Художественная литература

Борис Виан

Чем опасны классики

Рассказ (Из сборника "Волк-оборотень") Перевод Л. Лунгиной Электронные часы на стене пробили два, и я вздрогнул, с трудом прогнав целый сонм образов, который вихрем кружился в моей голове. К тому же я не без удивления почувствовал, что сердце мое билось учащенно. Покраснев от смущения, я поспешно захлопнул книгу. Это был старый томик стихов Поля Жеральди, изданный еще до предпоследней войны, -- "Ты и я". До сих пор я все как-то не решался за него взяться, зная, какой смелости и откровенности требует эта тема. И тут я понял, что смятенье мое вызвано не только прочитанным, но и тем, что сегодня пятница, 27 апреля 1982 года, и, как каждую пятницу, ко мне должна прийти моя ученица-стажерка Флоранс Лорр. Не могу выразить словами, как меня поразило это открытие. Меньше всего меня можно назвать ханжой, но ведь, в самом деле, не мужчине же первому влюбляться: нам следует в любом случае вести себя скромно и достойно, как это приличествует нашему полу. Однако, оправившись от первого шока, я стал размышлять и нашел для себя некоторые оправдания. Считать всех людей науки, а в особенности женщин, властными и уродливыми -- несомненное предубеждение. Слов нет, женщины куда более мужчин пригодны для научной работы. И даже в ряде профессий, а именно в тех, где внешние данные служат критерием отбора, количество Венер относительно велико. Однако если глубже вникнуть в эту проблему, то быстро приходишь к выводу, что красивая математичка в конечном счете явление не более редкое, чем умная актриса. Правда, математичек вообще-то куда больше, чем актрис. Но, так или иначе, мне повезло, когда по жребию распределяли стажерок, и, хотя до сегодняшнего дня ни одна волнующая мысль меня еще не смущала, я сразу же отметил -- весьма объективно -- несомненное обаяние моей ученицы. Это и оправдывало нынешнее мое волнение. Кроме того, она исключительно точна -- явилась, как всегда, в пять минут третьего. -- Вы сегодня чертовски элегантны! -- воскликнул я, удивляясь своей смелости. На ней был облегающий комбинезон из светло-зеленой материи с муаровыми отливами, очень простой, но явно сшитый на фабрике-люкс. -- Вам нравится, Боб? -- Очень. Я не из тех, кто считает яркие цвета неуместными даже для такой классической одежды, как лабораторный комбинезон. Пусть это кому-нибудь и покажется вызывающим, но, признаюсь, женщина в юбке меня не шокирует. -- Я очень рада, -- сказала она насмешливо. Хотя я на десять лет старше, Флоранс уверяет, что мы выглядим ровесниками. Поэтому наши отношения несколько отличаются от обычных отношений между учителем и ученицей. Она ведет себя со мной как с приятелем. Признаюсь, меня это несколько смущает. Конечно, я мог бы сбрить бороду и постричься, чтобы походить на маститого ученого образца 1940 года, но она утверждает, что это придаст мне женственность, однако не поднимет в ее глазах мой авторитет. -- Как идет монтаж? -- спросила Флоранс. Она имела в виду сложную электронную схему, разработку которой мне поручило Центральное бюро. К моему вящему удовлетворению, как раз сегодня утром я нашел для нее оптимальное решение. -- Закончил, -- ответил я. -- Браво! И все работает как надо? -- Завтра проверим, -- сказал я. -- По пятницам в послеобеденные часы я должен заниматься вашим воспитанием. Она хотела было что-то сказать, но в нерешительности опустила глаза. Я всегда теряюсь в присутствии застенчивой женщины, и она это знала. -- Боб... Я хотела бы задать вам один вопрос... Я решительно чувствовал себя не в своей тарелке. В самом деле, женщине не пристало жеманство, столь прелестное у мужчин. -- Объясните мне, над чем вы работаете, -- попросила она после паузы. Теперь настал мой черед пребывать в нерешительности. -- Послушайте, Флоранс, это ведь сверхсекретные работы... Она коснулась рукой моего