Художественная литература

Юрий Дружников

Деньги круглые

© Copyright Юрий Дружников, 1963-1988 Микророман

1.

Разбудил Машу напряженный разговор за дверью. -- Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у меня дети... Это мама. -- Каждый раз одно и то же. Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль свалилась? Это отец. -- Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня! -- Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь. -- Сам же сказал: ладно, рожай. -- Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке. Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь? -- Тарелки -- не дерьмо, дефицит, все брали. -- Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда? -- Юбку мне Евдокия отдала, ношеную. От тебя такого подарка не дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед? Вон, у Фаины мужик дак мужик... Это опять мама. Евдокия -- одна соседка, проводница поезда "Москва -- Берлин", Фаина -- другая, у нее муж в "Утильсырье" талоны на "Графа Монте-Кристо" за макулатуру выдает. -- У Фаины мужик абсолютно ежедневно в дом чегой-то приносит. Е-же-днев-но. -- Он же ворюга! -- А на деньгах, между прочим, этого не написано. -- Скоро сядет! -- Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты? -- Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета. Ты шоколадки за справки получаешь. Брала бы деньгами, раз ты у нас такой оперативный работник. Где то, что за прописку дают? -- Так ведь это не каждый день. И потом, начальник паспортного стола почти все себе забирает, знаешь ведь. Зато я талоны лишние на заказы приношу. Есть-то ты каждый день просишь! Маша хотела выбежать и сказать, что ей ничего не надо. Только не ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт -- такая штука: Маша уже была, а потом раз -- и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать. Ей ответят: "Не лезь! Не твое дело". Хотя почему не ее? Ведь это она да Санька -- дети, из-за которых... Каждый день, едва отец к ночи вернется, мать заводит разговор про деньги. Маша от крика просыпается. Раньше она думала, что деньги -- это монеты, которые ей давали на мороженое. Однажды, в разгар ссоры, вынула из своей коробочки: -- Сейчас я вам дам денег. Отец спросил: -- А бумажек у тебя нема? Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из тетради, которыми она играла в магазин. На листках было написано: "10 рублей", "100 рублей". -- Во-во! -- обрадовался отец. -- И подари их матери. Пускай купит все, что ей во сне приснится. Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги -- это то, что нигде не продают, а за что-нибудь дают. Но не всем. Кому больше, кому меньше. Некоторые умные люди знают, где они спрятаны, и сами берут, без спроса. Отец твердит, что ему лично деньги ни к чему, он и без них может упереться рогом и все достать из-под земли. Но не желает, устал. Устал и хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же говорит, мол, честность и даром теперь никому не нужна. Поэтому папа все же деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет -- улыбается и целует отца. А не принесет -- не целует. Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером, то ночью и даже в воскресенье. Дома он всегда спит или просто лежит на диване, не шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит: -- Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься? А мама паспортисткой в домоуправлении работает: то полдня утром, то полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались. -- Пап, давай телевизор посмотрим? -- За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло. Маша берет книжку, садится к нему на живот и смотрит картинки. Отец дремлет, Маша движется: то вверх, то вниз. Сейчас он, значит, проснулся и, собираясь уходить, примирительно говорит матери: -- Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься! -- Избаловался на всем готовеньком, -- ведет свою линию мать. -- Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь. Одна половина детей -- Санька, другая -- Маша. Конечно, отец возьмет Машу. Санька -- разгильдяй, папа с ним все время на взводе. Мама, хоть Санька уже почти с нее ростом, стеганет его отцовским ремнем, если что. Он поревет и бурчит: -- Все равно не буду! Но слушается, за милую душу. -- Пошли, Машка! -- решительно говорит отец. -- Ты одета? -- Бант завяжешь? -- Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю. До Савеловского вокзала они приехали в набитом до отказа автобусе, а к парку долго перли пешком через сквер и через стройку. Маша еле поспевала, а когда дошли, обрадовалась: будем кататься! Она сразу узнала папину "Волгу". Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от длинной вмятины. Это когда папа в самосвал врезался. Но абсолютно все говорили, что самосвал сам виноват. Напарник дядя Тихон стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился: -- Ха! Опять разводишься? -- На день взял. -- Тоже дело. Что разводись, что не разводись -- один компот. Щас отбивала к тебе с ней прицепится... -- Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну как сцепление? -- Ведет сцепление! Ваша милость с бабой цапались, а я тут его подтягивал на яме полчаса. Надо новый диск, на складе говорят, будет после первого. Ха! Какого месяца первое -- вот вопрос. -- Диск давно бьет. -- Бьет и все по карману! -- Машка, садись! -- скомандовал отец. Ловко открыв дверцу, она ухватилась за руль, поерзала по сиденью и устроилась напротив счетчика, положив на коленки руки. Силясь прочитать цифры, отбитые на счетчике, сморщила нос, на котором красовались три огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики. -- Ха! Между прочим, с утра у меня опять инструктаж был, -- вспомнил Тихон. -- Тот же юный пионер в кожаном пинжачке, при красном галстуке с искрой, колесики со скрипом. Парторгу велел меня разыскать, а потом удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались. -- Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить? -- Зачем же начальство нервировать? И потом, он думает, он меня вербует, а может, эвон-то, я его... Пусть говорит, мы послушаем себе не во вред. Ботиночки-то скрипели, а сам расспрашивал, какие слухи насчет высшего руководства и лично насчет самого главного товарища в природе клиентов фигурирувают. Ха! Кто их знает, какие слухи? Всякие, верно? Велел внимательно слушать и запоминать. Ну, сообчать, конешное дело, лично ему. Вот, телефончик продиктовал дополнительный, если чего важное, а он в отсутствии. Обещал содействие в случае чего. -- Чего именно? -- Он намекнул, но не уточнил. При оказии в разговорах с пассажирами велел разъяснять, что денежной реформы, дескать, в текущий момент вышестоящие органы не планируют. Это враждебные слухи. Мол, правительство целиком в заботе об трудящихся, понял? А то, говорит, неуместная паника отражается на производительности труда. Надо народ успокоить, чтоб не хмурился. Ха! -- Пускай сами успокаивают. -- Пущай-то пущай. Но он опять же намекал: дескать, выборочно ставят в машины подслушки. Я, конечно, удивления не изображал, но для порядка спрашиваю: "А в моей-то тачке установлено?" "Это, -- говорит, -- мне неизвестно, не я этим занимаюсь. Тебе лично мы, конечно, доверяем, ты наш человек. Только, мол, на случай, если иностранцев везешь. Расширение, мол, с иностранцами производится..." -- Ну и хрен с ними! Наше дело -- баранка да счетчик. -- Ха! Мое дело -- тебе передать. Отец плюхнулся за руль, больно задев Машу локтем. Мотор долго не хотел заводиться, чихал и наконец взревел. Отец высунулся по пояс из окошка. -- Ведет, сволочь! -- Ведет не ведет, план отдай. Нахлобучив фуражку, отец отъехал, вдруг притормозил, дал задний ход, опять поравнялся с Тихоном. -- У тебя в загашнике не завалялось? Начинаю без копья. -- Ха! Я тебе что, Госбанк? Сам учись печатать. -- Завтра посчитаемся. -- Раздеваешь меня! -- Тихон порылся в карманах, достал две скомканные двадцатипятирублевки. -- С тебя процент на портвейн! И за это по дороге заедь к Клавке, пять банок мне на ночь возьми. -- Какие пять банок, пап? -- спросила Маша, когда Тихон уплыл назад. -- Не твое дело! Вокруг кишел автомобильный муравейник. Со всех сторон ползли, пятились машины. Вот-вот столкнутся, но под боком у отца в этой неразберихе не страшно. -- Что за клиент без счетчика? -- строго спросил из окошка отбивала, механически пробив время выезда, но придержав путевку. -- Дочка, Андреич, -- объяснил отец. -- Сейчас по дороге домой завезу. -- Учти, что не положено. -- Учту, учту, за мной, сам знаешь, не пропадет... Отбивала подышал на штамп, прижал его к путевке и надавил кнопку. Ворота загромыхали и раздвинулись. Отец вырулил на улицу. -- Как же домой, пап? Мама ведь велела, чтоб мы целый день не появлялись... -- Помалкивай, сам знаю!

2.

