лучше него.

     Признаться  честно, я не слушал Водилу.  Я следил за идущим перед  нами
грузовиком Лысого и поглядывал в правое выносное зеркало величиной с Большую
Советскую  Энциклопедию  в  надежде  во время  увидеть  ту самую  жутковатую
"Тойоту".
     Была еще  и вторая  причина, почему я был так  невнимателен к  рассказу
Водилы. Я все думал, какого черта российские Люди  так уснащают  свои устные
(а  Шура  говорил,  что  сейчас и  письменные)  рассказы  таким  количеством
ругательств,  что иногда на  слуху остается  один мат, в котором исчезают  и
сюжет, и идея  повествования. А многие общественные или политические деятели
даже с трибун матерятся. Чтобы быть, так сказать, "ближе к Народу".
     Естественно,  это  не  мои  Котовые  умозаключения.   Я  так  прекрасно
нахватался от Шуры Плоткина, что  иногда его мысли и соображения  на тот или
иной  счет  автоматически  начинаю  считать своими. Не потому, что тщеславно
хочу присвоить его идею, а только потому, что я с ним  совершенно  согласен.
Однако,  это вовсе не значит, что я согласен с  Шурой во всем. Да и  Шура на
этот  счет  не  очень-то обольщается. Он очень хорошо  чувствует, когда  мне
что-то не нравится.  Кстати, по поводу того  же  мата. Несмотря  на всю свою
интеллигентность, Шура пользуется матом  достаточно часто и свободно. Хотя у
него  прекрасный словарный  запас и  без этого.  Но  я  заметил, что  в  так
называемой  интеллектуальной среде  мат считается неким шиком!  Дескать, вот
какая у  меня  речевая палитра. Могу так, а могу и эдак!.. Но у  большинства
Шуриных  приятелей  и  приятельниц по  университету, по  редакции,  по Союзу
журналистов мат звучит и выглядит в их речи достаточно нелепо. Ну, например,
как  если  бы женщина  к вечернему  платью, пахнущему дорогими  французскими
духами, напялила бы вонючие солдатские кирзовые сапоги! Я привел этот пример
не потому, что  у нас есть французские духи, а потому, что у нас  есть такие
сапоги. Они валяются в кладовке  как  Шурино воспоминание  о службе в армии.
Другое  дело - Шура Плоткин.  У него  матерные выражения  всегда остроумны и
составляют  ироничную  основу  почти  любой  фразы.  Или точно  выражают всю
степень его неудовольствия и раздражения по поводу того или иного явления. У
Шуры мат  столь органичен,  так прекрасно  вплетается  в слова,  исполненные
глубокого и тонкого смысла, что иногда даже не замечаешь, был в этой Шуриной
фразе мат или нет!.. Но Шура - человек талантливый. А это дано не каждому.
     Теперь обо  мне. Почему я  так против  Человеческого мата? Может  быть,
если бы  его основу составляла другая тема, или вообще, он был бы совершенно
другим, я бы на него и внимания  не обратил. Но ругань, построенная (кстати,
достаточно бедно!..) только на том, чтобы послать кого-то на Мужской половой
член,  или в  Женскую половую... эту, как  ее?  Ну, вы знаете,  что я имею в
виду. Сейчас  я просто забыл,  как  это  называется. Или почему через каждое
слово  так  необходимо  трахнуть  чью-то, наверное,  престарелую Мать, когда
вокруг есть туча молодых девок, только и мечтающих об этом?!  И потом... Это
же  совершенно  алогично  -  считать  оскорбительными  ругательствами  самые
замечательные   действия,  дарованные  природой  любому   живому   существу!
Действия,  доставляющие  ни  с чем  не  сравнимое,  величайшее  наслаждение!
Продолжение  рода,  наконец!..  Что может  быть  изумительнее, чем  "куда-то
всунуть" и "кого-то трахнуть"?! Как же можно из ЭТОГО делать грязную ругань,
да  еще  и пользоваться ею в большинстве случаев категорически не по делу?..
Вот с чем я не согласен. И мой Шура прекрасно об этом знает.
     У Водилы же, при всех моих к нему симпатиях, словарный запас конечно же
меньше, чем у  Шуры. Поэтому  мат ему  иногда  просто необходим. Тут  я  его
понимаю. И если я изредка берусь пересказывать события его словами,  то лишь
потому,  что  мне  необходимо  наиболее точно передать  ЕГО  впечатления  от
происходящего. Безусловно, с  соответствующей корректировкой  текста Водилы!
Не  из  ханжества,  как  вы  понимаете.   Из  элементарной   чистоплотности,
свойственной всему Котово-Кошачьему племени - от саблезубых Тигров древности
до сегодняшнего бездомного Кота-Бродяги.
     -  ...мы,  понимаешь, с Вебером  расшнуровываем задник у  фуры,  а там,
бляха-муха, сидит моя золотая Кыся и умывается, бля!
     "Черт  подери!  Да  заткнись  ты!  Неужели  ты,  дубина стоеросовая, не
понимаешь, что я  не  так  уж  просто залез в фургон!" -  с  изрядной  долей
раздражения подумал я.
     - Слушай, Кыся... Кстати!.. -  вдруг  насторожился Водила.  -  А какого
хера ты вообще туда полез?
     Ну, все... Услышал Господь мои молитвы. Мы - в Контакте!
     Теперь  осторожненько, небольшими щадящими порциями  мне нужно поведать
Водиле обо всем, что мне известно. И выработать совместный план  действий...
Только очень осторожно! Иначе переизбыток информации, идущей от меня, как от
более  сильной  Личности,  может Водиле  только  повредить.  Заклинит, и все
тут!.. Мне об этом Шура читал в книге доктора Шелдрейса.
     - Уж не подложили ли мне чего-нибудь  такое в фуру, когда загружали мою
тачку  этой  ебаной  фанерой?  - подозрительно прищурился  Водила.  -  В той
ликеро-водочной шараге, мать их...
     Нет, Водила  определенно  талантлив!  Мне с ним просто очень повезло. Я
вообще из везучих Котов. Правда, я стараюсь  не  сильно обременять Судьбу  и
для своего  "везения" многое делаю  собственными  лапами.  Как, например,  с
Шурой... Ведь Шуру Плоткина таким, каким он сейчас есть,  практически создал
я! Надо  было посмотреть,  что получил я шесть лет  тому  назад,  будучи еще
совсем Котенком,  в лице Шуры  Плоткина! Это был какой-то  кошмар:  молодой,
пьющий еврей-неудачник, нигде не работающий из-за уже  сложившейся репутации
и принадлежности к знаменитому "пятому пункту".
     - Да, пишет очень неплохо, но... Вы же сами  понимаете, -  говорили про
Шуру.

     Ко всему,  Шура был женат  на хорошенькой злобной сучке, которой в свое
время  нужно было  всеми правдами и неправдами после университета остаться в
Ленинграде,  а не возвращаться  в  свою  Вологду. История  примитивнейшая  и
банальная,  но  от  этого не  менее горькая...  Счастье,  что  тогда они  не
обзавелись детьми и в их доме появился Я!

     - Во,  гляди, Кыся, как они  тут ездят,  бля! -  неодобрительно покачал
головой  Водила.  -- Мы  ж  с тобой на нашей "Вольве" не  слабо идем  -  сто
двадцать  в час,  а  они,  суки, на своих легковых "мерсах",  "беэмвухах"  и
"поршах" нас  как  стоячих  делают!  По сто  восемьдесят,  по двести  чешут,
придурки немецкие!.. Единственная страна,  Кыся, где скорость не ограничена,
мать их. Вот  они  друг перед  другом и выдрючиваются.  А потом удивляются -
откуда у них на автобанах такие аварии, машин по сорок за раз - в хлам!..
     Я с  досадой отметил,  что Водила,  как  сказал  бы  Шура Плоткин, явно
"сорвался с  крючка".  То есть, неожиданно  оборвал нить Контакта со  мной и
переключил свое внимание на чисто внешние,  привычные  ему  раздражители. Но
тут же я честно  признался себе, что виноват  в этом  сам.  Уж слишком не во
время  я стал  вспоминать Шуру, себя и то  время,  когда  мы были  молоды...
Слишком отвлекся.
     "Водила! - мысленно сказал я и напрягся так, что у меня даже между ушей
заломило.  - Постарайся  сосредоточиться  и  понять все,  что я тебе  скажу.
Пожалуйста,  вспомни опять  про  свою фанеру.  Я  тебя  очень,  очень прошу,
Водила!!!"
     - И  знаешь, Кыся, что мне еще не нравится? - тут же, почти  без паузы,
проговорил  Водила. -  То,  что меня пытались  на наркоту  проверить.  Меня!
Которого  здесь  столько  лет знают как  облупленного. И собачки эти чуть на
говно не изошли... Ну,  их  еще можно понять - им службу служить, а тут  мой
Кыся им кислород перекрывает! А если они не только на тебя лаяли, а, Кыся?..
     Я поощрительно положил ему на  плечо  лапу и  даже муркнул.  Но  Водила
ласково отодвинул меня и сказал:
     - Отсунься маленько,  Кыся. Я  закурю. На  хера тебе  дымом дышать? Эх,
жаль я твою зажигалочку посеял...
     Я испугался,  что Контакт снова прервется и опять напрягся  до головной
боли: "У тебя в фуре - минимум сто килограммов кокаина! Его погрузил в  твою
фуру Лысый. Осторожней с ним! Он вооружен.  Он трус и от испуга может начать
стрелять..."
     Стоп,   стоп,   Мартын!..  Слишком  много  информации!  Что  я  делаю?!
Постепенно, постепенно...
     - А  не загрузили ли  меня  чем-нибудь  этаким в  той шараге?  - Водила
приспустил боковое стекло,  закурил и  уточнил:  - Кроме  фанеры... А, Кыся?
Если пошурупить мозгами - в любую  пачку  фанеры можно килограмм сто кокаина
спрятать. Вырезал в  листах круг  диаметром с  метр, снизу и сверху  по паре
целых  листов  прихреначил,  а в  середку  хоть  слона  запихивай!  Дескать,
водитель  на этой машине  проверенный,  его  трясти  не  станут.  А  если  и
стопорнут - все  тут не  при чем. Водилу  --  за  жопу и в  конверт. И пусть
доказывает, что он не верблюд!
     Признаюсь, я был ошеломлен. Не в обиду Шуре Плоткину сказано - теперь я
никогда не поручился бы за то, что Шура понял бы меня лучше, чем Водила!..
     - Конечно, - продолжал размышлять Водила. - Товар они потеряют... А это
минимум по сотне баксов за грамм! То есть, - сто тысяч зеленых  за кило... А
за сто кило?! Охренеть можно!
     "Ты молодец, Водила! Ты  умница! - похвалил я его. - Но ты, как  мудак,
пропустил мимо ушей то, что я сказал тебе про Лысого!.."
     На что Водила мгновенно отреагировал:
     - И знаешь, что, Кыся? Если они  мне, действительно, какую-нибудь срань
в фуру подбросили  -  слово даю, что вон  тот, -  Водила  показал  на идущий
впереди фургон Лысого, - наверняка, в этом деле хвост замочил!
     Мне так понравилось это  выражение - "замочил хвост"! Потрясающе! Нужно
запомнить. Очень может пригодиться...
     - Уж больно  он шустрил при погрузке, - вспомнил Водила.  - Я еще тогда
подумал - чего он так суетится? И потом... Помнишь, Кыся, когда ночью Бармен
вдруг про наркотики заговорил... Не, ты ни  хрена тогда, наверное, не слышал
- вы  там с Рудольфом под столом по  буфету  гуляли. А я видел, как мой этот
лысый сокамерник занервничал!..
     "Да видел  я  все, Водила!  -  мысленно завопил я. - Во всем этом  деле
самый страшный человек - Бармен!!!  Это он тебя подсунул  той фирме, он тебя
запродал Сименсу на месяц!.. Он  велел Лысому пристрелить тебя,  если  ты не
согласишься  на их условия!  Он  дал Лысому  пистолет с глушителем! Видел по
телевизору такие?! Когда я сказал  тебе, что Лысый вооружен,  - ты почему-то
не обратил на это внимания. Думай, Водила, думай!.."
     От   волнения   я  даже  не  заметил,   что  дословно  повторил   фразу
Кота-Бродяги, сказанную им мне тогда - в пилипенковском фургончике.
     - Вот я  и  думаю... -  почти впрямую ответил мне Водила. - Что за этим
стоит кто-то  очень крутой. Который и меня  хорошо  знает,  и бабок у него -
хоть жопой  ешь. Чтобы и за дурь отстегнуть, и вокруг  всех купить. Ну, и не
без своих людей здесь,  конечно. В Германии. А может, и еще где... И  из рук
они свой  товар  так просто не  выпустят.  Если все  и  вправду  так, кто же
дирижирует всей этой филармонией?.. А, Кыся?
     "БАРМЕН!!!" От злости я чуть не укусил Водилу за ухо!
     - Неужто, бармен?!  - вдруг спросил Водила и потрясенно посмотрел мне в
глаза.

     Чего  делать  на скорости сто двадцать километров в  час,  конечно,  не
следовало.
     Наша огромная машина непроизвольно вильнула из крайнего  правого ряда в
средний,   и  обгонявший  нас  бельгийский  автобус  от  ужаса   истерически
засигналил и замигал всеми своими фарами.
     Водила тут же вывернул руль вправо, вернулся в свой ряд и, глядя теперь
только  вперед,  жестко  повторил  уже  даже  без намека  на  вопросительную
интонацию:
     - БАРМЕН...
     И  физиономия  Водилы застыла  в неподвижном, жутковатом  и беспощадном
выражении, как  у рабочего со скульптуры "Булыжник - оружие пролетариата". Я
когда-то про такие скульптуры видел целую передачу по телевизору.

     На подъезде к Ганноверу мой Водила знал уже все!
     Последние  полчаса,  видимо  на нервной почве,  а  попросту говоря,  на
обоюдном   вздрюче,  наш   телепатический   Контакт  по  доктору   Шелдрейсу
превратился в  быстрый диалог  двоих,  понимающих друг  друга не  только  "с
полуслова",  но  и "с полувзгляда". Так мы  с Водилой  в жилу настроились на
одну  волну! О чем  этот  симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог  в
своей Англии. Он и  не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских
- я и Водила, - настолько расширят границы его теории.
     -  На  чем  зтот  убивец должен  за  нами ехать?  - спрашивал Водила  и
внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.
     "Микроавтобус "Тойота" с мюнхенскими номерами - "М-СН"..."
     - По ихнему, это "М-ЦеХа". А цифры запомнил?
     "Нет. С цифрами у меня с детства заморочки..."
     -  Ну, ты даешь, Кыся...  Цифры  же  -  самое главное! Что еще  говорил
Бармен?
     "Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой."
     - Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет
отправить?
     "Или Лысый, или тот -- из "Тойоты". Но тогда и Лысого с тобою вместе".
     - Ага... А они ху-ху не хо-хо? Бляди!
     "Как только они перегрузят кокаин - ты им больше не нужен..."
     - Я  им уже не нужен, Кыся. Перевез дурь через границу -  и  ладушки...
Когда в  деле корячатся такие бешеные бабки и торчат  такие крупные  фигура,
как  говорил Бармен, - кто же меня в живых оставит?  Так что ты, Кыся,  если
что начнется - не высовывайся. Я и сам справлюсь...
     "Дурак  ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не  закладывали! Учти,  те
оба с оружием..."
     - Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся  - прорвемся. И еще шороху
наделаем.  И на  ночевку в  Нюренберге пусть они не  рассчитывают. Сейчас  в
Ганновере  пообедаем  с  тобой,  заправился  под  завязку   и  почешем  мимо
Нюренберга с  песнями  аж  до Мюнхена. По  дороге  они  с  нами ни хрена  не
сделают. А там поглядим...
     "Сколько мы уже от Киля проехали?" - спросил я.
     - Километров двести пятьдесят. А что?
     "А до Мюнхена еще далеко?"
     - Примерно, шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?
     "Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут".
     - Не смеши меня, Кыся. Когда я  работал на внутрисоюзных рейсах -  я по
полторы тыщи  верст  без сменщика и  без отдыха  шуровал по нашим  советским
колдоебинам  и  выебинам. И  на  чем?! На  стошестидесятисильной  "Шкоде"  с
рефрижиратором!.. А у нас с  тобой почти четыре  сотни  лошадей вот под этим
шведским капотом. И дорожка - лабораторная... Об чем ты, Кыся! Как говорят в
Одессе - мне с вас смешно.
     "Ты тогда был моложе..."
     - Зато, сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит!
     И Водила пошел на обгон грузовика Лысого.
     Я вообще-то ни  хрена не понимаю в вождении  автомобиля,  но  по-моему,
Водила это
     делал мастерски!
     Ах,  как я  в  эту  секунду  пожалел,  что с  нами  нет  Шуры Плоткина!
Во-первых, потому,  что ВТРОЕМ  мы наверняка бы нашли выход  из создавшегося
положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас -
мчащегося  по  роскошному  германскому  автобану  в  замечательном  огромном
шведском  грузовике,  запросто  и  на  равных  болтающего  с  Водилой  этого
грузовика, которьй вполне  мог  бы стать Шуриным приятелем. Но еще больше  я
пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку
под  Ганновером!  Он же  никогда не владел таких автозаправочных  станций...
Где,  кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы  купить  себе все, что
взбрело бы ему  в  голову  -  от  немецкой бутылки водки  с милым  названием
"Ельцин"  и  американской шапочки с  большим козырьком и надписью  "Я  люблю
Нью-Йорк" до автомобильного аккумулятора и шин любого размера. Здесь же Шура
мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без  запахов мочи и кала,
принять горячий душ; пообедать в  очень  красивом  ресторане  или (как  мы с
Водилой  и  Лысым)  в  столовой  самообслуживания  с  невероятно  аппетитной
жратвой;  тут  же  Шура мог бы  снять уютную комнатку с  ванной  в  мотеле и
переночевать под  телевизор  с  двадцатью  шестью  программами из  Германии,
Австрии,  Америки, Англии,  Франции,  Италии и даже Турции,  как  сказал мне
Водила. Вот что  увидел  я и  чего никогда, к  сожалению, не  видел мой Шура
Плоткин. Подозреваю, что и  я все это увидел из-за экстремальности ситуации.
Как говорится  - не было  бы счастья, да  несчастье помогло:  приехав на эту
"заправку",  Водила не оставил  меня в кабине, а  посадил  в  сумку,  ремень
перекинул через плечо и потащил меня по всему этому  сказочному придорожному
раю, приговаривая тихо:
     - А хер их знает, может, они захотят взорвать нашу машину?.. Сейчас это
очень даже модно. Мало ли что им в башку встрянет... Так что давай-ка, Кыся,
порознь не гулять. Куда я, туда и ты. О'кей? С этой минуты мы оба на военном
положении - только вместе! Приказ понял?
     Я чего-то муркнул ему в ответ, и Водила добавил:
     - А кроме всего, это тебе и поглядеть полезно. Такого у нас в России, к
сожалению,  еще  лет сто  не увидишь.  А в  Германии на каждом  шагу. Это их
сильная сторона...
     То, что  такие  автозаправочные  станции не просто "сильная",  а  ОЧЕНЬ
сильная сторона немцев, я убедился, когда при входе в столовую вдруг  увидел
две пластмассовые миски на  низких подставках. В одной  миске были  навалены
аккуратненькие кубики тушеного мяса с какой-то пахучей подливкой, а в другой
- чистая, свежая вода. Сверху, над мисками, было написано - "Хунде-Бар", что
по-нашему, оказывается, - "Собачий Бар"! Так  мне перевел Водила и объяснил,
что проезжающие мимо Собаки могут тут бесплатно перекусить и утолить жажду.
     -  Лопай, Кыся. Халява, - сказал мне Водила и  поставил сумку  со  мной
прямо у мисок.
     Не  вылезая из сумки,  я немного попил воды, а мясо есть не стал  из-за
подливы. Хека у них в этом "Хунде-Баре", конечно, не было. Их халява о нашем
хеке даже представления  не имела. Но несмотря  на подливу, несмотря  на то,
что само  название "Хунде-Бар"  для меня звучало  несколько оскорбительно, -
можно было вспомнить не  только  о Собаках, но  и о  Котах, разъезжающих  по
германским  дорогам,  -  сама  идея  создания такой кормушки показалась  мне
просто превосходной!
     Лысый в Германии был  всего во второй раз, языка не знал ни словечка, и
поэтому  не отставал от нас  ни на  шаг. А  может быть, и не только поэтому.
Может, ему  хотелось найти  наиболее подходящий момент,  чтобы поговорить  с
Водилой насчет кокаина, предложить ему те пять тысяч долларов и договориться
насчет  возможности  перегрузки  той "фанеры"  в "Тойоту". Которой,  кстати,
почему-то  все  не было и не было... Я чувствовал,  что Лысый в глубине души
молится  своему  Господу Богу,  чтобы  мой  Водила  согласился  на  все  его
предложения и взял бы пять тысяч долларов.Чтобы Лысому не пришлось хвататься
за  пистолет  с глушителем.  На голове у  Лысого красовался  зеленый военный
берет  десантника,   снизу  обшитый  тоненькой   полоской  коричневой  кожи.
Полностью  закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута - и  всему миру была
предъявлена  бьющая по  глазам  ярко-красная рубашка с выпущенным на  куртку
воротником.  Я уж  грешным делом  подумал, что  Лысый специально надел такую
рубаху, чтобы  тот Тип из  "Тойоты"  с мюнхенскими  номерами  мог его  сразу
узнать. К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха
не обнаружил. Наверное, на  время пересечения границы Лысый заныкал пистолет
в одну  из коробок с водкой в своем фургоне. По логическому развитию событий
случай напрямую  поговорить с  моим Водилой представился Лысому  в  столовой
самообслуживания, где мы втроем обедали. Я на секунду отвлекусь от всей этой
сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в
своей  жизни  раньше не пробовал и  узнал о  его изумительном  существовании
только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.
     Интересно, ел  ли когда-нибудь мой Шура  Плоткин "татарский бифштекс?!"
Не знаю, не знаю... А вот я  -  ел!  Я его  ел в центре самой богатой страны
Европы, как  сказал мне  мой  Водила.  А еще он  сказал,  когда  принес  мне
"татарский бифштекс":
     - Я,  Кыся,  поглядел у "Хунде-Бара" -  ты  тушонку с подливой не очень
уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдет? Мне лично она жутко нравится.
     И  показывает  мне тарелку,  на которой  лежит такой  довольно  крупной
лепешкой  одуряюще пахнущий сырой мясной фарш!  А вокруг него -  кучка мелко
нарезанного  лука, горка порубленных  в  крошево  соленых  огурчиков и  штук
десять моих любимых оливок без косточек!
     - Етиттвоюмать! - удивился Лысый. - Ну, ты даешь, парень!.. Так  ты обе
эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!.
     - Нет. Одну - себе, а что?
     - Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел...
     - Ну, и что?
     - Как "что"?!.. Это же почти по девять долларов!..
     - А и хер с ним, - сказал Водила. - Лично мне - Кот дороже.
     Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потерся.
     А Водила... Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает,  а
иногда - мудак мудаком... Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю свое
нетерпение скорей пожрать, и говорит:
     - Не  торопись, Кыся,  не  торопись. Я  вот только  эти  приправки себе
ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь.
     И сгребает с моей  тарелки в свою - лук, соленые огурчики и оливки. Вот
когда он дошел до оливок - тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки  к нему
на колени, мгновенно  подцепил когтями пару  оливок и быстренько отправил их
себе в рот! За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, "продать
план родного завода".  Шура  считал,  что  такой  гастрономический  изыск  -
подтверждение моей  яркой индивидуальности.  С тех  пор,  как Шура  случайно
обнаружил мою необъяснимую страсть к этому, далеко не кошачьему продукту, он
мне с  каждого гонорара, с каждого аванса,  с любой халтурки  покупал  банку
консервированных   оливок   и   первое  время   даже   устраивал   маленькие
представления  для  своих  друзей.  Он  брал  самую  большую оливку в  зубы,
опускался на ковер, становился на карачки и, оскалившись,  тянулся ко мне. Я
подходил  и осторожно  зубами вынимал  изо рта  Шуры эту оливку  под  шумные
аплодисменты присутствующих. Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы
все равно частенько  исполняли этот, как  говорил Шура, "смертельный номер".
Просто так.  Друг для друга.  Иногда, глядя на  то, как я  лопаю оливки  или
маслины, Шура вспоминал какую-то "чеховскую Кошку", которая жрала с голодухи
огурцы.  Долгое время я думал, что "чеховская Кошка" -- название неизвестной
мне кошачьей породы. Вроде "сиамской Кошки" или "сибирской". Но потом  узнал
от Шуры,  что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура  его
очень любил и уважал. А  вот как сам  Чехов относился к моему Плоткину  - об
этом никогда разговора не было.