День стоял не солнечный, но и не пасмурный. Ветер вяло закручивал пыль в воронки, медленно гнал вдоль тротуаров мусор вперемежку с листьями. Грузовики застилали улицы сизым дымом. Дым растекался и таял, оставляя запах горелой каши. Проехали потихоньку пустырь и несколько кварталов. Отец лениво глазел по сторонам, изредка чертыхался. Сцепление, наверно, вело не туда. Возле гостиницы на тротуаре стоял чемодан с привязанной к нему авоськой. Рядом нервно бегал мужчина в сером плаще. В одной руке он держал коробку, другой размахивал, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт. Отец притормозил, перегнулся, навалившись на Машу, к окошку. -- Куда? -- На Курский. Если можно, поскорей. -- Всем надо скорей. Но если будет пойда, можно. -- Пойда? Что-то я не слыхал... -- Это по-восточному, как бы сказать, смазка. -- Ах, смазка! Так бы и сразу. Смазка будет. Пассажир открыл переднюю дверцу. -- О, да тут занято... И расположился на заднем сиденье, обхватив рукой вещи. -- Дочка, -- объяснил отец. -- Мать нас с ней из дому выгнала. Но мы и сами проживем, верно, Маш? -- Не совсем ведь выгнала, пап! -- Дурочка, я ж шучу. Застеснявшись, Маша кивнула и стала разглядывать прохожих на тротуарах. -- У меня тоже дочка в Муроме. Вот куклу ей везу. Посмотреть не хочешь? На сиденье легла коробка. Маша вопросительно взглянула на отца. -- Посмотри, чего ж, руки не отсохнут. Маша вежливо сняла крышку. Кукла была ослепительная: синие глаза, черные ресницы, желтые волосы. Платье -- модное. Даже бусы и часы на руке. Закрыв коробку, девочка сказала равнодушно: -- У меня полно кукол, да, пап? Целых двенадцать штук... -- А такой у тебя, положим, нету, -- возразил пассажир. -- Я сам торговый работник, весь поступающий товар знаю. Это новинка, импорт из Венгрии. Нету ведь? -- Такой нету, -- призналась Маша. -- Скажи отцу, пускай приобретет. Сейчас как раз завоз. -- Приобретешь, -- засмеялся отец, -- а мать ворчать будет... -- Разве ж таксисты мало гребут? -- А торговые работники мало? -- Вроде и немало, -- неопределенно протянул клиент. -- И зарплата текет, и навар. Но рублю-то цена копейка, сам знаешь. -- Мама говорила, в рубле сто копеек. -- Много она понимает, твоя мама, -- проворчал отец. -- По-моему, бабы не виноваты, -- сказал пассажир. -- Кто ж тогда виноват? -- Деньги ненаглядные! Они ведь скользят да вертятся. Тут возьмешь, там отдай. Круглые, что твой руль. -- Пап, почему деньги круглые? Маша смотрела, как выталкивают одна другую цифры на счетчике. Пассажир глянул на счетчик, потом на девочку, сощурился: -- Круглые? Потому как гуляют по кругу. Вон, вишь, вертятся? Ты даже глаз оторвать не можешь -- гипноз! Отец отдает твоей матери, мать продавцу в магазин, продавец в такси садится -- опять отцу, отец опять матери. -- А мама мне на мороженое? -- И на мороженое. Детям тоже радость положена. Отец долго молчал. -- Впрямь круглые, -- вдруг согласился он. -- Ты их крутишь, они тебя. И все норовят вкруг горла, вкруг горла... Только, по-моему, все ж деньги не полную цену имеют. Пассажир заинтересованно наклонился к отцу. -- Что же, по-твоему, имеет полную цену? -- Не знаю. Люди-то должны быть людьми. Али теперь уж нет? -- Ну, люди! -- клиент расхохотался. -- Чего они стоят? Практика показывает: и копейки человеку за так нельзя дать. Дашь -- возьмет и тебя же в дерьмо обмакнет. Жизни цену определяешь, только когда заболеешь, и в карман врачу клади. На людей, брат, надейся, а сам простофилей не будь. Ищи, где плохо лежит! Деньги на деревьях не растут. -- А если б росли? -- скосил глаза отец. -- Если б росли, я бы Мичуриным стал. Выводил бы гибриды -- полсотенные с сотенными скрещивал. -- Пассажир засмеялся, удовлетворенный родившейся мыслью. -- Вот какая агрономия, верно, дочка? Учат вас в школе разной ерунде, а как деньги делать -- предмета такого нету. Еще называется аттестат зрелости. Вот она, зрелость-то! Он постучал по карману. Маша хотела защитить школу, но промолчала. Скоро месяц, как она во второй класс ходит. И будет всегда в школу ходить, потому что дома еще скучнее. Санька же в шестом классе. Он про деньги давно все знает. В магазин сам ходит и к отцу в день получки едет, чтобы скорей деньги матери привезти. А то отец еще когда дома появится. Они с Тихоном с получки должны в шашлычную зайти. Они уважают шашлычную. Отец, резко повернув, остановился у стеклянного подъезда Курского. Пассажир стал шарить в карманах. -- Сколько там, дочка, натарахтело? Маша быстро прочитала: -- Ноль два семь восемь. Человек протянул бумажку -- пять рублей. -- Не мало? -- Ладно! -- сказал отец. -- Пятьсот копеек, -- сказала Маша и стала загибать пальцы, беззвучно шевеля губами. -- Сдачи я сейчас посчитаю. -- Да не считай, -- заторопился пассажир. -- Вот только куколку у тебя заберу. Ну, прощай, доченька! Он вылез, вытащил чемодан с авоськой, коробку и смешался с толпой. -- Хороший дядя... -- Все хорошие, пока... -- Пока что? -- Да так... Поехали на стоянку, пока нас тут не прижучили. На стоянке -- толкотня, чемоданы, детский плач, мешки, лица всех наций, дым, ящики, базар, ругань. Наверное, только что пришел поезд. Отец хлопнул дверцей, обошел машину. -- Чья очередь? Машин нос расплющился о стекло. Она изо всех сил колотила в окно. -- Чего тебе? -- Пап-пап! Посади вон того Гитлера с птичкой. Отец подмигнул и, пока трое с большими чемоданами ссорились, кому садиться первому, привел за рукав и посадил худого старика в синем выцветшем костюме. У него были смешные квадратные усики, и этим он напоминал Гитлера. Гитлер держал в руке клетку. В клетке сидела на жердочке голубая птица. -- Так я, собственно говоря, молодой человек, вне, так сказать, очереди. -- Знаю! Дочке ты понравился... Куда? -- Собственно говоря, на Птичий рынок. -- На Птичий, так на Птичий... -- Поставьте клетку сюда, -- Маше захотелось поиграть с птичкой. -- Пожалста! Я ее крепко буду держать. Она обняла клетку и просунула внутрь палец. Палец был тоненький, и голубая птица клюнула его, приняв, видно, за червяка. Но не больно. -- Это какая птица? -- Попугайчик, милок, волнистый. -- Он поет? -- Разговаривает, если не волнуется. Только о чем, неведомо... Ехали долго, у светофоров были пробки, а где светофоров не было, пробки были еще длиннее. Никто не хотел пропускать других, и движение совсем стопорилось. Отец вывернул влево, обошел несколько машин и тут же услыхал посвист гаишника. Тот не обращал внимания на пробку, но выискивал, кого бы остановить. -- Нарушаем? Попрошу документики. Гаишнику, Маша знала, всегда оставляют, если ни за что, то десятку. Но не просто дают, а так, чтобы он не обиделся. Иначе придется ждать, пока он сочинит бумагу в парк, а за ее ликвидацию надо будет давать уже не десять, а двадцать пять. Папа умеет с ними разговаривать: всегда хватает десятки. Но тут разговор пошел долгий. Из-за того, что такси остановлено посреди дороги, машин скопилось еще больше. Старик все время бормотал что-то, кивал и гладил рукой щеточку усов. Девочка пыталась поговорить с попугайчиком. Тот поворачивал набок голову, прислушивался. А то начинал метаться, испугавшись визга тормозов. Иногда Маша оборачивалась, и тогда старик подмигивал ей или тихонько свистел: -- Чифырть-чифырть-чику! Чику-чифырть!.. Наконец все уладилось. -- Десять? -- спросила Маша со знанием дела. -- А как же! -- отозвался отец. -- Чтоб он ими подавился! -- Извини, сынок, -- проговорил старик. -- Это я такой невезучий. При мне всегда что-нибудь да не так. -- Ладно уж, сочтемся... Когда подъехали к Птичьему рынку, Маша погладила клетку и попыталась посвистеть, как старик. Но не получилось. Она обняла отца за шею и зашептала ему в ухо. -- Ты что -- дурочка? Мать же нас убьет... Но тут же, отстранив дочку, спросил старика: -- Продавать, что ли? -- Собственно говоря, однако, да. -- Почем? -- Тут главное, -- старик засмущался, -- в какие руки, так сказать, отдавать. Если в чистые, тогда совсем задешево и с клеткой. У старухи астма, птицу в дому держать нельзя. -- Тоже правильно! Пятерки хватит? -- Хватит, конечно, хватит! -- растерялся старик, вертя в руках деньги. -- Только... Вот ведь какая мелодия: мне теперь рынок-то ни к чему. Меня старуха дома ожидает. -- Зачем дело стало? Обратно на вокзал