     ...Короче, жрал  я  это  потрясающий  "татарский бифштекс" -  свежайший
сырой мясной фарш, закусывал своими  любимыми оливками, чем привел в немалое
удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени, заглядывал ко
мне под стол и говорил:
     - Ну и котяра... Вот это да!..
     -  Кыся  -  что  надо.  Можно  сказать  -   друг,  товарищ  и  брат.  А
башковитый!.. Он  про тебя счас такое понимает, что  если  бы ты, к примеру,
узнал - сразу бы выпал в осадок! - вдруг сказал Водила.
     Я с перепугу даже  есть перестал.  Ну, что  за трепло?! Кто его за язык
тянет раньше  времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым
заговорит о деле... Но  Лысый, слава Богу, не принял всерьез последнюю фразу
Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:
     - Слушай... Я все хотел с тобой об одном деле поговорить.
     Ох елки-палки!  Неужели я действую и на  Лысого?!  Потряс!!! Как же это
обратить в нашу с Водилой пользу?
     А  мой Водила, засранец  такой, не  просек  ответственности  момента  -
заткнуться и слушать - и говорит Лысому:
     - Ты еврей или русский?
     Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:
     - Да ты чо?! Белены объелся?! Нашел, бля, еврея!.. Да я русак чистейших
кровей! Да я этих жидов!.. Ты, чо? В своем уме?!
     - Ну,  все, все... Извини, браток, -  говорит мой Водила.  -  Просто ты
счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по
христианскому обычаю. Вот я и подумал - уж не еврей ли ты? Им-то  как раз по
ихней вере положено за столом сидеть в такой шапочке - кипа называется...
     Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнес:
     - Ты  тоже, знаешь,  говори, да не  заговаривайся. Я  может,  стесняюсь
здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.
     -  Госссподи!..  -  виновато  вздохнул  Водила.  -  Да,  носи  ты  хоть
шапку-ушанку,  хоть с голой жопой  ходи  - кто  тебе  тут  чего скажет?  Не,
правда, извини меня, корешок...  Не  хотел  обидеть. Тем  более, что я лично
евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай, я лучше  тебе частушку хорошую
спою, чтобы ты на меня зла не держал...
     И Водила тихонько запел:

     Кудри вьются, кудри вьются,
     Кудри вьются у блядей...
     Ах, почему они не вьются
     У порядочных людей?..

     Неожиданно, чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:

     Потому, что у блядей
     Деньги есть для бигудей,
     А у порядочных людей
     Все уходит на блядей!..

     Я сидел под  столом со  своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрепанных
джинсах и кроссовках на липучках,  ни черта больше не видел. А сердце у меня
уже тревожно кувыркнулось, дыхание  перехватило,  и  последняя  оливка стала
поперек горла.  Еле  проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло
кисло-оружейным металлическим запахом!
     - Здорово, мужики! - услышал я  и, на всякий случай,  вспрыгнул на один
из двух свободных стульев  у  нашего столика. Мало ли... Чем  черт не шутит?
Может,  и  я  пригожусь.  У  нашего  стола  стоял  худенький,   невысокий  и
по-человечески очень симпатичный паренек лет  девятнадцати-двадцати. В руках
он держал  пластмассовый поднос с тарелками,  стаканом  апельсинового сока и
большой  кружкой кофе.  Он  открыто  и обаятельно  улыбался  моему Водиле  и
Лысому, а увидев меня, удивленно поднял брови, рассмеялся и сказал:
     -  Вот  так  Котик!.. Прямо  - громила  с большой дороги!  А  я слышу -
по-русски говорят да еще и частушки поют. Что  же такое, думаю? Это ж у  нас
тут не каждый день... Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?
     - Присаживайся, браток, - приветливо сказал ему мой Водила.

     Звали его Алик. Наш -  ленинградец.  Или -  петербуржец? Теперь с этими
ново-старыми названиями вечная путаница.
     Алик  успел  захватить  и  последний  год  Афганистана,  и  в  Карабахе
повоевал.  Сначала на  одной  стороне, потом  - на другой. Там стали платить
больше.  И не в рублях, а в долларах. Сейчас  живет  в Мюнхене со старенькой
еврейской мамой.  Он у нее - поздний ребенок. Отец  был эстонцем.  Умер  уже
давно. Сам Алик говорит и по-немецки, и по-английски. По-английски - хуже. А
эстонский - совсем забыл И лет ему, оказалось, двадцать девять. Хотя больше,
чем на двадцать, он никак не выглядел!
     - Помню,  в кино "детям  до шестнадцати" билет не  продают, сигареты не
отпускают,  ну,  а  насчет  выпивки  -   полный  атас!..  По  любому  поводу
приходилось паспорт предъявлять, - смеялся Алик.
     - Это все уже древняя  история, - сказал Водила. -  Сейчас  наши "цветы
жизни"  и куревом, и  водкой, и порнухой,  и  наркотой - чуть не  с  детсада
начинают  задвигаться.  Малолетние  проституточки - от  восьми до двенадцати
лет, смех сказать, - у Дворца Пионеров, угол Фонтанки и Невского, кучкуются.
Или в Гостином Дворе промышляют... Вот так-то, Алик. Приезжай, не пожалеешь.
Давно в Союзе не был?
     - В России, - поправил Лысый Водилу.
     -  Один  хер. Сколько  лет,  как  ты  уже дрыснул оттуда? Если  я  тебя
правильно понял, - сказал Водила и в упор посмотрел на Алика.
     - Приятно иметь дело с понятливым  человеком! - весело рассмеялся Алик.
-- Вот уж пятый год здесь кручусь. А в  Питер ехать, честно скажу,  неохота.
Говорят, у вас там беспредел, бандитизм...
     -  Устарелые  сведения,  сынок, -  сказал Водила. - Раньше -  да, было.
Захочешь дельце организовать,  к тебе тут  же бандюги  с пушками, гранатами:
"Плати бабки!" А ты еще ни копья не заработал. Они тебя и за ноги  подвесят,
и раскаленным утюгом  по причинному месту, а то и вовсе  в твоей  же  ванной
тебя и утопят... А счас все культурненько. У тебя юрист и бухгалтер, и у них
--  юрист и бухгалтер.  Да  еще  покруче  твоих.  В конце  каждого месяца --
пожалте документацию... Хочешь  иметь "крышу" - чтобы  тебя  больше никто не
трогал  - десять процентиков с  чистого дохода!  Все по-божески. Так что, не
боись,  Алик!  Посети нашу колыбель  уже  четырех  революций. А то  с  этими
немцами - тоска одна...
     - Не в немцах дело, мужики. Я ведь,  в  основном, с нашими, с  русскими
работаю. Всю дорогу в разъездах...  То  в  Америку лечу на один день, то  на
три-четыре  часа  в  Италию, то в  Швейцарию. Последнее  время  очень  много
приходится в Испанию ездить. А недавно даже в Австралию летал на сутки!..
     - И это  все за свой  счет?! В  Австралию,  в  Америку?.. -  ошарашенно
спросил Лысый.
     -  Что  ты,  что  ты! Нет, конечно. Все переезды за счет  заказчика,  -
успокоил Лысого добродушный Алик.
     - Что же это за работа такая?! - не мог уняться Лысый.
     - Чисто юридическая, - симпатично улыбнулся Алик.
     Мы с  Водилой видели,  что  от  зависти и жадности Лысый даже багровыми
пятнами покрылся:
     - И сколько же тебе плотют за эту работу?..
     -  Ты даешь, паря, - сказал мой  Водила Лысому. -  Кто же  теперь такие
вопросы задает?
     - Нет, почему  же?  - мило возразил Алик. - Я свою работу люблю, делать
ее  стараюсь  толково,  и платят мне очень неплохо.  Хотя и  каждый  раз  по
разному.  Тут учитывается и дальность расстояния, и сложность исполнения, и,
как всегда,  сжатые сроки...  Словом,  любое такое задание слегка попахивает
нашей родной совковой  штурмовщинкой. Но главное, конечно - Клиент! Кто  он,
что он,  сколько  стоится.  И само собой,  срывы  там,  ошибки  -  абсолютно
исключены. Иначе я могу вылететь с этой работы так далеко, что лучше об этом
даже  не думать...  А платят вполне прилично - хватает и на хлеб с маслом, и
на кусок очень хорошей ветчины.
     Водила снял меня со  стула  и посадил  к  себе на  колени. Положил свою
огромную лапищу мне на загривок, и я тут же услышал его вопрос:
     "Ты все понял, Кыся?"
     "Еще  бы!  Я это  понял,  как только он  допел твою дурацкую песенку! -
ответил я. - От него же просто несет пистолетом! Неужели ты не чувствуешь на
нем запаха оружия?!"
     "Нет, - сказал Водила. - Зато я чувствую все остальное".
     "Пожалуйста,  спроси его,  куда  и на  чем он едет. Нам нужно исключить
какие-либо сомнения".
     - А сейчас куда, Алик? - тут же спросил Водила.
     - В Мюнхен.
     - На чем?
     Алик повернулся к окну, показал пальцем на стоянку легковых автомобилей
и сказал:
     -  А  во-о-он моя  "Тойота"...  Белый микроавтобусик  видишь?  Номера -
"эМЦеХа семьдесят четыре  - двадцать  шесть". Это  и  есть мой катафалк! - И
Алик весело и внимательно посмотрел на Лысого.
     У  Лысого  самым натуральным  образом отвалилась нижняя  челюсть! Таким
растерянным я его еще ни разу не видел.
     -  Все, ребятишки,  - решительно сказал мой Водила и встал со стула. --
Кончили травить. Еще пилить  черт-те сколько. А перед  дорожкой надо и  Кысю
выгулять,  и  самому вдумчиво отлить. Еще  и в  лавочку заскочить... Занимай
свое место, Кыся!
     Я   впрыгнул  в   сумку,  и  мы  вышли   из  столовой.  У  "Хунде-Бара"
пританцовывал какой-то пуделек.  Почуяв  меня, он стал тревожно оглядываться
по  сторонам и даже чего-то вякать.  Однако,  как только  мы вышли на свежий
воздух, пуделек  тут  же  вернулся к  миске с той отвратительной подливкой и
тушеным мясом.

     Было отчетливо видно, что Лысый все еще не может придти  в себя.  Никак
он не ожидал, что "исполнителем", профессиональным убийцей,  может оказаться
этот  невысокий, худенький  мальчик с беленькими вьющимися волосиками. Такой
улыбчивый,  смешливый  и  умненький.  Ни  дать,  ни взять  - десятиклассник,
отличник и комсомолец из недавнего советского прошлого...
     - Что, земляки, в Мюнхен вместе пойдем? - весело спросил Алик.
     - Дак... Вот, как напарник скажет, -Лысый совсем смешался.
     - А чего!... - беспечно сказал Водила. - Ежели вы нас с Кысей подождете
- кайн проблем.  Нет вопросов.  Айда, Кыся,  вон  к тем кустикам.  У  кустов
Водила вытряхнул  меня из  сумки, сел на скамейку у мусорного бака и закурил
сигаретку. Рядом присели Лысый и Алик.
     - Давай, Кыся, не задерживайся! -  крикнул мне Водила.  - Я лучше потом
остановлюсь и еще раз тебя выпущу!..
     Я  юркнул  в  кусты,  быстренько сделал  все, что  требовалось,  зарыл,
забросал все свежим песочком, отряхнул лапы, подмылся и только собрался было
вылезать  на  свет  Божий,  как  вдруг увидел  поверх кустов пожилую  даму в
больших темных очках, которая говорила по-французски:
     -- Лола,  дорогая... Ну, сделай пи-пи!.. Мамочка умоляет тебя, Лола!...
Пис-пис, пис-пис... Ну, пожалуйста, Лола!..
     Затем я услышал шорох и прямо на меня выползло какое-то  ну  совершенно
небесное создание!... Это была Кошка такой неземной красоты, какой я в жизни
еще  не встречал. На ее пушистой шейке красовался очаровательный голубенький
бантик,  и Кошечка  была на поводке. Но не с  ошейником, а с такой  системой
ремешочков, очень похожей на парашютную подвесную систему. Я  как-то смотрел
по телевизору соревнования парашютистов  на точность приземления  и  отметил
для себя, что особо драгоценные породы Кошек и маленьких Собачек типа Дженни
непременно одевают  вот в  такие  сбруйки.  У  этой  красотки  Лолы  поводок
крепился именно так. Второй конец поводка этой фантастической Кошечки уходил
через кусты наверх - в руки Хозяйки, которая буквально не закрывала рта:
     - Лолочка,  детка! Ну, не стесняйся,  сделай пи-пи... Умоляю! Ты же всю
машину уже загадила, стерва!!!  Там же дышать невозможно! Лола, пупсик,  ну,
пожалуйста...
     Красотка Лола  увидела  меня, и глаза ее  мгновенно зажглись совершенно
бесовски-блядским светом! Изображая внезапно нахлынувшее  на нее сумасшедшее
желание, она  разинула рот, сладострастно  облизнулась и, прикрывая глаза  в
любовном  томлении,  мордой  потянулась  ко  мне...  От   такой  откровенной
прямолинейности  я  несколько  опешил. За  свою долгую,  бурную и не  всегда
разборчивую  сексуальную   жизнь  я  впервые  столкнулся   с   таким  четким
исключением из каких-либо Кошачье-Половых правил -- ложного "сопротивления",
фальшивого "нежелания", притворной  "боязни"  забеременеть и тому  подобное,
что так свойственно нашим российским Кошкам.
     -  Ты что же это гадишь в машине? - строго спросил  я ее,  чтобы скрыть
свое замешательство.
     - Ненавижу автомобили! Это моя форма протеста... - прошептала она и тут
же  недвусмысленно стала задирать хвост  вверх и чуть вбок, подворачивая под
меня свой задик.
     -- Ну!.. У тебя есть другие предложения?
     - О, черт!.. - на секунду растерялся я.
     Оставляя свой задранный хвост у самого моего носа, Лола изогнулась так,
что сумела повернуть свою наглую, сытую, холеную рожицу дорогой потаскухи ко
мне и спросить, глядя мне прямо в глаза:
     - А может быть, ты - кастрат?..
     - Вот я  тебе сейчас покажу,  какой  я "кастрат", шалава французская! -
рявкнул я и показал этой Лоле все, на что я был способен. Выяснилось, что на
нервной  почве я был способен на многое. Достаточно сказать,  что я затрахал
эту  красотку с  бантиком так, что в руках ее Хозяйки, которая совершенно не
понимала, что там в кустах происходит с ее Лолочкой, чуть не лопнул поводок!
А  он мне, кстати, изрядно  мешал. Если бы не поводок, я ей вообще  "показал
небо  в алмазах"! Я не очень  представляю себе, что это такое, но  в сходных
ситуациях, так всегда говорил Шура Плоткин. А Шура, как известно, знает толк
в таких штуках.
     Я  первым выдрался  из  этих кустов, подбежал к  скамейке,  где  сидели
Водила, Лысый
     и Алик, и сам впрыгнул в сумку.
     -  Ай да  Кыся!..  Ай да  умница... -  ласково  сказал  Водила и  очень
трогательно погладил меня своей шершавой огромной лапой.
     Уже из сумки я видел,  как  Хозяйка вытащила Лолу за поводок из  из-под
кустов к мусорному баку.  Но, Боже мой, в каком виде?! Бывший бантик, теперь
-  мокрая,  измочаленная моими  зубами,  драная, грязно-голубая  ленточка  -
неопрятно свисала до самой земли, роскошная белая шубка свалялась и была вся
забита  каким-то  пересохшим  мусором,  у  сбруйки  поводка лопнул  один  из
ремешочков,  сбруйка перекосилась,  съехала Лоле  на морду,  и она,  лежа на
спине,  пыталась  содрать ее с себя всеми четырьмя лапами. Поэтому из кустов
Лолу удалось  вытащить только волоком. Хозяйка была в ужасе!.. Но мне на это
было   уже   наплевать.   Уж   слишком   эта   французская   говнюшка   была
целенаправленна! Слишком  механистична. Вот  уж точно - "ни любви, ни тоски,
ни  жалости...", как говорил Шура. И потом это  гнусное свойство,  которое я
ненавижу и в Кошках, и в Котах в равной степени. Когда во время ЭТОГО думают
только о себе, только о своих ощущениях! Будто партнер для них -- всего лишь
бездушная трахательная машина. Ну, хорошо, - я  ЭТО всегда могу. А  попадись
ей другой  Кот?  Да  у  него от  такого хамского напора  и  наплевательского
отношения вообще на  эту Лолу не встал  бы никогда! Несмотря ни  на какую ее
внешнюю  привлекательность.  Поэтому  сейчас, с  легким  сердцем  и  пустыми
яйцами, я с удовольствием
     покачивался в сумке, которую нес на своем широком плече мой  Водила,  и
все  дальше и дальше удалялся  от тех кустов, откуда слышался голос  Лолиной
Хозяйки:
     - Так ты  сделала наконец это свое  "пи-пи" или нет, я  тебя спрашиваю,
лахудра?!
     Туалеты находились рядом с прозрачным магазином, сквозь  широкие стекла
которого просматривалась почти вся стоянка грузовиков  и заправочные колонки
под уютными навесами.
     Водила снял с плеча сумку и протянул ее Алику и Лысому:
     -  Подержите  Кысю,  ребята. Я  схожу  отолью  и  заскочу в  лавочку  -
чего-нибудь попить в  дорожку  прихвачу.  А  ты, Кыся, слушай все, что  дяди
будут говорить - потом мне доложишь.
     Алик и Лысый рассмеялись, но как только Водила  скрылся в туалете, Алик
тут же засунул руку ко мне в сумку,  тщательно обшарил ее и с улыбкой сказал
Лысому:
     - Киса - кисой, а  диктофончик тоже  мог оказаться  в  сумочке. Ты  уже
разговаривал с ним?
     - Да вы что?! Когда? Вы бы видели, что у нас в порту было!..
     -  Я видел, -  спокойно сказал  Алик. - Вы этого  кота должны под хвост
целовать, идиоты.  То есть, не вы идиоты, а  те,  кто придумал такой  способ
транспортировки. Инструмент от Бармена получил?
     - Какой инструмент?..
     - Который пиф-паф делает.
     - А... Да, получил.
     - Я так и думал. Вот и засунь его себе в задницу. Или выброси  к чертям
собачьим.  Один  кретин дал,  второй  кретин  взял. Когда  же  вы,  наконец,
поймете, что тут вам не  Россия-матушка -  с пистолетами  разгуливать. Здесь
полиция не шутит и в лапу не берет.
     - А если он не захочет? Как же...
     - Никак. Все, что надо будет, - я сам сделаю.
     В это время мой Водила вышел из туалета.
     - Сейчас, мужики! Секунду. Только в лавку заскочу еще...
     И  распахнул  перед собой стеклянную дверь магазина.  Прямо из  сумки я
видел  через  широкие  окна,  как  Водила стал набирать  разные  продукты  в
маленькую корзиночку, которую он взял у входа.
     - Бармен сказал, что пакет нужно перегрузить к вам  в машину  во  время
ночевки в Нюренберге - почтительно сказал Лысый и показал на Водилу.
     - А он не собирается ночевать в Нюренберге, - усмехнулся Алик, а у меня
мороз пошел по коже. - Ты  не видел, сколько он солярки заправил в оба бака?
А  я видел. И сейчас, смотри, он запасается питьем и едой до самого Мюнхена.
С  одной стороны, это неплохо - чем дольше товар будет у него в машине,  тем
меньше риска...
     Ну,  надо  же! Как этот  молоденький сукин сын все просекает?! Вот  уж,
действительно, "Профессионал".
     А  еще я чувствовал, как  Алик смотрит на Лысого  и холодно прикидывет,
когда удобнее всего будет переселить  Лысого  с этого света  на другой -  до
перегрузки  или сразу же после? Ибо теперь нужды в Лысом уже  почти не было.
Все, что мог,  он  уже  сделал - обеспечил  погрузку товара в  машину  моего
Водилы, проследил за отправкой, а  вот самое важное - поговорить  с Водилой,
попытаться  его  купить, дать  возможность  "фирме"  всегда иметь под руками
такого  Водилу  - мужика  крепкого  и  авторитетного,  и  судя  по всему,  к
сожалению, очень неглупого, - Лысый так и не смог сделать. То ли перетрусил,
то ли упустил подходящий момент для такого разговора,  а может быть, и решил
сэкономить для  себя  те пять тысяч зеленых, которые  предназначались  моему
Водиле. Теперь, этот глуповатый и алчный лысый человек представлял собою  не
более, как очень опасное свидетельское звено в  этой,  и без того бездарной,
цепочке. А  это звено нужно было  еще на корабле отсечь  самым  безжалостным
образом!  Там  это  сделать  было  так  удобно.  Как  только  этим  безликим
московско-ленинградским  бездарностям, бессмысленно цепляющимся за неведомые
им рукоятки  управления гигантского,  стремительно  рушащегося аэроплана,  в
котором  сидит полтораста миллионов  несчастных  пассажиров,  обреченных  на
гибель,  могла придти в голову такая бессмысленная схема реэкспорта товара?!
В  то  время,  когда существует, по  меньшей  мере,  с десяток  блистательно
зарекомендовавших себя образцов  переправки  любых  наркотиков  через  любые
границы!.. Все это  дерьмо  теперь  должен  своими руками разгребать  Алик -
человек  тонкий, интеллигпентный  и глубоко  порядочный  в  своем  деле.  За
достаточно серьезный куш, однако не избавляющий от целого ряда омерзительных
ощущений, не говоря уже о прямом риске.
     - Сколько весит этот пакет с фанерой?
     Ответ Лысого сразу же продлил ему жизнь почти до Мюнхена:
     - Сто семьдесят килограммчиков. Полтора метра на полтора. Сам грузил...
     Алик понял, что одному ему такой пакет не перегрузить, а Водила вряд ли
будет ему помощником, и милостиво сказал Лысому:
     - Ладно. Поживем - увидим. Тормознем его у самого Мюнхена.
     - Не боись, Кыся. Уж какую-нибудь  козу мы  им обязательно заделаем! --
успокоил меня Водила, когда на подъезде к Касселю я  закончил рассказ о том,
что говорил и про что думал наш новый знакомый Алик.
     Наверное, Водиле показалось, что такого слабого заверения для меня явно
недостаточно, и он добавил в своей обычной манере:
     - И на хитрую жопу есть хуй с винтом, Кыся...
     Водила  это  добавил с  такой  святой  убежденностью,  что несмотря  на
тревожность ситуации и нависшую над нами опасность, я тут же живо представил
себе, как может выглядеть "хитрая жопа" и "хуй с винтом"! Это показалось мне
таким  смешным, что я расхохотался  по-своему и от хохота свалился со спинки
пассажирского кресла прямо на сиденье. Глядя на то, как я валяюсь на спине и
от  смеха  дрыгаю  всеми  четырьмя лапами, Водила  тоже развеселился. И даже
спел, как говорит Шура, "ни к селу, ни к городу":

     Ах, не гляди тетя в окошко,
     Твоя щучья голова!
     Твоя дочка согрешила -
     Мне на праздничек дала!

     Мы  еще  немножко  с Водилой похихикали -  каждый по-своему, а  потом я
посчитал необходимым  не давать  ему так уж расслабляться. Мне почему-то все
время  казалось,  что  Водила  явно недооценивает опасность  ситуации. То ли
потому, что он с такими  штуками  никогда  не сталкивался, то ли потому, что
ощущал  себя  вот таким большим,  сильным, мощно-сексуальным  самцом,  а это
всегда несколько обманчиво гипертрофирует уверенность в самом себе. Со  мной
тоже иногда  происходит такое. Естественно,  - в моих собственных масштабах.
Но  в  отличии  даже  от  очень  умных  и  чутких  Людей,  я  обладаю  даром
предвидения, неким мистически Котово-Кошачьим необъяснимым  свойством  почти
точно предсказывать ближайшее будущее. Я уже об этом как-то говорил. Поэтому
мы - Коты крайне редко попадаем  в неожиданные неприятности. Для того, чтобы
вляпаться в нежелательную или опасную историю, Кот в эту секунду должен быть
так увлечен каким-то иным событием,  что этот  данный ему Богом дар - просто
не  успевает  сработать! Ближайший пример:  наш  пустырь...  Рыжая  Кошка...
сачок... Как выражается  Шура  Плоткин -  "коитус  интерубтус",  то  есть  -
"прерванный  половой акт"...  Васька-сволочь... Мерзавец-Пилипенко... Ну,  и
так далее... В результате я неожиданно оказываюсь за границей, черт знает на
каком расстоянии от собственного дома,  а мой Шура Плоткин уже третьи  сутки
сходит там с ума от горя, мечется,  как угорелый по всем окрестным кварталам
и спрашивает у каждого встречного: "Вы такого крупного котика не видели?.. У
него еще левое ухо  разорвано и шрам через  всю мордочку?.." А я в это время
ввязываюсь  в  отвратительную  и  опасную уголовщину  с наркотиками... Слава
Богу,   сталкиваюсь  с  очень   пристойным  мужиком  Водилой...  Слава  Мне,
устанавливаю с ним Телепатический Контакт по доктору Шелдрейсу...
     ...и теперь  мы  с Водилой  катим  уже пятую  сотню  километров  в  его
огромном грузовом "Вольво" по  центральному автобану  Германии в толпе самых
разных легковых и грузовых автомобилей из всех европейских стран...
     Спереди  и  сзади нас  практически  КОНВОИРУЮТ  -  такая  же  громадина
"Вольво"  с этим гнусным Лысым и  белый микроавтобусик "Тойота" с жутковатым
Аликом за рулем.
     Все же  началось с того,  что  на нашем родном пустыре  я  самозабвенно
трахал ту Рыжую Кошку. И вот что из этого получилось!
     Я снова вспрыгнул на спинку  пассажирского сиденья - чтобы лучше видеть
дорогу и все вокруг. Умылся, привел себя в порядок и достаточно решительно и
волево сказал  Водиле:  "Все,  Водила.  Все!  Закончили хиханьки и хаханьки.
Вернемся к козе".
     - Какой еще "козе"?! - удивился Водила.
     "Которую ты обещал заделать Лысому и Алику".
     -  А...  Это только так  говорится  -"заделать  козу".  Тут  надо будет
соображать по ходу...
     "Нет. Мы должны все продумать заранее.  Может случиться так, что у тебя
не будет времени соображать по ходу".
     - А что ты предлагаешь, Кыся?
     "Полное  смирение!  Никакого  героизма.  Они  оба  вооружены,  а..."  -
закончить мысль мне не удалось, потому что Водила прервал меня и закончил за
меня ее сам:
     - ...а против лома - нет приема, да, Кыся? Это ты хочешь сказать?
     Ура-ура-ура!  Да  здравствует  гениальный  доктор  Ричард Шелдрейс!  Да
здравствуют Люди, решившие перевести и издать эту книгу у нас в России! Шура
говорил,  что сегодня  это равносильно подвигу или самоубийству.  Он  имел в
виду именно такие книги.
     И, конечно же, да здравствует мой  Шура Плоткин, который от одиночества
(Я -- не в счет. Я - Кот.  Я говорю о Человеческом  одиночестве) насобачился
читать  мне  вслух  разные  умные  книжки!  А чуть ли не  ежедневные половые
упражнения с разными девицами или Кошками, как выяснилось, от одиночества не
спасают. Это я и по себе знаю. Хорошо еще, что у  меня нет  халата! Счастье,
что Котам халат  не  положен. А то  все Шурины девицы по утрам напяливают на
себя  его  старый махровый халат, и спросонок  наблюдать за этой  процедурой
несколько диковато - халат один и тот же, а бабы в нем разные! Одной - халат
короток,  у  другой  -  волочится  по  полу, кому-то  - широк, у кого-то  не
сходится на груди.  И если  смотреть сзади - на тот же самый воротник каждое
утро свисают абсолютно разные волосы.  Беленькие, черненькие,  коричневые...
Короткие  и  длинные,  вьющиеся  и прямые, густые  и жиденькие... Иногда это
смешно и забавно. Иногда грустно. Шуру жалко. Как-то утром он признался мне,
что от  этого зрелища ему очень хочется  повеситься. Но это было уже в русле
его любимой пословицы - "Чем лучше  с вечера, тем  хуже утром", поэтому я не
очень разволновался  и посоватовал ему сделать  хотя  бы недельный  перерыв.
Шура послушался и за это время написал, как потом все говорили, самый лучший
рассказ в своей жизни!

     - Ты про кого это, Кыся? - осторожно спросил меня Водила.
     "Да, так... Ты не знаешь. Про одного своего друга".
     -  Давай, Кыся, не отвлекаться, - сказал мне Водила, и я услышал  в его
голосе  легкие нотки ревности. - Значит, ты  считаешь, что я должен взять  у
них пять  штук зеленых, на все согласиться и  помочь им перегрузить пакет? А
они мне сразу же после этого засандалят пулю в лоб! Да?
     "Нет, не сразу", - подумал я...

     ...И вдруг,  сначала  не  очень отчетливо,  а протом все  яснее и яснее
УВИДЕЛ, как это произойдет! Вот ОНО - наше, Кошачье-Котовое! Я же говорил!..
Это   внезапное   озарение  БУДУЩЕГО.  Как?   Что?  Откуда?..  В  голове  не
укладывается... Но ЭТО же ЕСТЬ!!!
     - А если я не захочу остановиться? - донесся голос Водилы.
     "Ты будешь вынужден это сделать", - с сожалением заметил я...

     ...Я УВИДЕЛ, как за двести  метров до съезда с автобана к "зонеотдыха",
в темноте, пронзенной фарами десятков машин,  когда отневидимого горизонта в
глухое   черно-лиловое  небо  стало  вздыматься  гигантскоедрожащее   зарево
вечернего Мюнхена,  с  нами  поравнялся  белый микроавтобусик"Тойота".Правое
стекло  его  кабины автоматически опустилось,  и оттуда  высунуласьхуденькая
рука Алика с большим пистолетом, на котором был навинчен длинныйглушитель...
     Я  не  слышал,  я ВИДЕЛ тот выстрел! Наша машина резко вильнула, Водила
выматерился, с трудом выровнял огромный грузовик и стал притормаживать.
     - Передний скат, бля, спустил, сука!.. Ну, надо же?!

     ...Потом  видение  стало терять  четкость,  помню  только, что мы тремя
машинами  - Лысый, мы и Алик - съехали на  параллельную автобану пустынную и
почти  неосвещенную  "зону отдыха", отгороженную  от  проезжей  части  шоссе
густым кустарником и высокими деревьями...
     Что-то явно происходило, но что - разобрать было уже трудно, да, честно
признаться, я и побаивался так уж пристально  вглядываться в ЭТО  БУДУЩЕЕ...
Кажется, потом  еще  кто-то  подъехал...  На зеленой машине.  И Водила стал,
вроде  бы,  менять переднее колесо... Или, наоборот, кто-то уехал?.. А может
быть, нас было всего  только четверо -Водила, Лысый, Алик и я?.. Я почему-то
сидел на крыше кабины нашего грузовика...

     - Кыся, а Кыся!..  - услышал  я голос Водилы. - Ну-ка, очнись, родимый.
Ты чего это  замер, как памятник Ленину?  Гляди,  чего я  тебе купил на  той
заправке!..
     Я  с облегчением  вернулся в сиюсекундное НАСТОЯЩЕЕ, в предвечерний, но
еще  светлый день, в несущуюся нам навстречу дорогу, глубоко вздохнул и даже
слегка помотал головой, стряхивая  с  себя  остатки мистического наваждения,
которое позволило мне на несколько секунд заглянуть в БУДУЩЕЕ... Впереди нас
по-прежнему  катил грузовик  Лысого,  и в правом  большом боковом  зеркале я
видел бегущую за нами "Тойоту" Алика.
     - Кыся... У тебя совесть есть? Я тебе кыскаю, кыскаю, и так, и эдак,  а
ты - ноль внимания... - обиделся Водила.
     Я спохватился, потерся мордой о Водилино ухо и виновато промурчал:
     "Прости, Водила... Задумался. Извини меня, пожалуйста..."
     - То-то же! -  обрадовался Водила. - Я говорю, глянь,  чего я  тебе  на
дорожку в той лавке припас!..
     И Водила  выкладывает на  мое  сиденье коротенькую колбаску величиной с
нормальную  сардельку  в прозрачной упаковке, сквозь которую  видно, что это
никакая не
     колбаска, а самый настоящий  сырой фарш! Такой же, как тот,  который  я
лопал  в  столовой  на  Ганноверской  заправке. Только  там  это  называлось
"Татарский бифштекс". Я спрыгнул  со спинки  кресла вниз на сиденье, обнюхал
эту колбаску и...  несмотря на  то, что  она была с  обоих концов запакована
металлическими  скобками,  я  все-таки почувствовал, что  к фаршу  там  явно
примешан  и сырой  лук, с которым у меня с детства  натянутые отношения. Мне
очень не хотелось огорчать Водилу и я промолчал. Но Водила тут же сказал:

     - Я посмотрел там в столовке,  как ты этот  фарш  трескаешь,  так сразу
сообразил - надо моему Кысе эту хреновину на дорожку купить. "Цвибельнвурст"
называется.  Там лучок,  приправки всякие. Я его лично - жутко обожаю! Но ты
не стесняйся, если тебе  с луком не по вкусу -  найн проблем! Я и  ветчинкой
отоварился. Так что - выбирай.  И  молока я тебе пакет купил. Честно скажу -
пожиже. Всего полтора процента жирности. А то... По  себе знаю, я как  тут в
Германии нормального молока попью, потом дрищу,  как умалишенный! Извини  за
выражение - сутки с  горшка не слезаю... Непривычные  наши русские желудки к
нормальному молоку - нам, как всегда, подавай разбавленное, бля...
     Спустя  часа  полтора стало быстро  темнеть. Встречные машины уже почти
все шли с зажженными фарами. Мы тоже включили "ближний свет", как сказал мне
Водила. Теперь, когда за окнами стала опускаться  на землю темно-серая мгла,
в нашей кабине, достаточно симпатичной  и  при дневном  освещении  от мягкой
зеленой  подсветки  приборов,  -  стало  удивительно уютно  и  благостно. На
какое-то мгновение  вдруг  показалось,  что  нет  в  мире  никакого кокаина,
пистолетов  с  глушителями,  Барменов,  Лысых,   и  разных  профессиональных
Аликов...
     Будто  бы  всякие  Пилипенки,   Васьки,  сачки,   тюремные  фургончики,
отвратительные и
     уродливые,  кустарные шапки из  несчастных,  когда-то  свободных Котов,
Кошек и
     Собак, -- просто кем-то выдуманы! Будто все это рождено чьей-то злобной
     фантазией,  чьим-то  больным воображением,  воспаленным  ненавистью  ко
всему
     нормальному и живому.
     - Нет, Кыся, нам главное, чтоб  нас никто  до Мюнхена не  тормознул! --
упрямо сказал Водила, напрочь разрушив мои сладкие иллюзии, навеянные мягким
светом  приборного  щитка. - Не  станут же  они  пулять  в  центре  большого
города?! Там-то мы уж как-нибудь  отмахнемся. Мне бы товарища "Калашникова".
Я бы им, блядям, показал светлое будущее! Ладно, хер с ними пока... Давай-ка
перекусим лучше.
     Очень ловко,  не  снижая скорости и не снимая левую руку с  руля, одной
правой  рукой  и зубами,  Водила  разорвал  целлофановый  пакет с  ветчиной,
"колбаску"  с фаршем, открыл коробочку с сыром и вытащил булочки. Все это он
разложил  на  бумажном полотенце прямо на  моем  сиденьи  и для себя  открыл
большущую  бутылку  "Кока-колы".  Мне  же  Водила  ухитрился налить молока в
неизвестно откуда появившуюся квадратную пластмассовую коробочку.
     -  Ты не  брезгуй  этой  посудкой,  - сказал  мне Водила.  - Она из-под
мороженого, чистая. Я ее специально для тебя в лавке попросил. Так что прошу
к столу, Кыся!..