свезем, Маш? Она кивнула. -- Накладно мне выйдет. -- Да так отвезу! Я уже эту сумму из попугая вычел. -- Счастливый ты человек, -- сказал старик. -- Знаешь практику жизни. -- Уж счастливый, дальше некуда! -- Сам-то из каких? -- Я-то? Гегемошка, кто ж еще? -- Как-как? -- Ну гегемон. Пролетарий то есть. -- Рабочий класс? Это хорошо. А я вот из кулаков. Так сказать, классовый враг. За это просидел молодость, пришлось... -- Не повезло! До самого вокзала старик держал пятерку в руках. А как приехали -- заморгал, засуетился, вытащил кошелек, спрятал туда деньги и все что-то причитал. Потом полез в карман и вытащил пакетик проса. -- Вот, милок! Чуть корм отдать не позабыл... -- А попугай теперь насовсем мой? -- спросила Маша. -- Твой, твой! -- успокоил ее отец. -- И Санькин, конечно, тоже... -- Замечательный Гитлер, добрый. -- Откуда ты Гитлера взяла? -- Из телевизора. Только этот лучше. У него, наверно, денег мало... Отец ее недослушал, вылез таскать мешки. В такси расселся восточный человек в кепке с огромным козырьком, загорелый и в себе уверенный. Багажник и заднее сиденье они с отцом набили мешками грецких орехов и теперь ехали на Черемушкинский рынок. -- Между прочим, как у вас тут теперь с культурным обслуживанием? -- первым делом осведомился пассажир. -- В каком смысле? -- оценивающе посмотрел на него отец. -- Блондинки, между прочим, на вечер в наличии не имеется? -- Блондинки по червончику штука, -- не отрываясь от дороги, сразу сказал отец. -- А брюнетки? -- встряла Маша. -- Брюнетки не надо, -- отрезал пассажир. -- Мы сами брюнеты. Когда выгрузились на рынке, он напомнил: -- Давай блондинку, только без обмана. -- Вот, -- отец достал записную книжку, дал ему карандаш и продиктовал номер. -- Скажешь, от Семен Семеныча. По телефону лишнего не болтай, ясно? С ней отдельно рассчитаешься. -- Она Азербайджан уважает? -- Она всех уважает, кто платит. Восточный человек расплатился за такси и за номер блондинки. Отец с Машей уехали. -- Зачем ему блондинка, пап? -- В кино сходить. -- А аборт? -- Что -- аборт? -- Аборт она будет делать? Девочка сидела в обнимку с клеткой. Попугай забился в угол, дремал. Они все ездили и ездили. Везли туристов с рюкзаками, инвалида на костылях, за ним семью: мать, отца и двух близнецов. Оба близнеца одинаковыми голосами выли на всю улицу. Высадив их, отец закурил, проехал немного и остановился возле винного магазина. У входа стояла толпа, ожидая конца обеденного перерыва. Такси зарулило во двор. -- Ты к Клавке? -- С чего ты взяла? -- Дядя Тихон сказал. -- Чем болтать, погуляй-ка вокруг машины, погляди, чтоб во двор никого не занесло. Я быстро. Отец исчез в двери, загроможденной по бокам пустыми коробками. Потом показался снова. -- Никто здесь не шастал? -- Никто! Он вытащил из-за двери и, прижимая к животу, принес коробку. На ней было написано: "Брутто. Нетто". -- Брутто и Нетто -- братья, пап? -- Да помолчи ты! Он поставил коробку возле багажника и ударом кулака открыл замок. -- Ой, сколько огнетушителей! -- воскликнула Маша. -- Пять штук! -- Держи-ка! -- он дал ей в руки один и стал отвинчивать другой. Сняв крышку, он опустил внутрь бутылку водки и снова завинтил. -- Секрет, -- он первый раз за весь день рассмеялся. -- Какой же секрет? -- рассудительно сказала Маша. -- Пять банок дядя Тихон ночью реализует. Только зачем ему деньги? Ведь у него жены нет, ты сам говорил. -- Зато бабы есть, -- сурово сказал отец. -- Это еще дороже. -- Почему дороже? -- Потому что их много, а он один, поняла? -- Поняла. Потом они стояли на стоянке, и отец выкурил полпачки сигарет. Маша стала кашлять от дыма, и ей захотелось есть. Но отец ведь работает, попросишь -- рассердится. Лучше потерпеть. И она стала кормить попугая. В машину никто не садился. -- Загораешь? -- к папе подошел шофер из соседнего такси. -- Дай-ка курнуть... Все норовят пешком пройти или в крайнем случае на трамвае, а деньги в чулок. -- Зачем в чулок? -- спросила Маша. -- Из чулка они не вываливаются, если не дырявый... Шофер прикурил и отошел. -- Ну-ка подвинь свою клетку, -- пробурчал отец. -- К лешему их всех, поехали!

3.