     А через два с  половиной часа произошло то, что я уже один раз ВИДЕЛ...
Когда до  Мюнхена оставалось километров десять, и  в  лилово-черном небе уже
светилось гигантское розовое зарево большого вечернего города, я увидел, как
белый микроавтобус "Тойота"  выехал из  правого  ряда в  средний,  мгновенно
поровнялся с нами, а затем...  Вымотанный  дальней  дорогой  Водила  смотрел
только вперед. Я  же,  чтобы лучше видеть, что произойдет дальше, перелез со
спинки  своего  кресла  на  спинку кресла Водилы  и  привалился  боком к его
затылку. Мало ли куда еще захочет выстрелить этот страшненький Алик?.. А так
я хоть смогу успеть наклонить голову Водилы пониже.
     Водила рассмеялся, сказал мне хриплым от усталости голосом:
     -  Точно, Кыся... Давай, помассируй мне шею,  а то  затекла, черт бы ее
побрал! Старею, Кыся. Мать ее за ногу - судьбу шоферскую...
     Затем  я  увидел,  как  автоматически опустилось  правое стекло  кабины
"Тойоты" и  оттуда высунулась худенькая  рука Алика  с большим пистолетом  и
навинченным длинным глушителем  из американских телевизионных сериалов. Мало
того, я  увидел лицо  Алика...  Левой  рукой он  держал  руль, поглядывая на
дорогу, бежавшую нам навстречу со скоростью сто двадцать километров в час, и
старался  перегнуться от руля  в  нашу  сторону так, чтобы точно  попасть из
пистолета  нам в  левое  переднее колесо.  В  какой-то  миг  он увидел меня,
стоящего на задних лапах, в ужасе прилипшего к  стеклу, и тут произошло  то,
чего  не было в том  моем  ВИДЕНИИ! Алик усмехнулся, подмигнул мне весело, и
выстрелил... Выстрела я не слышал. Я только почувствовал, как резко вильнула
наша  машина  в сторону, услышал,  как под  нашей  кабиной  что-то  тревожно
зашлепало, и  Водила хрипло выматерился такими словами, каких  я  не  мог бы
услышать  ни  в  каком  своем  самом  фантастическом  видении.  "Ах, ебть!..
Передний  скат  спустил,  бля,  сука!!!  Мать  их..."  - были  самыми-самыми
приличными. Просто  для  детей  дошкольного возраста.  Остальные  слова были
чудовищным  и  бессмысленным  нагромождением   омерзительно  грязного  мата,
призванного  выразить всего лишь  два  нормальных  человеческих  ощущения  -
злости и  удивления. Под нескончаемые матюги  Водила  стал притормаживать, и
когда в свете наших фар появилась табличка "Р" -- 200 м", хрипло выдохнул:
     - Слава те, Господи!.. Есть хоть куда съехать...
     ...Все было,  как в моем видении - параллельная автобану "Зона отдыха",
скрытая плотным высохшим кустарником и деревьями, слабый свет трех  фонарей,
врытые  в землю деревянные столы и скамейки, мусорные баки и... И то, чего я
не мог бы  вообразить себе даже в самом  ярком  своем озарении - чистенький,
веселый домик с двумя  дверцами,  на одной из которых  красовался  маленький
силуэтик женской фигурки, на второй - мужской.  Но Водила мой был сейчас так
раздражен,  что  обрушился   даже   на  это  достижение   немецкой  дорожной
цивилизации:
     - Сральник  они умудрились поставить, а нормально осветить площадку  --
кишка тонка, ети их в глотку мать! Все экономят, суки!  А у меня,  бля, скат
спустил...

     "Он  не спустил, - сказал я  Водиле. - Это Алик прострелил тебе колесо,
чтобы ты остановился..."
     -  Та-а-ак... Тогда  приплыли мы с тобой, Кыся, - потерянно  проговорил
Водила и  остановил машину под слабым светом  двух  фонарей. - Что делать-то
будем?..
     В боковом  зеркале я  видел,  как сзади  к нам уже подъезжала  "Тойота"
Алика. Я понял, что нельзя терять ни секунды:
     "Соглашайся  на все! Нужно выиграть время... Что-то должно произойти! Я
чувствую - нам что-то поможет!!!"
     Я врал  самым  беспардонным  образом!  Ничего я не чувствовал!  Никакой
помощи  ниоткуда не  ждал...  Но  мне  так  нужно  было сейчас  хоть  как-то
взбодрить Водилу...  Я же  видел, как  неожиданно этот  большой,  сильный  и
решительный Человек вдруг растерялся  и утратил над собой контроль.  Он даже
внешне обмяк - будто из него воздух выпустили...
     "Не  нервничай! Умоляю - возьми  себя  в руки. У тебя есть какое-нибудь
оружие?" - я дале взмок от напряжения, чего с Котами никогда не бывает.

     Водила достал из-за спинки своего  кресла метровый кусок электрического
кабеля толщиной с бывшую краковскую колбасу:
     - Вот... От хулиганья держу. Когда ночью из гаража возвращаюсь.
     "Отлично!!! Прекрасно!.. - фальшиво возликовал я только для того, чтобы
поддержать  в Водиле  боевой  дух сопротивления. - Засунь  свой  кабель  под
куртку. Держи его наготове..."
     Спереди на  нас надвигался задним ходом грузовик  Лысого.  Нас попросту
запирали со всех сторон!
     - Ты ж смотри, чего делают... - в отчаянии проговорил Водила.
     "Водила!  Послушай...  Что  ты обычно  делаешь,  когда у  тебя спускает
колесо?" - быстро спросил я.
     - Ставлю запасное...
     "Замечательно!  Начинай  немедленно ставить  запасное,  будто ничего не
произошло. Ни слова о том, что ты знаешь, КАК спустило это колесо. На всякий
случай  не выключай  мотор.  Ты  сможешь им  объяснить,  почему  ты  его  не
выключаешь?"
     - Смогу.
     "Очень хорошо!..  Я  попытаюсь  тебя подстраховать, как  смогу.  Помни,
Водила, я все время с тобой! Начинаем... Пошел, Водила!.."
     Водила  засунул кусок  электрического кабеля под  куртку,  застегнулся,
открыл  дверь  кабины,  тяжело  спрыгнул на  землю и  несколько  раз присел,
разминая затекшие ноги.
     Я тут же вскарабкался  на крышу кабины и уселся,  будто бы ни в чем  не
бывало.  Единственное,  что  могло бы  выдать  мое  волнение,  это  внезапно
напавшая на меня нервная зевота. Но такое понять могли бы только Коты, Кошки
и Шура Плоткин.
     Кстати, по  любимому выражению того же Шуры Плоткина, - "дальше все шло
уже, как в посредственном кино":
     ...Лысый выскочил из кабины - правая рука в  кармане куртки. Он явно не
последовал  совету Алика - засунуть пистолет Бармена себе в задницу,  достал
его из  заначки и теперь в кармане сжимал его рукоять потной и скользкой  от
страха ладонью.
     - Ну, ты даешь! Ты чего в  Нюренберге на ночевку не встал?! Я тебе что,
двужильный?! -  начал он тут  же  орать  на моего Водилу. - Куда тебя,  бля,
понесло?..
     -  Вольному  - воля,  спасенному  -  рай,  - неожиданно очень  спокойно
проговорил  мой  Водила и стал  натягивать брезентовые рукавицы.  -  Устал -
остановись,  отдохни. Хочешь спать - залезай в койку и  дави ухо. Чего ты за
мной поперся? Ты чо, в детском саду, что ли?
     Водила  надел рукавицы и стал доставать разные инструменты, вытаскивать
запасное колесо.
     Тут, наконец, вылез из своей  "Тойоты" и Алик. Внимательно огляделся и,
не подходя близко, улыбаясь спросил Водилу:
     - Чего бы тебе двигатель не заглушить?
     - Аккумулятор  - говно.  Банка замыкает - идет  саморазряд...  Заглушу,
потом ни в  жисть не завести. Пускай пока на генераторе помолотит,  -  легко
ответил Водила, не прекращая что-то доставать, что-то отвинчивать...
     В голосе его не было  даже намека  на растерянность, на  испуг. Человек
делал свое привычное дело и был абсолютно уверен в благополучном его исходе.
     Ай да Водила! Как мгновенно сумел перестроиться!
     Я  так  и знал, что он очень сильный  Человек! Поэтому  он имеет полное
право  и на минутную  растерянность, и на  естественное чувство страха, и на
целый ряд слабостей,  совершенно  нормальных  для всех нас.  Ибо ни о чем не
думают и ничего не боятся - одни идиоты. У нас в Питере среди уличных Котов,
десятками погибающих под колесами  автомобилей, таких кретинов  - величайшее
множество!

     Но тут в  руке у  Алика  внезапно  появился  уже знакомый  мне  большой
автоматический пистолет с глушителем, и Алик ласково, но твердо сказал:
     -  Внимание, детки!  Не двигаться! Или, как говорят наши друзья немцы -
"Кайне бевегунг!" А то  эта штучка, которая у  меня  в  руке -- очень быстро
стреляет. А теперь, детки, начнем передачу  "В гостях у сказки". Ты,  жлоб с
деревянной мордой...
     Алик навел пистолет на Лысого:
     - Я тебе что сказал, болван? Чтобы ты даже не притрагивался к оружию. А
ты?.. Вот  теперь осторожно и аккуратненько возьми там у себя в кармане свой
пистолетик за ствол  двумя пальцами...  За ствол, а  не за  рукоятку! Только
двумя пальцами  - большим и указательным. Понял, дубина?  И по  моей команде
будешь  тихохонько  вытаскивать его из кармана.  И даже не  мечтай,  что  ты
сможешь выстрелить раньше меня. Ясно?
     - Да... - в ужасе выдохнул Лысый.
     - Тогда прекрасно,  - улыбнулся Алик  и  подмигнул моему Водиле. -  Вот
видишь, какой он у нас понятливый?
     Водила молчал, со спокойным интересом переводил взгляд то на Лысого, то
на  Алика. Но я чувствовал,  что в  его голове  сейчас  творится  черт знает
что!.. Я перепрыгнул  с крыши кабины на фургон и,  будто ни в чем не бывало,
неторопливо прошел по нему к задней части фуры - поближе к Алику. Когда Алик
со  своим пистолетом  оказался почти подо мной, я  уселся  и стал (с понтом)
умываться. А сам весь напружинился, приготовившись  к прыжку. Кто его знает,
а вдруг он начнет целиться в моего Водилу?
     - Так ты все понял?  -  переспросил Алик и двумя руками поднял пистолет
до  уровня лба  Лысого. - За ствол  двумя пальцами... А теперь  вынимай  эту
бяку, детка. И не трясись. Вынимай, вынимай...
     Лысый медленно вытащил свой  пистолет из  кармана куртки так,  как  ему
приказал Алик - за ствол и только двумя пальцами.
     - Умничка, - похвалил его Алик,  продолжая держать Лысого на мушке. - А
теперь сделай два шага  назад, подними крышечку мусорного бака и брось  туда
эту гадость. Вот так... Молодец! И отойди от бака к чертовой матери.
     Алик перевал ствол пистолета в сторону моего Водилы, а я в свою очередь
присел на задние лапы и свесил голову вниз с фургона, чтобы в одно мгновение
влететь когтями всех  четырех лап  в  физиономию Алика. Есть у нас, у Котов,
такой  специальный  приемчик.  В обычных  драках  он практически  никогда не
применяется.  Им  пользуются только тогда, когда бой идет уже не на жизнь, а
на  смерть:  ты  прыгаешь на противника,  выставив вперед все  четыре лапы с
выпущенными на всю длину когтями. Передними лапами вцепляешься во что угодно
- в голову, в  грудь, в  глотку  противника. И вплотную  притягиваешь  его к
себе. А когтями задних лап, несколькими мощными ударами, разрываешь врага до
внутренностей!  Это, как говорится,  Последний Шанс, -  у нас,  у Тигров,  у
Пантер, у Леопардов... Короче, у всех Котово-Кошачьих!
     - А ты, не торопясь, расшнуровывай фуру, - сказал Алик моему Водиле. --
Там одна пачечка у тебя в накладной не числится.
     - Что еще за "пачечка"? - чуть напряженно спросил Водила.
     -  Много  будешь знать -  не успеешь состариться.  Не станешь  задавать
глупые вопросы  - получишь  пять  штук  зеленых и  предложение на дальнейшее
сотрудничество. Каждый рейс - на тех же условиях. Так я говорю? -- посмотрел
Алик на Лысого.
     -  Так,  так!.. -  в испуге  Лысый  мелко  закивал головой и вытащил из
кармана джинсов пачечку в пять тысяч долларов.
     - Устраивает? - спросил Алик у Водилы.
     "Соглашайся, Водила!!!  -  мысленно  завопил  я  всеми своими мозговыми
извилинами.  -  Тяни время!..  Что-то  должно произойти!  Миленький  Водила,
подожми  хвост, не показывай  зубы  - соглашайся на все!  Сам  же говорил --
против  лома  нет  приема... А  "козу"  мы  им потом все  равно  обязательно
заделаем! Соглашайся!"
     "Не  гони картину,  Кыся...  -  ответил мне  по  доктору  Шелдрейсу мой
Водила. - Чем быстрее сдамся - тем меньше мне будет веры!"
     Водила недоверчиво посмотрел на доллары, спросил у Алика:
     - Где гарантия, что это не фальшак?
     Не опуская пистолет, Алик симпатично и весело рассмеялся:
     - Вот  это  уже деловой разговор! Тут  ты  прав - когда  имеешь дело  с
вашими сегодняшними россиянами - гарантий никаких. Но если в этой пачке хоть
одна  бумажка окажется  липовой, я тебе  сам  заменю  ее  на  любую  валюту.
Естественно, по курсу на день обмена.
     - Ну, смотри. Ты сказал!.. - и Водила стал расшнуровывать задний клапан
фургона.
     Но в эту секунду я -  первый, с крыши фургона, а мгновением позже и все
трое  внизу  -  Алик, Лысый  и  Водила увидали, как в "Зону отдыха"  прямо с
автобана неторопливо  стали  вкатываться  две  ослепительные фары  "дальнего
света",  а  выше фар режущим,  тревожным посверкиванием крутились два  синих
проблесковых полицейских фонаря!
     Алик моментально засунул пистолет под брючный ремень, запахнул куртку и
тихо сказал Водиле:
     - Ставь запаску... Разговаривать буду я. Кто пикнет - покойник.
     С телепатическим криком:  "Вот видишь, Водила! Я же говорил, что что-то
должно  произойти!"  -- я  промчался  по  всей крыше фургона, перепрыгнул на
кабину  нашего грузовика  и  уселся как раз над своим Водилой,  который  уже
позвякивал инструментами у простреленного переднего колеса.
     Неожиданно на боку надвигающейся на нас полицейской машины  - выше фар,
но ниже синих проблесковых фонарей - вспыхнул мощный прожектор и залил белым
слепящим светом всю  "зону отдыха", наши три машины, Алика, Лысого, Водилу и
меня.
     Полиция  подъехала   совсем   близко,  поразглядывала   нас,  выключила
прожектор, поменяла "дальний" свет на "ближний" (про это мне уже  Водила все
объяснял) и заглушила свой двигатель.
     Теперь, когда их сильный свет  не бил по глазам, сразу стало видно, что
полиция  приехала  на  зелено-бежевом  автобусике,  чуть  побольше  Аликовой
"Тойоты".  Их было четверо - трое совсем еще мальчишки лет двадцати-двадцати
трех, а четвертый - возраста моего Водилы. Он держал в руке длинный  собачий
поводок и с трудом вытаскивал  из машины сонную упирающуюся овчарку, которой
все  было  до лампочки. Ей хотелось  спать, и она не собиралась  вылезать из
теплой машины, пока ее  художественный руководитель не догадался показать ей
на меня, сидящего на крыше кабины, и сказать ей:
     - Гляди, Рэкс! Кошка, кошка!..
     Тут Рэкс проявил ко мне некоторый слабый интерес и для порядку пару раз
на меня гавкнул.
     - Заткнись! - сказал я ей по-нашему, по-животному.
     Овчарка  тут  же  заткнулась,  села  и,  склонив  голову  набок,  стала
удивленно маня разглядывать.
     Тут  я вынужден кое-что объяснить. Обычно, когда Собака склоняет голову
набок  и,  якобы,  внимательно  смотрит  и  слушает,  Люди приходят в  такой
умилительный восторг, что готовы ей лапы целовать! Людям всегда кажется, что
склоненная  набок голова Собаки - это признак ее мудрого и доброго внимания.
На  самом  деле, все  категорически  наоборот! Это  первый признак Собачьего
идиотизма. Когда "Собачка склоняет головку набок", значит, она  ни хрена  не
понимает  и  находится   в   состоянии  полной  и   беспросветной  дебильной
растерянности!  Не  верите?  Почитайте  Конрада  Лоренца - "Человек  находит
друга".  Превосходная книжка! Когда мы с Шурой Плоткиным читали в этой книге
про "склоненную набок собачью головку" (вернее, когда Шура мне это читал) мы
так хохотали, так веселились,  так полюбили эту книгу, что долгое  время она
была у нас просто настольной, как и книга доктора Ричарда Шелдрейса.

     Шура потом признался, что,  прочитав Конрада Лоренца, он стал с гораздо
меньшим почтением относиться к Собакам, и с неизмеримо большим - к Котам.

     Все, все! Я прошу прощения... Сейчас и немедленно я вернусь к основному
сюжету.  Помню,  еще мой  Плоткин  говорил,  что  криминальный  сюжет должен
развиваться  стремительно, а любые отклонения от основной линии идут  только
во вред  рассказываемой истории. Но, когда  я вижу Собаку, склонившую голову
набок, я не могу удержаться от  того, чтобы не вспомнить  Конрада  Лоренца и
его книгу - "Человек находит друга"!
     -  Добрый вечер, -  по-немецки  сказал  один из молодых  полицейских  и
спросил моего Водилу: - Почему мотор не выключен?
     - Батарея - капут, - ответил Водила, не прекращая работы.
     - А с колесом что? - спросил другой.
     -  На  гвоздь  напоролся,  -  беспечно проговорил  Алик и  сочувственно
рассмеялся.  -  Наверное,  только  русский  грузовик может  найти  гвоздь на
немецком автобане!..

     - Нет, почему же? -  возразил третий. - Это  случается  довольно часто.
Странно  только,  что  лопнуло  переднее  колесо.  Обычно,  переднее  колесо
поднимает гвоздь, а пропарывается уже заднее.
     - Рихтиг, - сказал мой Водила, - дескать, "правильно".
     - Говорите по-немецки? - спросил Водилу руководитель Рэкса.
     -  Айн бисхен.  Немного... Майне фройнд  гуте дойче шпрахен, - и Водила
кивнул на Алика. - Поговори с ними, Алик, по-ихнему...
     Я  заметил, что  Водила  ускорил темп работы  и  понял,  что  он  хочет
поставить запасное колесо именно в присутствии полиции. Чтобы, когда полиция
уедет, наша машина была бы уже на ходу. Что он придумал, я не мог  разобрать
- в голове у Водилы была какая-то лихорадочная каша. Но я понял единственное
- мы обязаны быть на колесах!
     Лысый стоял в паническом перепуге, словно дерьма в рот набрал.
     -  Приготовьте,   пожалуйста,   ваши   бумаги,   -  сказал  молоденький
полицейский.

     Он именно так и сказал - "пожалуйста" и "бумаги".
     А  не  "Па-а-апрашу документики!", как у нас. Я совершенно не собираюсь
идеализировать немецкую полицию, и это будет отчетливо видно из дальнейшего,
но вот это "пожалуйста" мне у них очень понравилось.

     -  Возьми  у меня в верхнем кармане куртки, -  сказал Водила Лысому. --
Рукавицы худые, руки все равно грязные...
     И  пока Лысый предъявлял свои документы, пока доставал  документы моего
Водилы, а совершенно не теряющий присутствия духа Алик весело показывал свои
"бумаги" и непрерывно болтал  с  полицейскими о  том, как он  встретил своих
бывших земляков в Ганновере, как взялся помочь им с немецким, если возникнут
в дороге  какие-нибудь затруднения, -  я  напрямую сказал этому задроченному
Рэксу:
     - Рэкс! Не  рычи  и  не  скалься.  Хоть  на  минуту  забудь  о  вековом
антогонизме!  Не  смотри  на меня  сейчас  как на  КОТА.  Считай, что  в эту
секунду, я для тебя источник очень важной служебной информации!
     - Пошел  ты,  знаешь  куда... -  ответил  мне этот  хам. -  Тоже мне  -
"источник информации"! Шайзе...
     Но я решил, что вытерплю все! И постарался сказать самым мирным тоном:
     -  Рэкс,  дорогой!.. Да  подавись  ты своей Собачьей  фонаберией!  Будь
проще. У нас в машине сто килограмм  кокаина, понял, немецкое твое рыло?!  А
этот худенький Алик - убийца!  Как говорят в  России  -  "Исполнитель"!  Как
только вы  уедете - он сразу же застрелит моего и вон того -  Лысого.  Тоже,
кстати,  бандюга. Неужели  ты сам  не чувствуешь, как от этого  Алика  разит
оружием?!
     -  У  моих  у  всех  тоже оружие.  Я  не могу принюхиваться  к  каждому
встречному и поперечному. Будет приказ - понюхаю.
     - Ты милицейская Собака или нет?! - заорал я на Рэкса.
     - Нет. Я - Собака полицейская.
     - Один черт! А раз ты полицейская Собака, ты обязана...
     - Без приказа я не имею права.
     - Идиот  безмозглый!  Чиновничья твоя  морда!..  Какой  тебе  еще нужен
приказ?! Вот - ты, а вот - преступник! Хватай его!
     -  А  где  приказ? - тупо спросил Рэкс и,  конечно же, "склонил головку
набок". - Существуют определенные инструкции...
     -  Рэкс,  браток!.. Плюнь ты  на инструкции! Ты же  представитель такой
страны, с такими дорогами, с такими "Хунде-барами"!..
     Я уже не знал, как еще польстить этому тупице!
     - Хоть раз в жизни прояви  инициативу, дубина! Тебя  же будут  потом на
руках носить! На всех углах расхваливать...
     - Я никому и никогда не позволяю носить себя на руках, - с достоинством
ответил Рэкс. - И хвалить  меня тоже не надо.  Мне достаточно, чтобы меня не
ругали и не уволили.
     Я  думал, что я сейчас лопну  от бессилия и злости! Я спустился с крыши
по открытой двери  в кабину, а  уже  оттуда  спрыгнул  на землю  и сел прямо
напротив Рэкса, чем несколько ошарашил и его, и всех вокруг.
     - Я обращаюсь к  тебе как Животное к Животному! - прямо сказал я Рэксу.
-- Ты наконец это можешь понять, кретин ты зацикленный?!
     - Если ты будешь оскорблять меня при исполнении служебных обязанностей,
я задам тебе трепку, - строго сказал Рэкс.
     -  И останешься минимум без одного глаза, - пообещал я ему. -  За это я
тебе  отвечаю.  Да еще  и морду располосую так,  что тебя никто не узнает. А
кому в полиции нужна одноглазая Собака? Вот тут-то тебя точно вышибут пинком
под хвост  с  государственной службы. Тем более,  что свои  прямые служебные
обязанности ты исполнять отказываешься. Шлемазл!..
     Это всегда так Шура Плоткин  говорил, когда  сталкивался с каким-нибудь
абсолютно умственноотсталым типом. Причем, насколько я  понял, Шура и сам не
знал, что такое  "Шлемазл".  Однажды  он  сказал  мне,  что это было любимое
ругательство  его  бабушки.  И оно  ему  еще в  детстве  очень  понравилось.
Понравилось, как звучит.
     - Шлемазл... - с разными интонациями повторял Шура. - Шлемазл!.. Нет, в
этом что-то есть... Ты слышишь, Мартынчик? Шлемазл - и этим все сказано!
     Одним глазом  я следил за этим вонючим Рэксом - чтобы  он меня сдуру не
цапнул, а вторым поглядывал на Водилу и  видел, что наш  грузовик уже прочно
стоит  на  новом колесе,  простреленное валяется  рядом,  а  Водила  убирает
инструмент в железный ящик с ручками.
     Я решил сделать последнюю попытку:
     - Послушай, шлемазл! -  сказал  я  этому Рэксу.  - У тебя  хоть с твоим
Шефом есть Контакт?
     - Какой еще "контакт"?
     - Телепатический, - терпеливо объяснил я.
     - А что это такое?
     - Ну, Он тебя понимает?
     - Нам достаточно того, что я Его понимаю.  Он  приказывает,  я делаю. А
больше нам ничего не положено.
     - Но  ты можешь рассказать ему все, что  я тебе  говорил?  -- продолжал
допытываться я.
     - Стану я ему забивать голову всякими Кошачьими бреднями!
     Вот тут я унизился до того, что не вмазал ему по рылу за такую в высшей
степени оскорбительную фразу, а покорно попросил еще раз:
     -  Может  быть,  Ему это не  покажется  такими уж  бреднями.  Попробуй,
Рэксик, а?..

     - Какой я тебе  еще "Рэксик"?!  Ты  как  разговариваешь  с полицией?! -
вдруг зарычал этот болван и рванулся ко мне.
     Я  сходу врезал  ему  пару раз по  харе когтями и мгновенно очутился на
крыше кабины.
     - Эй, Кыся! Ты чего собачку обижаешь? - крикнул мне Водила.
     Впервые в жизни  мне дико  захотелось выругаться страшным  Человеческим
матом! И
     чем грязнее - тем  лучше... Мне захотелось  выплеснуть на  голову  этой
тупой полицейской Псине  поток всех возможных и невозможных Людских матерных
слов в самых чудовищных  и тошнотворных комбинациях,  которые  я  когда-либо
слышал у нас в России!
     Но  матюги  так  и  застряли  у меня в глотке, потому  что  полицейские
сказали всем  "Гуте  райзе!" - что-то вроде  "Счастливого пути...",  втащили
своего озверевшего болвана Рэкса в машину и уехали. А мы  с Водилой остались
нос к носу с Лысым и Аликом. Вот когда я понял, что нам с  Водилой надеяться
не на кого! Если мы не спасем себя сами, нас никто не спасет. Тем более, что
в руке у Алика снова появился его большой пистолет. Неожиданно в моей голове
вдруг  возник  негромкий  голос  Водилы:  "Не  психуй,  Кыся.  Не  дергайся.
Как-нибудь  выгребемся.  Ты  там  сверху приглядывай  за  Аликом.  Вдруг  он
стрелять захочет..."
     Вслух же Водила сказал:
     - Ну что, будем перегружать вашу пачку?
     - Вот это молодец! - восхитился Алик. - А я уж думал, что тебя придется
снова уговаривать.
     И Алик выразительно помахал пистолетом.
     - Пять штук на дороге не валяются. А если потом еще с каждого рейса так
же...  Как  говорит мой  Кыся - чего  мне хвост задирать  и зубы скалить? --
ухмыльнулся Водила.
     - Ах, у тебя еще и Кот говорящий?! Ну, ты грандиозный мужик!
     Алик был удивительно артистичен! Он все время во что-то играл. В "милую
мальчишескую  беспечность"  и "хорошее  настроение"  с  дорожной полицией, в
"восхищение" моим  Водилой, в "простоту" и  "рубаху-парня", в "располагающую
открытость". Играл широко, легко, без пережима, целиком отдаваясь только что
сочиненному образу.  Однако,  с  Лысым он был строг  и неумолим. Но это тоже
была своего рода игра - этакий маленький спектакль в расчете на трусливого и
неумного зрителя.  Иногда он  терял  над  собой  контроль -  всего  лишь  на
секунду, и глаза его становились жесткими, слишком  явно оценивающими каждое
чужое движение, каждое слово, каждую интонацию. И я видел, что выстрелить он
был готов в любое мгновение.
     Ах, если  бы он  мог сам  перегрузить  эту дурацкую "фанерную"  пачку с
кокаином в сто семьдесят кило весом в свою "Тойоту"! Он бы просто, не медля,
по выражению Бармена, "отправил бы гулять по небу" и Лысого, и моего Водилу.
В таком деле - лишние  люди никому  не  нужны. Это  мне еще по дороге Водила
объяснил. Я  мотался по крыше кабины и  по верху фургона, стараясь все время
находиться над Аликом и его страшненьким пистолетом. Волей-неволей я пытался
настроиться  на  ЕГО  волну,  чтобы  попробовать  хоть  как-то  предупредить
грядущие  события. Мысленно я призывал на помощь  все  наше  Кошачье-Котовое
НЕОБЪЯСНИМОЕ  - то, что дает нам возможность  непонятным  образом ПРИДВИДЕТЬ
СЛУЧАЙ... В чистом виде я  этого  так  и  не смог сделать  - он был  слишком
сильной личностью для меня! Но внезапно я понял, что зато установил с Аликом
какой-то странный, необычный, Односторонний  Контакт. По принципу  - я  тебя
вижу, а ты меня - нет. То есть, я для него оставался закрыт,  а он для  меня
-- будто голенький...
     Я увидел, что он страшно  нервничает! Не потому, что, как только кокаин
будет  перегружен  в  его  машину, ему придется  отправить на тот свет  двух
человек. Это дело привычное. Это, в  конце концов,  его профессия. А вот то,
что обычная, паршивенькая дорожная полиция совершенно случайно заехала в эту
идиотскую "Зону отдыха" и внесла  в свой  компьютер данные документов  моего
Водилы,  Лысого,  а  вместе  с  ними  и  Алика,  -  вот  это  может  грозить
осложнениями. Естественно,  после  того,  как  найдут  трупы  этих  русских.
Кстати, по пять тысяч долларов на трупах нужно будет оставить.  Такие деньги
- не стоят пачкотни. Как обычно, полиция отнесет это к разряду - "внутренние
разборки  русской мафии". А деньги  (если они, конечно, долежат у покойников
до приезда полиции!) будут лишним подтверждением этой славной версии. Теперь
такое стало  в  Германии столь привычным, что перестало быть сенсацией.  Ну,
мюнхенский "Абендцайтунг" напечатет фотографии застреленных и выдаст крупный
бездарный заголовок: "Кремль протягивает щупальцы к Баварии!". Русскоязычная
берлинская    газетка   "Европа-Центр"   опубликует   небольшую   заметочку,
подчеркнув, что у них  в Берлине еще  не то бывает!.. Наверняка, откликнется
многостраничный и тоже русский Лос-Анджелесский  альманах "Панорама" - у них
здесь  есть свой корреспондент. И  все!.. На следующий день уже все об  этом
забудут,  потому  что  в  мире  есть  вещи  поглобальнее  -  Босния,  Чечня,
землетрясения,  наводнения,  извержения  вулканов,  неонацизм  и скандальные
разводы принца Чарльза с принцессой Дианой или манекенщицы Клаудии Шифферс с
фокусником Давидом  Копперфильдом. Алик же  завтра  утром  сдаст  товар кому
надо, получит гонорар за доставку и устранение двух свидетелей, заберет свою
маму и  укатит с ней в Италию, в Лидо-ди-Езоло, где на пятнадцати километрах
пляжной  косы   умудрилось  расположиться  пятьсот  отелей  любого  калибра!
Поди-ка,  найди там Алика. Тем более, что они с мамой покатят туда совсем не
с теми  документами, которые зарегистрировал компьютер дорожной  полиции.  И
уж, конечно, не на этой машине...

     Он покажет маме Венецию - туда всего полчаса  езды  по  хорошей дороге,
покатает маму на гондоле по всем  вонючим веницианским каналам, и гондольеры
в одесских соломенных канотье с яркими лентами на тульях будут говорить маме
-  "синьора" и  вежливо помогать  ей сесть  в  гондолу и  выйти из нее. Алик
повезет  маму на  три  знаменитых островка  в Венецианском заливе -  Бурано,
Мурано  и  Торчелло.   И   вместе  с  нею  будет  восхищаться  виртуозностью
потрясающих  стеклодувов,  шататься  по  узеньким островным улочкам  шириною
всего в два--два с половиною метра...
     Неделю тому  назад  на Мурано, именно на такой  улочке, Алик  застрелил
какого-то иркутского не то градоправителя, не то банкира... Кто? Что?.. Этим
Алик  никогда  не интересуется. Он получает  заказ, аванс, один час летит из
Мюнхена  в Венецию, полчаса на катере до Мурано, еще полчаса на  острове,  а
затем обратно.  Утром после завтрака с мамой  вылетел,  к обеду уже вернулся
домой.  Мама очень не любит, когда Алик  опаздывает к обеду. А двадцать пять
тысяч  долларов - "на  дороге не валяются", как сказал этот здоровый русский
шоферюга из Питера. Вот его почему-то Алику жалко... То ли  потому, что он с
котом ездит,  то  ли еще  почему.  Но  жалость для  Алика - непозволительная
роскошь, и  он  тут же отметает от  себя это непривычное для  него ощущение.
Все-таки  есть  достаточно  серьезная опасность,  что Алика могут вычислить.
Особенно, если это дело полиция не  спустит на  тормозах и  за это возьмется
"Крипо" - криминальная полиция. Там сидят ребятишки серьезные...

     Ну, да Бог не  выдаст,  свинья не съест! Как говорится, овчинка  стоила
выделки. Из  России пареньки-"исполнители" или, как их теперь  стало  модным
называть -  "киллеры",  всего за  три тысячи баксов в  Америку летают. Плюс,
конечно, дорога туда и обратно. А Алик только один аванс получил - пятьдесят
тысяч.  Не долларов,  а  немецкими марок, но  тоже  неслабо. Особенно,  если
учесть, что завтра при расчете он еще столько же получит!..
     Многих слов в мыслях  Алика я не понял. За шесть лет своей сознательной
жизни я,  например,  впервые  услышал такое,  как  "абендцайтунг",  "принц",
"панорама", "венеция", "компьютер", "гондола", "виртуозность" и "неонацизм".
     Но  я понял главное  - как  бы Алик ни  старался  казаться  спокойным и
веселым  малым с пистолетом  в руках,  нервно он  был взвинчен до предела! И
поэтому невероятно опасен. А во-вторых, что бы  Алик в эти минуты не  болтал
Лысому и моему  Водиле о  "дальнейшем сотрудничестве",  он уже  бесповоротно
приговорил их к смерти. Прямо здесь, в десяти километрах  от Мюнхена. В этой
слабоосвещенной придорожной "Зоне отдыха"...

     Пока же  Алик весело подбадривал Водилу  и  Лысого, которые,  кряхтя  и
беззлобно переругиваясь, впихавали  в Аликову "Тойоту"  ту  самую кокаиновую
пачку "фанеры" в продранном мною полиэтилене.
     Наконец все было  закончено -  пачка удобно  расположилась  за  задними
сиденьями,  Водила и  Лысый  вылезли из  микроавтобуса,  и  Лысый  аккуратно
прикрыл задние  двери  "Тойоты".  Повернулся  к Алику и  гордо, как  человек
хорошо выполнивший порученную ему работу, улыбнулся и сказал:
     - Порядок, Алик!
     Вот тут-то  и раздался первый выстрел. Он оказался  совсем не страшным.
Мне вообще  почудилось,  что кто-то рядом  присвистнул  и  сломал небольшую,
сухую ветку.
     Но у Лысого тут  же остановились  глаза, удивленно открылся рот,  а над
правой  бровью  внезапно  возникла  темнокрасная точка величиной  с пижамную
пуговицу. Дальнейшее  происходило словно во сне. Плавно и почти беззвучно...
С присвистом "сломалась  еще одна сухая ветка", и из шеи уже мертвого Лысого
пульсирующими толчками  стала выплескиваться  темная густая кровь,  а сам он
начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку "зоны отдыха"...
     Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки
свое  "оружие" -  метровый кусок электрического кабеля - мой Водила бросился
вперед, на Алика!
     Раздался  третий  выстрел - уже  по  Водиле.  Но  мой прыжок  на  Алика
опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому,  слава Богу, выстрел
оказался не совсем точным.
     Я летел с крыши нашего фургона в  физиономию Алика, выставив вперед все
свои четыре  лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли  в кожу
его  головы и, разрывая ее,  проскользили по  лобной кости, вспарывая правый
висок  и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской
ненависти я запустил когти как можно  глубже, передними лапами повис на лице
Алика, а задними -  изо всех  сил  ударил его  по  горлу!  Один раз, второй,
третий!!! Я слышал его дикий крик,  ощущал вкус и запах его крови, рядом  со
мной палил  его  пистолет, а я бил,  бил, бил  задними ногами,  разрывая ему
подбородок, рот, шею!..
     Он  пытался  сорвать меня со своего  лица, задушить, но я совершенно не
чувствовал боли  и даже сумел  прокусить ему в нескольких местах руку. Когда
же  ему  все-таки  удалось оторвать меня от себя  и  отбросить в  сторону, я
прыгнул на него снова. И снова в тот же  момент, когда он, залитый кровью, с
исполосованным  лицом и разорванным горлом, сумел еще раз выстрелить в моего
Водилу. И Водила упал...
     Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил,  но глаза его  были
залиты  кровью,  он  надрывно кашлял,  выхаркивал  чернокрасные  сгустки,  и
поэтому,  как говорил  Шура  Плоткин, "об попасть в меня -  не могло быть  и
речи".
     Вообще-то,  теперь,  задним  числом,  я  отчетливо  понимаю,  что  этот
худенький,  похожий  на старшеклассника-отличника  со  славным комсомольским
послужным  списком  полуэстонский-полуеврейский  паренек  --  был  человеком
несомненно  мужественным.  Я хорошо  помню,  как  он  деловито вытер рукавом
текущую на глаза кровь,  двумя руками сжал рукоять большого  автоматического
пистолета и навел его в подымающегося и тоже залитого кровью Водилу.
     С третьим прыжком  я опоздал...  Опоздал ровно  настолько же, насколько
опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!
     Но... О, счастье! Пистолет Алика всего  лишь  звонко щелкнул - выстрела
не  последовало!  Наверное, что-то  там в пистолете кончилось,  и  он просто
перестал  стрелять. А  может  быть,  Господь  Бог,  наконец,  увидел  сверху
творящуюся внизу несправедливость.
     Алик  отбросил меня  в сторону,  зашвырнул  в кусты пистолет и,  кашляя
кровью, рванулся к своей "Тойоте". Его шатало из стороны в сторону, он плохо
держался на ногах  и почти ничего не видел, но все-таки сумел сесть за руль,
завел мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу.
     В паническом ужасе я съежился до размеров месячного Котенка!
     Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутнулся
с  боку на бок и мгновенно оказался  под  собственным  грузовиком.  Раздался
жуткий удар -- "Тойота" с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного
фургона  (все  технические подробности  у меня,  конечно же,  от  Водилы), и
отвратительный  звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом
звонко   рассыпающихся  вдребезги  разбитых   стекол  микроавтобуса   Алика.
Искореженная "Тойота" взревела двигателем, со скрежетом выдралась из  нашего
грузовика задним ходом, а потом рванула вперед -- к выезду на автобан.
     Я бросился к своему Водиле.
     Скрючившись, поджав колени  к самому  подбородку  и  держась руками  за
живот,  Водила лежал  на боку под фургоном и тяжело  дышал, с силой зажмурив
глаза. Первым  выстрелом  у  него  было  всего  лишь  разорвано  ухо,  а  не
прострелена голова,  как  у Лысого, и теперь оттуда  обильно текла кровь  на
лицо, шею, затекала за воротник рубахи...
     Я стал быстро зализывать ему  эту рану, а он открыл глаза  и сказал мне
негромко:

     - Не старайся, Кыся... Там - ерунда. У меня в животе пуля.
     Он приподнялся на четвереньки и, как младенец еще не умеющий ходить, на
карачках  выполз из-под  фургона, затыкая живот  одной рукой.  Увидел  белую
спину и огни уходящей "Тойоты" и сказал:
     -  Не  боись,  Кыся... Счас мы  этому шустрику козу все-таки  заделаем!
Ну-ка, лезь в машину...
     Я вскочил в кабину, а вот как туда  залез Водила -  уму непостижимо! Но
он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..
     Когда  мы   резко  рванулись  за  почти  скрывшимися  задними  фонарями
"Тойоты", распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув  сначала
грузовик Лысого, а потом и  его самого, головой лежащего  в луже собственной
крови, выскочили на  автобан  под  звуки  своей  тревожной  сирены  с  такой
скоростью, что все  машины,  шедшие в прямом направлении  к  Мюнхену,  стали
притормаживать, чтобы пропустить нас.
     Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да еще в темноте. Да еще
среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да еще шныряя из ряда в ряд,
под возмущенные и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..
     - Ах, уйдет, сука!.. - прерывающимся хриплым голосом бормотал  Водила и
напряженно  вглядывался вперед,  где  то  и  дело мелькала "спина"  Аликовой
"Тойоты".  -  Ах,  уйдет гад... И  выживет! И  пойдет опять эта  "дурь", эта
наркота  сраная по  всему свету... И люди будут дохнуть от нее, и дети будут
ее пробовать... В той Настюхиной школе -- дочки моей, где все за доллары - и
пирожки  с  капустой, и  академики, -  наркота по  всем классам  гуляет!.. В
старших  -  колются, в  младших  -  нюхают... Вот скажи, Кыся,  как  уберечь
ребенка?!
     Водила застонал,  прижимая  одну руку к  животу, а второй  быстро вертя
руль  то  в  одну,  то  в  другую  сторону.  Но  неожиданно  оборвал  стон и
обрадованно прохрипел:

     - Гляди,  Кыся!..  Ремонт  дороги!!! Слава  те Господи!  Хер  он у меня
теперь уйдет, сучонок падлючий!..
     Я  увидел, как впереди засверкали желтыми лампочками  огромные стрелки,
указывающие  на   резкое  сужение  автобана,  а  впереди  нас  стало  плавно
замедляться движение машин  по всем  четырем  полосам, вливаясь всего лишь в
две полосы, свободные от ограждения.
     Водила включил опять сирену и, чуть  ли не  распихивая сужающийся поток
машин,  почти вплотную сумел приблизиться к "Тойоте" Алика. Вот теперь Алику
уже  некуда было деваться. С боков он  был зажат десятками машин,  а впереди
него еле двигался гигантский серебристый рефрижератор из Голландии!..
     -  В койку,  Кыся! -  совершенно чужим  голосом  крикнул мне  Водила. -
Прижмись там к задней стенке! Счас он у нас нанюхается кокаину!!!
     Я тут же прыгнул  в подвесную койку и с ужасом увидел, что в  то время,
как все машины вокруг уже  снижали скорость  до  минимума, мой  Водила  вжал
педаль  газа  в  пол  кабины и  с  сумасшедшей скоростью  помчался  на белый
микроавтобус  "Тойота",  так хорошо  различаемый  теперь на фоне  широченной
задней стенки серебристого фургона голландского рефрижератора!
     На  мгновение  мне  показалось,  что  все  это  происходит  в  каком-то
кошмарном сне, и  стоит мне сделать усилие, как я проснусь и окажусь в нашей
симпатичной  петербургской квартирке, в своем  собственном кресле, и  сквозь
легкий, почти прозрачный сон, буду слышать, как на кухне, позвякивая вилками
и рюмками, Водила и Шура пьют водку, чем-то закусывают и, негромко, чтобы не
разбудить меня, про меня же рассказывают друг другу разные истории каждый из
своей жизни со мной...

     Удар был какой-то невероятной, чудовищной силы!!!
     Словно гигантский снаряд, наш грузовик вонзился в почти стоящую Аликову
"Тойоту" и влепил ее в  заднюю  стенку  голландского  рефрижиратора так, что
голландец, весом в добрых полсотни тонн, умудрился прыгнуть вперед метров на
десять!..
     Я вместе с подушкой  и  одеялом  вылетел  из подвесной  койки прямо  за
спинку пассажирского  сиденья. Что, по  всей вероятности,  меня и  спасло...
Потому  что Водила молча, не  произнеся  ни одного ругательства,  ни  одного
слова, глядя вперед остекленевшими неживыми глазами на омертвевшем  лице,  -
резко рванул наш грузовик назад, отъехал немного, и снова помчался вперед на
то, что оставалось от "Тойоты" Алика...
     Второго удара я  почти  не  услышал. Меня  сразу же  бросило головой об
какую-то
     железную конструкцию под креслом и я отключился.


     Очнулся я от того, что меня кто-то облизывал.
     Я попытался открыть глаза, но это удалось мне только наполовину. Правый
глаз  почти  не открывался. Какая-то  узенькая щелочка,  а не глаз!.. Опух я
так, что справа, наверное, был похож как две капли воды  на ту киргизку Шуры
Плоткина, которая выдавала  себя  за  китаянку. Дядя у нее еще был уйгуром и
жил за Талгарским перевалом...
     О, Господи, о  чем это я?! Совсем сбрендил...  Где я? Кто меня лижет?..
Неожиданно  я  понял,  что валяюсь между двух толщенных собачьих лап, тут же
почуял Овчарочий запах и услышал  виноватый голос  этого полицейского дурака
Рэкса:
     -  Прости  меня,  браток... Прости, если можешь. Ты был тогда так прав!
Так  прав...  Если   бы  я  тогда  поверил  тебе!  Это  все  наша  глупейшая
служебно-национальная  ограниченность  -  приказы, запреты,  инструкции!.. И
потом,  на этой  работе так черствеешь... Майн Готт!  Если бы  я тебе  тогда
поверил, Кыся!..
     - Откуда ты знаешь, как меня зовут? - слабым голосом спросил я, даже не
вспомнив свое настоящее имя.
     Я попытался приподняться. Голова у меня раскалывалась, ноги не держали.
     Рэкс мягко  взял меня  зубами за шкирку и помог мне встать на ноги.  Он
еще пару раз лизнул мой распухший правый глаз и ответил:
     -  Так  тебя  Твой называл.  Только  и твердил -  "Кыся... Кыся!.."Я  и
подумал, что "Кыся" - это ты.
     - Где он? - моментально пришел я в себя.
     Рэкс поначалу замялся, а потом скорбно произнес:
     -  Знаешь,  Кыся,  у  нас  в  Германми не принято скрывать что-либо  от
близких... Думаю, что он уже умер.
     - Где он?! - заорал я и впервые оглянулся вокруг себя.
     Огромный  участок автобана  и прилегающей  к нему обочины  был  оцеплен
бело-красной  пластмассовой  лентой  и освещен десятками автомобильных фар и
какими-то специальными фонарями. В воздухе стоял плотный кокаиновый запах.
     У голландского  рефрижератора была разбита вся задняя  стенка  так, что
виднелись все  потроха до передней стены фургона.  Наш "Вольво" уже оттащили
назад. Кабины практически не было! Крыша встала дыбом, обтекатель валялся на
проезжей  части.  Передние  колеса  сместились  куда-то  под  центр   нашего
тягача...  Я  бросился к сплюснутой кабине,  но Водилы там, слава  Богу,  не
было!..  И тут между  ни в чем не повинным голландским  страдальцем  и нашим
грузовиком   я   увидел  то,  что  еще   совсем  недавно   было  симпатичным
микроавтобусом "Тойота"  с живым  двадцатидевятилетним Человеком за рулем  -
неглупьм и смелым, жестоким и страшным, с таким привычным и детским именем -
     Алик, который за свою короткую  жизнь успел повоевать  в Афганистане  и
Карабахе, вывезти свою маму в эмиграцию и продолжать здесь "свою собственную
войну"  -- за  свою  и  мамину  сытую жизнь,  продолжая  убивать,  убивать и
убивать. Потому что ничему другому его не  успели научить... Когда я увидел,
что от него осталось - меня вырвало.  Так это было страшно  и отвратительно.
Запах  бензина и крови, машинного масла и  кала,  обгоревшего  человеческого
мяса  и кокаина  - вывернул  меня наизнанку!  Затяжной и мучительный приступ
рвоты сотрясал мое тело,  а  в  голове билась одна только мысль -  Водила не
может умереть! Водила жив...  Рэкс  явно что-то путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ
ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..
     Две  машины, вроде  нашей "Скорой  помощи",  только  выше и  больше,  с
распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни
- не в белых халатах, как у нас, а  в оранжевых комбинезонах со  сверкающими
серебряными полосами на рукавах - делали свою докторскую работу...
     Откашливаясь  и отхаркиваясь, я помчался  к тем  паренькам в  оранжевых
комбинезонах.  И увидел своего Водилу... Он неподвижно лежал  на  носилках с
закрытыми глазами, был совершенно  белого цвета, если не считать почерневших
следов засохшей крови из простреленного уха и вспухший, посиневший лоб.
     На  рот Водилы  была  наложена какая-то штука с трубками  и  проводами.
Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборами. Один паренек  следил
за насосом  и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по
другой трубке в руку Водилы капала жидкость.
     Третий  парень  в  оранжевом  комбинезоне  слушал  Водилино  сердце,  а
четвертый разговаривал  по  телефону без шнура, но с  маленькой антенной.  И
кому-то куда-то говорил:
     - Давайте геликоптер!  (Оказалось, что  это вертолет, который  я тысячи
раз видел по  телевизору). Прострелена брюшная полость - возможно внутреннее
кровотечение.  Правда, пуля прошла  по касательной... Под  курткой был кусок
толстого электрического кабеля. Да... Наверное, он изменил направление входа
пули.  Хуже другое  - ушиб лобных  долей  головного мозга и... Скорее всего,
переломы  верхнего  грудного отдела  позвоночника. Рефлексы  отсутствуют....
Кто-нибудь из вашего персонала знает русский язык? На всякий случай... Да?
     Отлично! Ждем ваш геликоптер...
     Я  почти  ни  черта  не  понял из того, что  говорил  этот  молоденький
оранжевый  доктор. Не потому,  что он  говорил по-немецки, мне  лично на это
наплевать,  повторяю в который раз - у нас, у животных, языкового барьера не
существует.  Просто я ни  хрена не  смыслю в медицине на любом языке! Я знаю
одно -- раз болит, значит, нужно как  можно терпеливее и тщательней зализать
это  место.  А  вот  то,  что  Водила ЖИВ, теперь для  меня не было  никаких
сомнений. Несмотря на то, что он выглядел мертвее мертвого!
     Ну,  во-первых,  мертвому вертолет вызывать не стали  бы. А "отсутствие
рефлексов" - еще далеко  не  конец!  Про рефлексы я знал от Шуры Плоткина. И
про "условные",  и про  "безусловные". Я не очень хорошо помню,  в  чем  там
дело, но к сожалению, точно знаю,  что  когда  рефлексов нет -  хуже быть не
может. Хотя, повторяю, это еще совсем не конец! А потом, я же сам СЛЫШУ, что
Водила ЖИВ! Он только не в силах подать мне внятный сигнал. Еще бы! Вон, как
он лбом треснулся...  Я же ЧУВСТВУЮ, как он даже что-то хочет сказать мне, и
не может выговорить,  бедненький. Я  прошмыгнул  под проводами  и трубками и
стал быстро зализывать большую синюю опухоль на лбу Водилы.
     -  Откуда кошка?!  - вдруг заорал  один из оранжевых,  а второй схватил
меня за загривок и отбросил в сторону.
     В этот момент Рэкс кинулся на моего обидчика с таким рычанием, что если
этот  тип и обмочился от  страху,  то мы этого не видели только потому,  что
комбинезон был из плотной ткани!
     Хорошо еще,  что  шеф  Рэкса успел оттащить его в сторонку и, кивнув на
лежащего Водилу, сказал:
     - Это его кот. Он с ним ездил. Не отгоняйте его...
     - Да вы с ума сошли!.. - возмутился оранжевый с телефоном без шнура.
     В это мгновение я увидел, как у Водилы дрогнули пальцы на левой руке, и
снова бросился зализывать ему лоб.
     - Не отгоняйте кота. Пусть он пока будет с ним,  - настойчиво  повторил
полицейский водитель Рэкса. - Этот  русский должен остаться  живым. Трупов у
нас и без него хватает...

     В вертолет меня брать не хотели.  Пока  отчаявшиеся уже  было оранжевые
доктора, не заметили одного  странного  явления: как только меня оттаскивали
от Водилы, так сразу же у него начинало падать давление крови!
     Что бы они ни делали, как бы ни хлопотали - давление падает, и все тут!
Вот-вот кончится мой Водила...
     Но  как  только пальцы Водилы, казалось  бы, безжизненно касались  моей
спины, головы,  уха, хвоста, лапы, -  неважно чего,  так  сразу же  давление
Водилы приходило в норму без всяких врачебных и лекарственных усилий.
     Старший из оранжевой врачебной группы  во всеуслышанье заявил, что если
бы  он сам не наблюдал этого феноменального явления собственными глазами,  а
только  услышал   от   кого-нибудь,  то   посчитал   бы   подобный   рассказ
беззастенчивой ложью или бредом душевнобольного. Но так как времени на жизнь
пациента (то есть, моего Водилы) уже почти не осталось, он как врач не имеет
права пренебрегать даже таким фантастическим явлением!  Раз  прикосновение к
коту стабилизирует давление и пока достаточно успешно удерживает пациента на
этом  свете,  хотя по всем показателям ему  уже полчаса, как полагается быть
совсем на другом, - пусть будет кот! Каким бы идиотизмом это ни казалось  со
стороны.

     Это случайное наблюдение на  ближайшее время  решило мою судьбу. Думаю,
что судьбу моего Водилы тоже. Я был втиснут под носилочный ремень вплотную к
Водиле так, чтобы пальцы  его  левой  руки  постоянно  касались  моего тела.
Вместе  с  кучей  проводов и трубок  нас  погрузили в вертолет, а  там  уже,
внутри, подключили к каким-то новым аппаратам и новым проводам.
     Кроме летчика,  нас было еще шестеро в вертолете - два врача, Водила, я
и  два  совершенно бесполезных  человека:  сотрудник  криминальной полиции и
медицинская  сестра  нейрохирургического  отделения  той больницы,  куда  мы
летели. Ей было лет тридцать с хвостиком и звали ее Таня Кох. Так, во всяком
случае,  она отрекомендовалась старшему  наземной  оранжевой  группы,  когда
прилетела вместе с вертолетными врачами.
     Наверное, на своем месте, в больнице, она была необходима и полезна. Но
сюда она прилетела как человек, знающий  русский язык,  - то есть переводить
то, что, авось, да и скажет Водила, когда очнется...
     Примерно для того же с нами в вертолет уселся и полицейский в штатском.
На  случай,  если  Водила придет  в себя,  попытаться  задать  ему несколько
вопросов и выслушать перевод этой Тани.
     Но так как Водила уже не собирался приходить в себя, мало того, он даже
и жить  не собирался, то  и Таня, и  полицейский были  в вертолете абсолютно
лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мне-то тем более...
     Я лежал под левой рукой  Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и
чувствовал, как медленно,  но  неумолимо  тает и  без  того небольшой  запас
отпущенного ему времени быть с нами.
     Его явное угасание  почему-то представлялось мне  как тоненькая струйка
чистой  прозрачной  жидкости,   вытекающей  из  трещины   большого   и  тоже
прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой  живительной влаги, что
сосуд вот-вот совсем опустеет и Водила навсегда уйдет в то самое НИКУДА, где
так явственно  и  пугающе сейчас  исчезает  тоненькая  струйка его жизни. Но
когда в  сосуде оставалось  всего  чуть-чуть, буквально  на донышке, струйка
неожиданно  прекратила  свое  ужасное, неотвратимое течение в  НИКУДА.  И  я
услышал тихий, прерывающийся, еле внятный голос Водилы. Он ничего  не сказал
вслух.  Он даже  почти не дышал. Его  голос  прозвучал в моем  мозгу, в моей
голове,  во  всем  моем  существе.  В  таком  состоянии  -  это  было высшее
проявление Контакта!