У шашлычной на Ленинградском проспекте теснилась очередь. Отец пробрался сквозь толпу, волоча за собой дочь, и пнул дверь. Гардеробщик, фуражка золотом, как папу увидел, сразу засов скинул. -- Лида в смене? -- Тама, куды она деется! Маша цепко держала отца за карман куртки. В зале пахло дымом, шум стоял, как в бане. Если по ушам хлопать, получается музыка. -- Стой тут, с места ни-ни! Отец исчез. Когда он вернулся, им сразу показали на столик в углу, возле раздачи. Ничего не спрашивая, официантка Лида принесла два шашлыка и бросила на стол пачку сигарет. У нее, как у Снегурочки, на черных волосах трепетал кружевной кокошник. Лида устало присела на край стула. -- Чо не заходишь? -- Работы по завязки. -- У, ее вечно по завязки, работы-то. И вся черная. Так и жизнь пролетит, как ворона. А радости не видать... -- Дак к тебе же Тихон зачастил! -- Ну и чо? Я ему полста в месяц плачу за то, что он меня сюда возит. -- А я, значит, дармовой? -- Венгерский офицер с женщин денег не берет. Может, мне с тобой интересней. Вынув из кармана зеркальце и помаду, Лида взглянула на себя, обвела помадой губы. Приведя себя в порядок, придирчиво, но без ревности, оглядела Машу. -- Разрежь мне, -- попросила девочка отца. Он разрезал ей мясо мелкими кусками, отломил край булки. -- Чо, дома уже и не кормят? Нынче-то воскресенье... -- Полаялись. -- Заехал бы вечером. Я сегодня в восемь освобожуся, Тихон занят... -- Девать, вишь, некуда, -- он глазами показал на Машу. -- Ну и дурак!.. -- А мальчонка-то как? -- Ишь, вспомнил! Все папку ждет, а папка -- троеженец чертов! -- Почему "трое..."? -- А потому! Чего скрывал, мне все Римка рассказала... -- Насчет чего такого она тебе могла насплетничать? -- отец опустил голову. -- А насчет того, на кого ее дочь похожа и где у тебя ночные смены. Да ладно, я не прокурор, гуляй себе дальше... Лиду звали клиенты, и она, вздохнув, поднялась. -- Деньги-то возьми, -- бросил ей вслед отец. -- Ты же в деньги не веруешь, -- усмехнулась она. -- Все не заработаешь, а мало мне не надо. -- Тут без денег кормят? -- спросила Маша. -- Без денег нигде не кормят. Недотепа ты у меня. Вот Сашка, тот все разумеет. Как-нибудь враз рассчитаюсь, соображаешь? -- Конечно, соображаю. -- Вот-вот... Он вынул четвертак. -- На-ка, спрячь в карман для матери, чтобы она не ныла. А то еще растратим! Дочь спрятала бумажку в карман, дожевала соленый огурец и отодвинула железную тарелку. Отец взял с ее тарелки оставшийся холодный кусок, жир да жилы, прожевал, закурил, надел фуражку и пошел. Маша собачкой побежала за ним. На этот раз они везли двух болтливых рыбаков с амуницией. Те тоже спросили про Машу. И опять пришлось объяснять. Предложили отцу заплатить свежей рыбой. -- Протухнет она у меня до конца смены. Не то бы взял. Маша и не заметила, как уселся бритый парень в пиджачке, явно купленном только что. Даже ярлык не оторван. -- Чего стоишь, ля? Езжай, ля, быстрей! -- Скажи куда -- поедем... -- Крути баранку, ля, отсед-а-а-а! -- заорал парень, как зарезанный. -- Потом, ля, скажу! Он елозил по сиденью, то и дело озирался, а когда проехали с полквартала, запел, верней, загнусавил что-то, но тут же и оборвал. Вдруг перегнулся к отцу и показал пистолет. -- Сгоняем на дельце, ля? -- он поиграл пистолетиком на ладони. -- Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за углом. Тебе пятьсот тугриков, и вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля. Бритый убрал пистолетик в карман, открутил окно и харкнул. Попав в соседнюю машину, захохотал. -- Я бы с удовольствием, -- осторожно сказал отец, -- да вот, вишь, дочку надо срочно везти к врачу, заболела. Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать. -- Ну и дурила, ля! -- сказал бритый без особой обиды. -- Встань, ля, вон там. Другого, ля, возьму. Дай цыгару и вали отседа, покеда, ля, не пришил! Бритый закурил, пустил клуб дыма Маше в лицо -- так, что она закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил. Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый. -- Анекдот, да, пап?.. Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное. Он грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда. -- Мне в шашлычной понравилось, -- прошептала она ему на ухо. Он немного отошел, кивнул, подмигнул: -- Ну и хорошо. -- И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро? Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам. -- Ладно! -- решительно сказал он. -- Поехали за рублем, а то день пустой. Подкатили они к стоянке возле универмага "Москва". Пассажиров было полно, и ни одного такси. -- В Домодедово, в аэропорт! Только в аэропорт везу, -- стал кричать отец, приоткрыв дверцу. -- Вот и ладненько, что только. Как раз подходит! Человек в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился. За всю дорогу не произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал. -- И это все? -- тихо спросил отец. -- Чего ж еще? -- Добавить надо за вредность производства... А то, смотри, обратно отвезу. Пассажир испытующе посмотрел на него и вынул из кармана удостоверение ОБХСС. По виду было ясно, что птица невысокого полета, на побегушках, но отец скис. -- Так что? -- пассажир продолжал смотреть внимательно, любуясь произведенным эффектом. -- Давай к нам прокатимся, актик составим: вымогательство да еще с угрозами. И родственников возишь на служебном транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко. -- Да какие же угрозы? -- хмуро произнес отец. -- Я пошутил. -- За такие шутки, знаешь... -- Мы что, не свои люди? -- Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать. -- Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения? -- Не все ли равно? -- Может, скоро? У меня для тебя подарок есть. -- Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще при свидетелях, -- обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. -- Что за подарок? Я тороплюсь. Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок водки. -- Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил. -- На ночь что ль запасся? -- спросил клиент, ввертывая бутылки во внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый. Отец проводил его глазами и уселся за руль. -- Скучаешь? -- он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь по щеке. -- Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш? Она кивнула. Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин, опустил щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела, держась за клетку, и следила глазами за отцом. Он толкался у выхода из аэровокзала, наметанным глазом отбирая подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют. Били его прямо возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое, а он один. Маша закричала и бросилась на помощь. Клубок крутится -- не поймешь, кто где. Бежать далеко, машины сплошным потоком поперек. Плача, она ухитрилась схватить отца за рукав. Но тут же ее сбили с ног, даже не заметив, как она откатилась к стене. Хорошо, что откатилась, а то бы убили и тоже не заметили. -- Прекратите, кому говорят! -- А ну разойдитесь! Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на колени и поднял ее на руки. -- Ты цела? -- Цела, цела, -- повторяла рыдая Маша. -- А ты? Ты? Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало, оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом назревал подтек. На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно ждали клиенты. -- Что там? -- спросил пассажир с "дипломатом" в руке. -- Суки! -- цедил отец. -- Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся, не дам! Как жить, а? -- Надо платить, -- рассудительно высказался пассажир с "дипломатом". -- Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я рассуждаю? Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в угол, и на всякий случай в дебаты не вступал. -- Машка, ты в порядке? -- отец немного успокоился и повернул ключ зажигания. -- В порядке, -- неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и разглядывая содранные коленки. -- Тогда поехали. Матери не говори, что драка была. Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт. В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом. По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не заботясь. -- Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, -- ворчал он. -- Или ждет, чтобы я его у барыг купил. Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома. Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть. Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые, мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под машину. -- Все! -- крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула. -- Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!.. -- И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло. Видите, ребенок совсем спит?.. Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила: -- А порошочка нету? -- Нету, нету, -- бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. -- Этим не балуюсь. Других спроси! -- Зубного порошочка, пап? -- Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то! Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.

4.

Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич, протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо. Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье. -- У тебе здеся чисто, блевоты нема! -- сказала мойщица, но рубль взяла. Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на сиденье, бурча себе под нос: -- Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны... -- А бабушке? -- спросила Маша. Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро. Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а секретарь партбюро -- секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас не касается. Там свое не прозевают. -- Погоди-ка! -- он пересчитал кассу. -- Не сходится же... Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал. -- Маш! -- крикнул он. -- Денег-то в выручке не хватает. Старика бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули. Четвертачок дай-ка обратно! Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку. -- Так... А червончик на, Маш, спрячь... Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину. -- Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший? -- Чего?! -- Тот дяденька, который со скрипом... Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на сиденье, на его месте, рядом с Машей. -- Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак она мне червонец показывает. Ха! -- День плохой, правда. -- Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье нагребу. -- До свидания! -- вежливо сказала Маша, вылезая на холод. -- Ха! Прощай, цыпленочек! Взяв дочь на руки, он понес ее, как маленькую. Хорошо, что дождь перестал. Она обняла отца и уткнулась ему в шею носом. Шея пахла шашлыком, бензином и еще чем-то сладким. Автобуса они ждали долго. К себе в Бескудниково, которое отец называл Паскудниковом, дотащились не меньше чем за час. А вышли из автобуса -- у Маши застыли ноги и спать расхотелось. -- Пробегись немного, согрейся, -- во дворе отец спустил ее на землю и побренчал в кармане мелочью. -- Я за углом сигарет куплю, если открыто. Во дворе еще повизгивали железные качели. Две девочки в темноте раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним. -- Я на такси целый день каталась. Думаете, нет? -- она порылась в кармане. -- У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть... Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице, открыл своим ключом дверь и громко сказал: -- Вот мы и дома! -- Это еще что? -- жена обнаружила в его руках клетку. -- Попугайчик волнистый. -- Волнистый? А говоришь, я барахольщица. -- Это не барахло. Машка просила... -- Ты и рад стараться! Да где она-то? -- Разве ее нету? Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз. -- Где шляешься? Радостная, она поднималась ему навстречу, облизывая языком бумажку от мороженого. -- Наследили-то в квартире! -- всплеснула руками мать и побежала в уборную за тряпкой. Отец швырнул фуражку в угол, под зеркало, и пятерней пригладил слежавшиеся волосы. -- Матери деньги -- забыла? Маша тут же вытащила мелочь. -- И больше ничего? Ну, куда дела?.. -- Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось. -- А сдачи? -- Сдачи дядя взял. -- Какой еще дядя? -- Большой такой, небритый. -- Та-аак! Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву. -- Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать. -- Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори! Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами. -- О чем шепчетесь? -- Да вот, деньжат тебе привезли, чтобы утром перебиться. Завтра в парке аванс... -- Наконец-то сообразил, -- удовлетворенно сказала мать. -- Можешь ведь заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты? Пошарив в кармане и подмигнув Машке, отец, как фокусник, вынул пару мятых червонцев. Потом, подумав, добавил к ним из другого кармана пятерку. Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза. -- И за это ты пахал целый день? -- она хотела прибавить еще что-то, обидное, но сдержалась. -- Что это у тебя под глазом? -- Подрался. -- Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили. Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского лба капли дождя. -- Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду. В дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва -- Берлин". Евдокия привозила острый дефицит, а мать ей помогала сбывать: ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки. -- Урожай собрала? -- спросила Евдокия. -- Давай! -- Сегодня ж воскресенье! -- удивился отец. -- Конец месяца, -- пояснила она. -- Комки для плана открыты. Мать принесла сумочку и вслух отсчитала двести двадцать пять рублей. Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды. -- Зайди потом, -- довольная Евдокия упрятала деньги в лифчик. -- У меня кой-что еще есть в наличии. Только не сегодня: хахаль у меня нежданно сыскался. Сегодня причалит. Нагловато подмигнув Маше, она исчезла. -- Сколько ты у нее заначила? -- спросил отец, когда дверь за Евдокией закрылась. -- Она ж квитанции проверить может. Но я одно ее платье узбекам на рынке спустила. Шестьдесят себе. -- Вот! И все жалуешься... -- А что ж -- на тебя рассчитывать? -- У Евдокии хахаль новый, -- сказала Маша. -- Участковый, младший лейтенант. У него жена была да сплыла. -- Все-то знаешь! -- проворчала мать. -- Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были? В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома? -- Дома, дома. Где ж ему еще быть... -- Он попугая видел? Клетку Санька вынес на кухню и поставил на стол. Попугай спал, поджав под себя одну ногу и зажмурившись. Санька опустился на колени перед табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком. -- Видала? -- он показал на только что вынутые из конверта. -- Сегодня приобрел. Бабушка мне за четверку по физике деньжат дала. И у меня свои еще были... Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них звери. Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и Маша со зверями. -- Иностранные? -- А как же! Вот эти одинаковые, -- ткнул пальцем Санька. -- Хотел в классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери. Она сразу сгребла три марки. -- Ты мне за шесть штук была должна, -- оставшиеся марки Санька засунул в конверт. -- Теперь, значит, за девять. -- А где ж я возьму? -- Где? Накопи денег и отдашь. У матери возьмешь на мороженое, так ты сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла? -- Ясно! Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и останется. А попугай у нас будет на кухне жить, да? Все-таки глаза слипаются. Отец уже лежит на диване, тоже вот-вот заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в комнату. Раздевает, набрасывает на худенькое тельце ночную рубашку с розовыми цветами. Ставит рядом с буфетом раскладушку, укладывает Машу, укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца. -- Измучил ты ее вконец, -- шепчет мать, на этот раз совсем не сердито. До Маши сквозь сон едва долетают эти слова. Папа все-таки очень хороший: целый день катал ее на машине. Только на животе вечером не покатались. И официантка Лида хорошая: такой замечательный соленый огурец ели. Мама тоже хорошая. И попугай в клетке отличный. И Санька просто замечательный. Марки купил себе и три штуки мне продал. А деньги такие круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста... 1969.

все книги автора