     "МНЕ, НАВЕРНОЕ, ПРИДЕТСЯ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ, КЫСЯ..." - с трудом проговорил
Водила.
     - Нет,  нет,  Водила...  Тебя  обязательно  вылечат!  Мне  Шура Плоткин
рассказывал,  что  в  Германии сейчас  лечат абсолютно  все!  - я  попытался
придать этой фразе максимум искренности и убедительности.
     "НЕ  ПРЕРЫВАЙ МЕНЯ... НЕ МЕШАЙ, - прошелестел Водила. -  Я СЛАБЕЮ.  МНЕ
ТРУДНО   ГОВОРИТЬ.  ЗАПОМНИ  -   РАКОВА   ПЯТНАДЦАТЬ...   МЕЖДУ  ПАССАЖЕМ  И
МУЗКОМЕДИЕЙ...  ВТОРОЙ  ДВОР  НАПРАВО...  ТРЕТИЙ  ЭТАЖ...  ТЫ  БЫВАЛ  В  ТОМ
РАЙОНЕ?.."
     -  Нет,  но я  спрошу у местных Котов и Кошек. Мне покажут... Я  найду,
Водила! Я обязательно найду!.. Какой номер квартиры?
     "СКАЖИ СВОЕМУ КОРЕШУ - ШУРЕ... ПУСТЬ ЗА НАСТЮХОЙ МОЕЙ ПРИГЛЯДИТ..."
     - Какой номер квартиры, Водила?! Ты не сказал номер...
     Но тут из сосуда вдруг снова стала вытекать струйка, да так быстро, что
оба  врача  страшно  перепугались!  Запищал  какой-то  маленький телевизор с
темным  экранчиком,  по  которому  вместо волнистых  зеленых  линий побежали
прямые, чем и произвели переполох в нашем вертолете!
     Что там делали  с  Водилой  - понятия не имею.  Я знал одно -  Я ДОЛЖЕН
ВЕРНУТЬ ЕГО ОТТУДА! И если эти два доктора хоть чем-то сумеют мне помочь - я
буду им безмерно благодарен.
     Чего  я  только  не  делал!  Я кусал  руку Водилы, лизал его угаснувшее
запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавей, чтобы Водила
острее чувствовал то, что я делаю...
     Я  звал  его ОТТУДА! Я умолял  его не  УХОДИТЬ!  Не  бросать  меня... Я
молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то,
что  нельзя никому  поручать  своих детей! Что все надо делать самому... Что
есть  еще больная жена, которая без  него умрет от голода и  горя!..  Что за
Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику! А
кончиться   все   может   тем,   что   оставшись  без  отца  и  матери,  его
двенадцатилетняя Настя окажется там - на Фонтанке, у  Дворца пионеров, среди
маленьких,  недорогих  проституточек,  про  которых  он  сам  рассказывал  в
Ганновере!
     - Ты этого хочешь, Водила?!! - в исступлении кричал я.
     Я находился в состоянии совершеннейшей истерики и не понимал,  что  уже
далеко перешагнул за  границы  обычного телепатического Контакта,  и  дальше
начинается уже что-то Потустороннее!
     Но когда я, наконец, снова ощутил под своим языком редкий и слабый, еле
слышный  пульс  на Водилином запястье,  -  силы  меня  покинули  и  я  самым
натуральным Человеческим образом, расплакался.
     И откуда-то издалека услышал беззвучный голос Водилы:
     "Я ПОСТАРАЮСЬ, КЫСЯ... НЕ НЕРВНИЧАЙ. УСПОКОЙСЯ, ПРОШУ ТЕБЯ, КЫСЯ..."

     Ох, как  не прав был Алик, когда думал, что  история с парочкой русских
трупов в "Зоне  отдыха"  автобана номер девять привлечет  внимание немцев не
более, чем на сутки!
     Хотя,  так  уж  обвинять  покойника  в  недальновидности  тоже  было бы
несправедливым.  Он  же  считал,  что  этот  эпизод ограничится  лишь  двумя
брошенными русскими грузовиками и двумя застреленными шоферюгами-россиянами.
А  все остальное  Алик предоставлял  додумывать журналистам и  полиции. Алик
даже   мысли  не  допускал,   что  эти  два  трупа  ворвутся   в  насыщенную
уголовно-криминальную  хронику  прессы  и  телевидения Германии,  окруженные
густым, стокилограммовым облаком  кокаина, развеянного над автобаном всего в
десяти  километрах от Мюнхена...  А это резко повысило  интерес к  истории с
брошенными русскими грузовиками и парочкой покойников! Алик и с трупами  дал
маху. Ну, разве думал Алик, что одним из этих трупов окажется он сам?!
     Я все говорю про  убитых - "труп",  "покойник". Так, как  их назвал  бы
Шура Плоткин. А ведь  это - более чем неточно! Ну, Лысый, черт с ним... Труп
он и есть  труп. А  вот то, что  осталось  там на  автобане  от  Алика  - ни
"покойником",  ни  "трупом"  не  назовешь.  Так...  Некие  кровавые ошметки,
спрессованные  с  кусками  искореженного  металла, без  каких-либо  малейших
признаков человеческого тела и автомобиля.
     Недаром я от одного взгляда на эту картинку блевал чуть не до обморока!
И вообще,  Алик сильно  ошибался, когда  думал,  что  немцы  могут это  дело
"спустить на  тормозах". Дескать, потому, что  сегодня  в  Германии разборки
русских мафиози стали привычным явлением. Газеты - не только "Абендцайтунг",
как  думал  Алик, но и "Тагесцайтунг", и "Бильд", и даже, уж на что солидная
газета,  - "Зюддойчецайтунг", изо дня в день печатали репортажи  о том,  как
проходит  следствие, как полиция топчется на одном месте,  давали фотографии
Алика,  Лысого  и  моего  Водилы  с   их  документов,   фотографии  с  места
происшествия,  изображения  раздолбанного голландского рефрижератора, нашего
разбитого "Вольво",  фото уцелевших пачек с кокаином... Вплоть до химических
анализов именно этого  кокаина, которые давали довольно четкое представление
о  его родословной  и  месте  возникновения. Телевидение  - чуть ли  не  все
немецкие  программы -  тоже вовсю  упражнялось  в показе пережеванной  груды
железа с остатками  того, что  было Аликом, крупные планы  мертвого Лысого с
двумя черными  дырками -  над бровью и под подбородком на шее. Показывали  и
моего  Водилу -  неподвижного,  с закрытыми глазами,  опутанного проводами и
трубками, лежащего  в  каком-то специальном  отделении клиники, куда  никого
якобы не  пускают. И, конечно, как  в американских фильмах (мы с Шурой такое
раз сто уже видели!), с удовольствием показывали полицейский пост у дверей в
это спецотделение.  Будто мой Водила может сейчас встать со своей спецкоечки
и  убежать  в неизвестном направлении.  Или в один прекрасный  момент оживут
Лысый и Алик, ворвутся в клинику и еще раз попытаются ухлопать моего Водилу!
Но самыми  ужасными были интервью с  мамой Алика. Скромно и  модно одетая, с
худенькой девичьей фигуркой, растерянная  пожилая женщина на плохом немецком
языке пыталась уверить  мир,  что все произошедшее - трагическая ошибка, что
ее мальчик никогда  в своей  жизни никого не обидел!  А то, что он воевал  в
Афганистане и  Карабахе - так другого выхода у него  в  Советском  Союзе  не
было.  Поэтому они  с  сыном и эмигрировали... А  ей безжалостно  показывали
пистолет  с  отпечатками  пальцев   Алика,   ей  предъявляли  неопровержимые
доказательства, что ее мальчик был холодным и  страшным убийцей, что деньги,
которые  она считала результатом  его  внезапно  открывшегося  коммерческого
таланта на ниве  "экспорт-импорт", были его  гонорарами за  "исполнительское
мастерство",  за десятки смертей  почти  во  всех  странах мира. Его  искали
очень, очень давно, но насколько  он был  жесток,  настолько же  и  умен,  и
поэтому даже "Интерпол" до сих пор не  мог его вычислить. И если бы  не этот
кокаин... Она не хотела ни во что верить. Она умоляла оставить ее  в  покое,
наедине с ее горем, а ей совали  под нос различное, самое современное оружие
Алика,  его  и  ее  документы  с  их фотографиями, но  с совершенно  другими
фамилиями, которых у Алика в разных тайниках нашли великое множество. Каждое
интервью было для нее пыткой. Но ни полиция, ни самые дотошные телевизионные
зубры не  смогли сломить в ней  святую убежденность в  непогрешимости своего
прелестного, доброго и  удивительного Алика -- лучшего сына, о котором могла
бы мечтать любая мать и которого  Господь так несправедливо не уберег в этой
ужасной  автомобильной  катастрофе! И  несмотря на то, что я про Алика  знал
почти всю правду, его маму мне было безмерно жаль.
     Газеты мне читала  и показывала Таня  Кох. А телевизор я и сам смотрел.
Вместе с нею.

     Дело в том, что я уже вторую неделю живу у Тани.
     "Живу"  - это громко сказано. В  ее квартире  я бываю  всего  несколько
часов в сутки. Иногда что-то  ем, что-то  пью, а в основном я шатаюсь вокруг
клиники по огромному больничному  парку.  Таня  живет совсем  рядом.  Ее дом
стоит на соседней  с  больницей  улице,  квартира  в первом этаже,  и я могу
смываться из нее,  когда захочу. Таня специально оставляет чуть  приоткрытым
окно  в кухне,  и войти в квартиру  и выйти из нее - для меня  плевое  дело.
Изредка я ночую у нее. И  тогда  Таня рассказывает мне про Алма-Ату, где она
родилась и выросла  и где  живет очень много бывших немцев Поволжья, которых
сослали туда еще во время Второй мировой войны. Рассказывает Таня  и о своих
недавно умерших  родителях, так  и  не  дождавшихся разрешения  на  выезд  в
Германию всей  семьей.  Счастье,  что  они Таню  с  детства немецкому  языку
выучили. Дома заставляли говорить только по-немецки для ежедневной практики.
От Тани я узнал о  замечательном казахском нейрохирурге - Вадиме Евгеньевиче
Левинсоне. Таня  училась  у него в медицинском  институте, а потом много лет
работала его ассистентом. Вадим Евгеньевич был блядун, пьяница, превосходный
гитарист, а  из  всех видов индивидуального  транспорта предпочитал мотоцикл
"Ява",  на котором и носился по всей Алма-Ате и ее окрестностям. А еще Вадим
Евгеньевич  пел  под гитару мужественные  песни Высоцкого и  Визбора и,  как
поняла Таня  впоследствии, всю  жизнь  тосковал  по настоящему "мужчинству".
Отсюда и гитара, и Визбор,  и мотоцикл, и пьянки, и бляди... Хотя ему вполне
было достаточно  быть  тем,  кем  он  был  на самом  деле,  -  блистательным
нейрохирургом!  Но  этого  Вадим  Евгеньевич  не  понимал... На втором курсе
института, когда Тане было девятнадцать лет, Вадим Евгеньевич
     увез ее  в Медео,  в  маленькую гостиничку при знаменитом  высокогорном
катке,  и там  без  пышных клятв и заверений, без вранья и обещаний, легко и
весело, под гитарку с  шампанским, лишил Таню невинности. И, несмотря на то,
что  Вадим  Евгеньевич даже и  не  помышлял разводиться  с  женой и  бросать
сыновей,  Таня  никогда об  этом  не пожалела.  С тех  пор  в ее  жизни было
достаточно много мужчин - и моложе Вадима  Евгеньевича,  и красивее, и, чего
уж греха  таить, - сексапильнее и мощнее, но  к Вадиму Евгеньевичу  она и по
сей день сохранила такую благодарную нежность, которой не удостоился ни один
мужик, когда-либо  переспавший с Таней.  В  Германии  Таня  появилась два  с
половиной  года тому  назад  и  получила все, что положено  получить  немке,
приехавшей  на  свою  историческую родину.  Единственное,  на что  Баварское
правительство не обратило ни  малейшего  внимания  -  это  на  ее  диплом  с
отличием.  Правда,  на основании  этого  же  русского  врачебного  диплома и
документа  об  окончании ординатуры по  кафедре нейрохирургии  правительство
Баварии  предоставило ей  бесплатную возможность год  проучиться  на  курсах
немецких медицинских сестер  и поступить  на работу в одну из клиник Мюнхена
почти по специальности - на  отделение нейрохирургии. Где и лежал теперь мой
Водила.

     Я  рассказываю  про  Таню Кох  так  подробно, потому что она  -  третий
Одинокий Человек в  моей жизни. А Одинокому Человеку всегда необходимо перед
кем-то выговориться. Поэтому мы,  Коты, одиноким просто необходимы! Зачастую
Одинокого Человека  переполняет то, чего другому Человеку не всегда скажешь.
А Коту можно...  Тут наблюдается забавное  раздвоение в сознании Людей:  они
убеждены, что Кот их  не  понимает, но, тем не  менее, поверяют ему все свои
"боли,  беды  и  обиды"  (выражение  Шуры Плоткина) как единственному живому
существу,  находящемуся  в  непосредственной  близости.  Кроме  всего,  Люди
уверены,  что даже их постыдные  признания  и откровения, не всегда отдающие
благородством  и  чистоплотностью,  никогда и  никому  Котом  пересказаны не
будут.  И в  этом  они абсолютно правы. Ну,  а в том, что  Коты  чего-то  не
понимают  - Люди издавна и  глубоко  заблуждаются. Естественно, я не  имею в
виду  таких  Людей,  как  Шура  или  Водила. Когда  между Человеком и  Котом
существует  Двухсторонний Контакт  -  никаким  заблуждениям  решительно  нет
места!
     Но с  Таней Кох устанавливать Двухстороннюю Телепатическую Связь мне не
хотелось. Она,  как говорит в  таких  случаях Шура Плоткин, "сожгла за собой
все  мосты".  Она  приехала  сюда  навсегда.  А я  обязательно  должен  буду
вернуться в Россию. И  разрывать  уже установившийся  Контакт насильственным
образом  -  одинаково  больно  и для Кота, и для Человека... Так что, давай,
Мартын, будем благодарны  Тане  за временный приют и доброе отношение, и  не
нужно  ей лишних  зарубок  на сердце, ощущения лишних  потерь. Ей  и так  не
слишком-то  весело  живется на этой  своей исторической  родине.  Пусть Таня
пребывает в уверенности,  что я ни хрена не понимаю  из всего того, про  что
она  мне рассказывает. А  какие-то  проявления моей сообразительности  она с
легкостью спишет  за счет обычных  "животных  инстинктов",  про  которые  ей
талдычили, наверное, и  в школе, и в  институте. Ей-Богу, так будет  для нее
лучше. Особенно, когда я укачу из Германии.
     А пока я  каждый день по много раз обхожу огромные больничные корпуса с
вертолетной  площадкой  на  крыше, мотаюсь по большой  автомобильной стоянке
сотни на  две машин  и  сижу под дверями служебного подъезда  клиники,  куда
обычно входит и откуда выходит Таня Кох.
     Многие служащие больницы меня уже знают и знают, что я - "КОТ  РУССКОГО
ГАНГСТЕРА, КОТОРЫЙ ЛЕЖИТ В БЛОКЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ ОТДЕЛЕНИЯ
     НЕЙРОХИРУРГИИ". Вот так-то!
     Однако,   несмотря   на  то,   что  я  "Кот   гангстера",  многие  меня
подкармливают.  Особенно  -  младший   медицинский  персонал.  То   колбаски
притащут, то приволокут кусок вполне приличной рыбки -- вареной или жареной.
Это,  конечно,  не  оттаявший сырой хек имени моего Шуры  Плоткина, но  тоже
вполне  съедобная рыбка.  Вроде той, которой меня угощал  Рудик на  корабле.
Просто так гуляющих, а упаси Господь, бродячих Котов, Кошек и Собачонок -- я
здесь не видел. Пока. Запахи их чувствую, но вот так  -  нос к носу,  еще ни
разу не сталкивался. Пару раз наблюдал  Собак на поводках. Один раз  видел в
окне  второго  этажа  довольно  спесивого Кота,  который  скользнул  по  мне
недобрым глазом и отвернулся. Но так как мой  мир ограничен всего лишь двумя
прибольничными улочками, парком  и  автомобильной стоянкой - говорить о том,
что в Германии вообще нет такого понятия, как бродяжничество бесхозных Собак
и Кошек, - аналогичное нашему, российскому, - я бы не рискнул.
     Поэтому, пока Таня на работе, я гуляю  сам по себе, и  встреться сейчас
мне кто-нибудь из  моих  немецких коллег  -  я  был бы  только раздосадован.
Потому что  гуляя,  я  все время  очень  и  очень занят. Я  колдую,  колдую,
колдую... Я постоянно, на очень  сильном,  выматывающем  волевом напряжении,
посылаю свои лечебные сигналы Водиле.  И не  просто  -  в  белый свет, как в
копеечку, - а с совершенно точным  адресом: я  знаю этаж, где  лежит Водила,
знаю комнату, в которой он лежит, знаю даже конкретное расположение  кровати
и приборов в этой комнате.
     Я даже знаком с тремя полицейскими, которые каждые восемь часов сменяют
друг друга у дверей моего Водилы. Мало того, я уже три раза и сам был в этой
комнате, куда всем посторонним  входить было строжайше запрещено! Когда Таня
оставалась  в клинике  на суточное  дежурство, она выходила  ночью за мной к
служебному подъезду, запихивала меня  в какой-то  непрозрачный пластмассовый
мешок и приносила к Водиле на полчаса, на пятнадцать минут, а один раз я там
пробыл даже  часа два. С грустью должен заметить,  что,  как мне показалось,
Водиле  стало гораздо хуже, чем  тогда, на  автобане, когда он  пытался меня
успокаивать  и  просил меня не нервничать.  Во всяком  случае,  ни  одна моя
попытка  установить  с  ним  хоть  какой-нибудь  Контактишко  не  увенчалась
успехом. Даже тогда, когда я был совсем рядом.
     Таня пыталась мне объяснить происходящее  с Водилой, но подозреваю, что
эти объяснения были  бы даже  для Шуры Плоткина невероятно сложными,  а  для
меня - тем более. Я знал одно - с Водилой плохо...
     И тем не менее - "...не оставляйте стараний, маэстро...",  как когда-то
пел Шура.  Я все  время пытался связаться с Водилой, пробудить в нем хотя бы
искорку сознания. Таня Кох сказала, что если бы Водила сейчас очнулся, врачи
могли бы предпринять дальнейшие усилия. А пока нужно ждать и ждать...
     Вот я и пыжился  до полного  опустошения -  все пытался  законтачить  с
Водилой. И так пробовал,  и этак. Даже поведал ему  тайну золотой зажигалки.
Так мне хотелось его хоть чем-то растормошить.
     Я в подробностях рассказал  ему, как  эта зажигалка выпала  у  него  из
кармана,  когда  он  трахал  мою  старую  знакомую  судомойку  Маньку-Диану.
Рассказал,  как  спрятал  эту зажигалку  в  фургоне, в  картонной  коробке с
ветошью,  чтобы  вернуть ее Водиле уже  в  Санкт-Петербурге,  как  только он
потеряет возможность найти ее законного владельца.  Тем  более, что владелец
оказался  таким говнюком,  что  ему в пору  от свечки  прикуривать,  а не от
зажигалочки "Картье"!
     Я даже рассказал ему, как за пять минут до того, как прилетел вертолет,
я выцарапал эту зажигалку из фургона, замотал в грязную тряпку и закопал под
километровым столбиком у автобана. Да еще и догадался попросить полицейского
Рэкса пописать на  этот  столбик. Так сказать,  "пометить территорию". И как
только Водила очухается  и выйдет из  этой больницы, мы вместе поедем  туда,
откопаем  ее  и... Но Водила  никак  не  отреагировал на мой рассказ.  Я  не
услышал ни одного, даже  самого слабенького ответного сигнальчика. А уж я-то
старался  рассказать ему эту баечку весело,  непринужденно, как  некое очень
забавное  приключение.  Кое-где  заведомо  пережал,  переиграл   -  лишь  бы
пробудить хоть малейший интерес у Водилы к этой истории. Но тщетно...

     Называла меня Таня просто - "Кот".
     Еще  в самый первый день знакомства, после  того, как  вертолет опустил
нас на  специальную плоскую крышу больницы и больничные врачи  категорически
воспрепятствовали моему присутствию в  клинике,  Таня  забрала  меня  к себе
домой и сказала:
     -- Послушай,  Кот...  Я не знаю, как  тебя  зовут  в  действительности.
Придумывать   тебе   какое-нибудь   пошловатенькое   кошачье   имячко   типа
Барсик-Мурзик  мне,  честно говоря, неохота. Но по  всем  статьям ты  - Кот!
Будучи бабой с  опытом, подозреваю, что  ты -  настоящий Котяра. Может быть,
даже из разряда сексуал-террористов. Ибо внешние данные говорят о  многом, а
они у тебя более, чем  явственны и  нестандартны.  Как,  кстати, и у  твоего
русского приятеля. Думаю, что по женской части вы оба - два сапога пара. Так
что, я тебя буду называть просто - Кот. Абгемахт? В смысле - договорились? С
тех пор каждый разговор со мной она начинает со слов: "Послушай, Кот..."

     - Послушай, Кот, - сказала мне  Таня  как-то  вечером на исходе  второй
недели.  -  Тут в "Штерне" -  журнальчик есть такой - я прочитала любопытную
заметочку. Ссылаются они на эФКаУ. На Федеральное Криминальное Управление. А
эта контора тебе - не хухры-мухры. Так вот, они вспоминают, что когда в июле
девяносто четвертого года в Мюнхенском аэропорту был  задержан  какой-то наш
российский туз,  чуть ли не замминистра, с небольшим грузом высокотоксичного
оружейного плутония, они уже  тогда располагали  сведениями, что  эта порция
плутония -  жалкий лепет  по сравнению с  теми килограммами, которые  сейчас
спрятаны русскими где-то в  Берлине.  Их вполне достаточно  для  хорошенькой
атомной бомбочки! Слушай, Кот, что они пишут...
     Таня взяла в руки журнал, открыла нужную страницу, и я увидел в статье,
которую она  мне собиралась  читать, строки,  подчеркнутые ее рукой. То, что
это  была  ее рука - тут можете мне поверить на слово. Тут мы, Коты, никогда
не ошибаемся!
     -- Я тебе буду читать сразу по-русски. Хорошо? сказала Таня.
     "Мне  без разницы. Можешь и по-немецки", - подумал я, но не сделал даже
крошечного усилия, чтобы моя мысль дошла до ее сознания. Она отличная тетка!
Как  сказал  бы  Водила  -  "своя  в  доску".  И  выглядит  по  Человеческим
параметрам, - будьте-нате! Но раз я решил -- никакого Контакта, - так  оно и
будет.  На  кой  хрен нам  потом,  когда  мы  расстанемся,  разные  душевные
заморочки? Мало у нас, у каждого своих болячек?!
     - Где  это, где это?.. - бормотала Таня,  водя пальцем  по строчкам.  -
А!..   Вот!   Послушай,  Кот,  что  пишет  "Штерн"   со  ссылкой  на  эФКаУ:
"...состоялись  переговоры  о  продаже  плутония,  оставленного  русскими  в
Берлине. В  переговорах  приняли участие высокопоставленные люди из России".
Правда,  потом  представитель эФКаУ  в  Висбадене  заявил, что  в  отношении
"высокопоставленных  людей из России ему ничего не известно". Но нам с вами,
майне либер херрн Кот, казалось  бы, на это наплевать! Мы и  плутоний... Как
говорится, "где именье, где  вода,  где Ромео, где Джульетта..."  Но  дальше
"Штерн" пишет оченно  даже касаемое  нас с  тобой... "Как  стало известно из
проверенных источников, недавняя неудавшаяся попытка ввоза в  Германию более
полутонны кокаина, закончившаяся кровавой трагедией на автобане у Мюнхена, -
тоже  дело  рук  русской  мафии,  стоящей   в  непосредственной  близости  к
правительственным кругам России".
     "Какие еще полтонны?!! - возмутился я и даже подпрыгнул на месте. - Там
же чуть больше ста килограммов было!!! А полтонны - это пятьсот кило!.."
     Когда Шура пытался научить меня  цифрам,  это было  единственное, что я
запомнил.
     Наверное, я слишком сильно проэмоционировал и невольно воздействовал на
сознание  Тани.  Потому что  она  слегка оторопело посмотрела на меня, будто
услышала мой голос. А потом,  не веря себе самой,  потрясла головой -- будто
отгоняла   от  себя  это  невероятное   наваждение  с  говорящим   Котом,  и
расхохоталась.  Но, тем не менее, сказала, не понимая,  что отвечает мне  на
мой всплеск:
     -  Да  не  было, не было там  никаких  пятисот  килограммов! Я же  сама
слышала,  полиция  на  автобане говорила о ста килограммах! Ну, "Штерн"! Ну,
"Штерн"!.. Не приврать -  не  может.  Да! И еще... Но это я уже подтверждаю.
Послушай,    Кот:   "В    ближайшие    дни   будет   произведена   серьезная
нейрохирургическая  операция  единственному  оставшемуся  в  живых  русскому
участнику кокаиновой  трагедии. Врачи  надеются,  что после операции  к нему
вернется сознание  и он сможет приоткрыть завесу над тайной, покрывающей эту
преступную историю..." Вот так, мой дорогой Кот! Пока, правда, идут какие-то
переговоры  с  Минздравом  России,  но  уже  с завтрашнего дня  мы  начинаем
готовить  твоего  приятеля к  операции. Оперировать  будет сам профессор фон
Дейн.  Отличный доктор!  Такое впечатление,  что  его выучил  мой  казахский
Левинсон...

     Но уже на  следующий день выяснилось,  что  в  Мюнхене никакой операции
Водиле делать не будут!
     Около трех  часов дня,  когда  большая часть врачей покидает  больницу,
оставляя ее на дежурных коллег  и младший медицинский персонал, я шатался по
служебной автостоянке  вокруг  роскошного "Ягуара"  профессора фон Дейна,  в
надежде  увидеть  его самого и посмотреть  -  как выглядит  Человек, который
должен вернуть Водилу к жизни.
     Его  "Ягуар"  я  уже  знал.  Неделю  назад  Таня  показала  мне  машину
профессора и завистливо заметила:
     - Ничего себе автомобильчик у нашего шефа? Под сотню тысяч марок тянет.
Если бы Боженька  был справедлив,  то  мой  нейрохирургический  казах  Вадик
Левинсон  вообще  должен  был бы  на полумиллионном "Роллс-Ройсе"  по Парижу
ездить. А он на мотоцикле по Алма-Ате гоняет...
     По-моему,  этот  казах  с  такой странной фамилией  -  был единственным
Человеком,  которого Таня вспоминала  из своей прошлой  жизни.  Как  я  Шуру
Плоткина.
     Не успел я прошляться под машинами и получаса,  как к "Ягуару" подходит
высокий  стройный седой человек лет сорока пяти  и какой-то низенький полный
господинчик  с  огромными  усищами. Оба в пальто и с папками. И я  вспоминаю
точно, что высокого и  стройного  я уже пару раз видел у служебного входа, а
низенького,  полного - никогда.  Высокий  открывает "Ягуар", снимает пальто,
бросает его на заднее сиденье и туда же кладет кожаную деловую папку. Значит
- это  профессор фон  Дейн.  А я  не знал...  Низенький, полный,  с усищами,
открывает  стоящий  рядом "Опель-Омега",  делает  абсолютно  то же  самое  и
говорит фон Дейну, продолжая, видимо, давно начатый разговор:
     -  У него  же  райзеферзихирунг!  Эта  идиотская нищенская  медицинская
страховка типа нашей АДиАЦе!  Сто тридцать марок за три месяца. Все  русские
покупают для своих сотрудников, едущих за границу, только такие страховки!..
А один день пребывания этого русского бандита в  нашей  клинике стоит больше
тысячи двухсот марок! Не считая вашей операции...
     - Я мог бы  отказаться от гонорара за эту операцию, - говорит профессор
фон Дейн.
     -  Вы что, один ее  собираетесь  делать?!  - вскипел  усатый. - А  ваши
ассистенты, анестезиологи,  операционные  сестры,  техники  -  они все  тоже
откажутся  от денег, лишь бы  вы смогли прооперировать этого русского?! Я не
говорю  уже  о чудовищной стоимости  медикаментов,  перевязочного материала,
амортизации  аппаратуры, стоимости энергии...  А последующие расходы?  После
операции?..
     - Но, черт побери, существует  же, кроме примитивных денежных расчетов,
в  которых  мы  буквально  все  утопаем,  еще  и  какая-то  этическая  норма
взаимоотношений - "Врач и Больной"?! - разозлился фон Дейн.
     - О, Боже... - усатый даже всплеснул руками. - Но если русские не хотят
за него платить и требуют немедленно отправить этого гангстера в Петербург -
какого  черта  вы упираетесь?! Они  хотят его сами оперировать -  Бог  им  в
помощь... Что вам-то?
     - Мы ликвидировали его  ранение брюшной полости, еле-еле привели его  к
состоянию, когда  можно начинать нейрохирургию, а теперь... Это преступно  и
возмутительно! - рявкнул профессор.
     -  Мы  получили  факс  из   Бонна  от   русского  посольства,  что  всю
ответственность   за   реэвакуацию  больного  берет   на  себя  министерство
здравоохранения  России. Это  же  согласовано  с  их  спецслужбами  и  нашим
Федеральным Криминальным управлением. Естественно,  всю его историю болезни,
всю документацию по нему  мы передадим  им немедленно.  Тем  более, что  они
присылают за ним специально оборудованный самолет с сопровождающими.
     - Но как  он перенесет полет? Кто эти сопровождающие?.. - Фон Дейн чуть
не застонал.
     -  Успокойтесь,  Фолькмар. Теперь  вы  уже не  несете  за  него никакой
ответственности, - сказал усатый.
     -  Да  разве  в  этом дело! - горько произнес фон Дейн. - Бог  мой, Бог
мой... Несчастная страна,  несчастный народ, несчастный этот русский  шофер.
Как он все это выдержит? Он даже слова сказать не может...
     Посчитав, что разговор с профессором закончен, усатый толстяк  с трудом
втиснулся в  свой  "Опель", завел  мотор,  захлопнул  дверь,  но с  места не
тронулся.  Плавно опустилось стекло водительской двери, и толстяк негромко и
печально сказал фон Дейну:
     - А может быть, его  именно поэтому и забирают у нас так срочно.  Может
быть, кому-то там, в России, очень не хочется,  чтобы этот шофер после вашей
операции стал бы говорить какие-то слова? Вы об этом подумали?
     И толстяк, не попрощавшись, уехал. А через полминуты уехал и  профессор
фон Дейн.
     Я сознательно не  прерывал рассказа о разговоре профессора  фон Дейна с
усатым  толстяком  описанием  того, что  творилось со  мной  во  время этого
разговора. Я затаился под чьим-то "Чероки" в двух метрах  от  профессорского
"Ягуара", и поэтому сумел не пропустить ни слова. То, что  меня ни за что не
возьмут в этот спецсамолет, который прилетит за Водилой - у меня не возникло
никаких  сомнений. Но  на себя  мне было  уже наплевать. Я твердо  знал, что
когда-нибудь я  все  равно  доберусь  до Петербурга!  Тут, как говорил  Шура
Плоткин, "и  к  гадалке  не ходи".  Но  что будет с  Водилой?! А  если он  в
самолете  очнется и  станет меня  искать -- а меня там нет... Он  - больной,
переломанный и измученный бедняга - где-то летит по воздуху, а я, здоровый и
невредимый  Котяра,  в это время гуляю  по  Мюнхену! Ничего  себе  ситуация!
Одного Человека, с которым мы были так необходимы друг другу, я уже потерял.
Теперь я теряю Второго...

     Последнюю ночь  Водилы на  немецкой земле около него дежурила Таня Кох.
Ко второму часу после  полуночи больница угомонилась, и Таня в белых широких
полотняных  штанах  и  такой  же  белой  рубахе навыпуск  вышла  за  мной  к
служебному  входу, катя перед  собой маленький столик на колесах. На столике
стоял большой никелированный бак с крышкой.
     -  Послушай,  Кот, - тихо  сказала  мне Таня. - Я больше не  могу ночью
шляться по клинике с авоськой,  будто  я только что бегала в лавочку. Ты уж,
пожалуйста,  не  обессудь  и  полезай  в  стерилизатор,  а  я  тебя  прикрою
крышечкой. Это мне полицейский подсказал...
     Я  тут  же  прыгнул в  бак,  Таня накрыла  меня крышкой  и  мы поехали.
Профессор фон Дейн оказался  прав  -  Водила выглядел гораздо  лучше,  чем в
прошлые  дни.  Почти сошел чудовищный  отек со лба, остался  лишь  громадный
синяк с желтизной по краям.  И  дышал Водила лучше - ровнее и глубже. И если
бы не провода и трубки, которыми он был  опутан, казалось, что Водила просто
спит глубоким спокойным  сном  после тяжелого  трудового дня.  Таня  наглухо
закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:
     - Черт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжелый!.. Полежи так. Может быть,
он хоть тебя почувствует.
     На  мгновение  мне пригрезилось, что  коснувшись моего загривка, пальцы
Водилы  слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я  изо всех
сил  сам стал вызывать  Водилу на  связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал
его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакция - ноль!
     Тогда  я  перестал  суетиться  и  дергаться,  расслабился  под  теплой,
тяжелой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно,  не
спеша, начал тихо-тихо вызывать его снова.
     Я  напомнил ему  наиболее  яркие картинки  последних дней - наше первое
знакомство, когда на корабле он  расшнуровал заднюю  стенку своего  фургона,
увидел меня и сказал: "Здравствуй, Жопа-Новый  год, приходи  на  елку!.."  Я
вспомнил  про  веселую,  смешливую  и  очень  умелую  черненькую  Сузи,  про
десятидолларовую  деловитую  неумеху  Маньку-Диану,  про  его  любимое  пиво
"Фишер", и даже повторил еще раз историю золотой зажигалки. Потом  я перешел
к  воспоминаниям,  которые,  как   мне   казалось,   тоже  достаточно  четко
запечатлелись в его сознании - таможня в Кильском морском порту, мое явление
антинаркотическим   собачкам,   Ганноверскую   автозаправку  и   "татарский"
бифштекс. Я лишь  про  Алика  старался  не  говорить,  чтобы не  нервировать
Водилу, если  тот хоть  краем уха слышит меня. И про Лысого не  вспоминал. И
про Бармена -- ни слова.
     А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым темным
экраном,  по  которому бежали  зеленые  волнистые  линии, и время от времени
отрицательно-скорбно покачивала головой. Мы даже и не заметили, как за окном
уже  вовсю рассвело,  и пришли в  себя лишь тогда,  когда  кто-то  попытался
открыть дверь.  Таня быстренько  набросила  на  меня полотенце  и  впустила,
наверное,   дежурного  врача.   Потому   что  стала   разговаривать   с  ним
по-медицински. После чего, я слышал, врач ушел.
     - Давай, Кот,  прощайся со  своим приятелем, - сказала  мне  Таня.  - Я
сейчас  попытаюсь  тебя вынести отсюда. А то  потом  у меня  на  это  просто
времени не будет.
     "Водила, миленький!.. -  запричитал я без малейшей надежды. - Не бойся,
я  обязательно  найду  тебя  в  Петербурге!..  Я  тебя  познакомлю  с  Шурой
Плоткиным. Вы  просто обязаны  держаться друг  за  друга!  Таких,  как  вы -
очень-очень мало,  и  поодиночке  вас  могут запросто  истребить!..  Господи
Боженька!  Сделай  Божецкую  милость,  чтобы Водила  хоть одно  мое словечко
услышал..."
     И то ли  я в отчаянии себе  нафантазировал, то ли что-то  действительно
сдвинулось  с места, но мне вдруг причудилось, что я  услышал тихий шелест -
"Кыся-а-а..."
     Но  в  этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и
вместе со столиком выкатила из палаты.
     Уже в девять часов утра я сидел на  крыше профессорского  "Ягуара"  и с
невыразимой тоской смотрел вверх - в чистое синее осеннее небо, куда большой
желтый  вертолет уносил  моего  Водилу. Я вспомнил,  как  долго мы плыли  из
России  в Германию, сколько мы еще ехали своими  колесами, и несмотря на то,
что  желтый  вертолет  был  достаточно большим  и шумным,  в душу  мою стали
закрадываться  тревожные  сомнения  -  а   долетит   ли  он  от  Мюнхена  до
Петербурга?..
     Рядом со  мной  стояла  заплаканная Таня Кох. И  мне, и Тане  было  так
тошно, мы оба были настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на
все свои высокоморальные  преграды, собственнолапно воздвигнутые перед самим
собой,  что  не  заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО  спросил
Таню: "Он что, на этой желтой штуке так до самой России и полетит?"
     - Что ты,  Кот!.. - автоматически ответила  мне Таня, не заметив ничего
странного. -  На самолете  - только до аэропорта. А там  его перенесут в наш
русский самолет.
     Таня и по сей день говорит про все русское - "наш", "наше", "наши".
     "Слава Богу! - сказал я. - А то я уж боялся..."
     Но тут вдруг Таня посмотрела на меня безумными глазами:
     - Эй!.. Эй, послушай, Кот!.. Ты мне действительно что-то сказал или это
мне показалось?!
     Не  отрывая глаз  от  вертолета,  уменьшающегося в  небесной синеве,  я
спокойно
     ответил: "Нет, Таня, тебе не показалось".
     И в эту секунду  вертолета в небе не стало. Еще слышался отдаленный шум
его мотора, а потом и он исчез.
     "Тебе не  показалось, Таня, - повторил я и посмотрел ей в глаза. -- Мне
не хотелось бы тебе сейчас что-либо объяснять - нет настроения.  Найди книгу
английского биолога доктора  Ричарда Шелдрейса  и  прочти ее внимательно. Ты
все поймешь... Или Конрада Лоренца - "Человек находит друга".
     - Какое  счастье! -  воскликнула  Таня, но  из  глаз ее снова  полились
слезы. -  Значит, я нашла в тебе  друга?  Да, Кот?..  И  мы  будем  с  тобой
вечерами  трепаться о  том,  о сем!..  Ты будешь  провожать  меня на работу,
встречать меня, да?..
     "Нет, Танечка,  - с грустью,  но честно сказал я. - Я должен  вернуться
домой  в  Петербург.  У меня  есть два Человека, которые  могут там без меня
погибнуть..."
     - Я тоже могу здесь погибнуть без тебя, - прошептала Таня.
     "Нет.  Ты только со  мной можешь погибнуть. Вспомни,  сколько  одиноких
женщин так  и  остались  одинокими  до глубокой  старости лишь  потому,  что
когда-то,  спасаясь  от одиночества,  завели себе Кота или Кошку.  На  худой
конец  - маленькую Собачку. Все  свое несостоявшееся материнство,  всю  свою
нерастраченную нежность, невостребованную  доброту - они сконцентрировали на
этом   маленьком  домашнем  Животном,  (кстати,  не   всегда  благодарном  и
искреннем!) и тем самым погубили себя.  В заботе о "Кошечке" у них проходила
вся  жизнь,  а  иллюзия присутствия  "живого существа"  в доме, заменяла  им
нормальное,  здоровое общение с Мужиками. Подменяло понятие Настоящей Любви.
Любви, от которой Женщины расцветают в  любом возрасте, от которой рождаются
Дети,  по праву  требующие всего того,  что  одинокие Женщины  так неразумно
растрачивают на своих Котов и Кошек... Я же видел, Таня, как на тебя смотрят
Мужчины! Да тебе стоит только  пальцем  шевельнуть... Ты же  очень красива и
сексуальна.  Поверь,  мы  все трое  -  те  два  Мужика, к  которым я  должен
вернуться в Петербург, и я, - мы очень  в этом  деле хорошо  понимаем! И еще
одно, Танечка: ты приехала  сюда  -  чтобы остаться.  Я  - для  того,  чтобы
вернуться. Прощай".
     Меня уже  самого подташнивало от бездарной назидательности своего тона,
от дурацкого менторства,  звучащего в  каждой моей фразе, но у меня не  было
сил выбирать выражения - сердце мое разрывалось  от  жалости к этой умной и,
действительно, прекрасной бабе,  которая  своим вниманием  могла  бы оказать
честь любому хорошему Мужику - от Водилы до Шуры Плоткина.
     Я потерся носом об  ее  заплаканное лицо, спрыгнул с  "Ягуара"  и пошел
через всю больничную автостоянку прямо на улицу.
     - Послушай, Кот!.. - жалобно закричала мне вслед Таня.
     Но  я  не  остановился  и  даже не  оглянулся.  Я  знал  --  стоит  мне
задержаться хоть на полсекунды или слегка повернуть голову в ее сторону, мне
будет очень трудно уйти от нее вторично...


     Конец первой части


все книги автора