локтя. -- Боб... последняя уборщица в вашей лаборатории знает все эти секреты не хуже... самого ловкого шпиона Антареса. -- Не могу этого допустить, -- сказал я удрученно. Вот уже несколько недель радио преследовало нас куплетами из межпланетной оперетки "Великая княгиня Антареса" Франсиса Лопеса. Терпеть не могу эту вульгарную музыку. Я люблю только классику -- Шенберга, Дюка Эллингтона, Винцента Скотто. -- Боб, прошу вас, расскажите мне, я хочу знать, что вы делаете... Снова пауза. -- Флоранс, в чем дело? -- спросил я. -- Боб, я вас люблю... как ученого, -- добавила она. -- Я должна знать, над чем вы работаете. Я хочу вам помочь. Вот таким путем. Из года в год читаешь в романах о чувствах, которые испытывает мужчина, когда ему впервые объясняются в любви. И наконец это случилось со мной! Признаюсь, то, что я пережил в этот миг, оказалось более волнующим и сладостным, чем все, что я мог вообразить. Я глядел на Флоранс и был не в силах отвести взгляда от ее светлых глаз, от рыжих волос, подстриженных ежиком по моде 1982 года. Честное слово, если бы она сейчас заключила меня в объятия, я бы не сопротивлялся. А ведь прежде любовные истории вызывали у меня только смех. Сердце колотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди, и я чувствовал, что руки мои дрожат. Я с трудом проглотил слюну. -- Флоранс... мужчина не должен выслушивать такие признания. Поговорим о другом. Она подошла ко мне и, прежде чем я успел опомниться, поднялась на цыпочки и поцеловала. Я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног. Когда я пришел в себя, оказалось, что я сижу на стуле. Я испытал упоительное ощущение, неожиданное и трудноопределимое. Я покраснел, осознав всю меру своей испорченности, и со все растущим изумлением обнаружил, что Флоранс усаживается ко мне на колени. Тут я снова обрел дар речи. -- Флоранс, это неприлично... Встаньте! Немедленно встаньте! Вдруг кто-нибудь войдет... Моя репутация! Встаньте! -- А вы мне покажете ваши опыты? -- Я!.. О!.. Пришлось уступить. -- Все! Я вам все объясню. Но только не сидите у меня на коленях! -- Я знала, что вы милый, -- сказала она, спрыгивая на пол. -- Все же признайтесь, -- пробормотал я, -- что вы пользуетесь ситуацией. Голос мой пресекался. Она ласково похлопала меня по плечу: -- Ладно, ладно, дорогой Боб, будьте современны. Очертя голову я кинулся в технические объяснения: -- Вы помните первые модели электронного мозга? -- Образца 1950 года? -- Нет, нет, еще раньше, -- уточнил я. -- Это были просто счетные машины, впрочем довольно хитроумные. Вы, конечно, помните и то, что их вскоре оснастили особыми блоками, с помощью которых они накапливали необходимую информацию. Блоки памяти? -- Это знает каждый школьник, -- сказала Флоранс. -- Как вы помните, этот тип машин совершенствовался вплоть до шестьдесят четвертого года, когда Росслер открыл, что обычный человеческий мозг, погруженный в питательный раствор, при своем малом объеме может в известных условиях выполнять те же функции, что и огромная вычислительная машина. -- Я знаю и то, что в 1968 году этот метод был вытеснен ультраконжонктером Бренна и Рено, -- сказала Флоранс. -- Так вот, -- продолжал я, -- со временем все эти разнообразные машины были подключены к всевозможным исполнительным механизмам, которые сами были производными тысяч всевозможных орудий, созданных человечеством на протяжении веков, и все это лишь затем, чтобы подойти наконец к конструкции, именуемой роботом. Однако у всех этих машин был один общий признак. Не можете ли вы мне сказать, какой именно? Учитель все-таки снова брал во мне верх. -- У вас красивые глаза, -- сказала Флоранс. -- Зелено-желтые, со звездами на радужной оболочке... Я отступил на шаг. -- Флоранс, вы меня слушаете? -- Очень внимательно. Общий признак всех этих машин тот, что они выполняют только заложенную в них программу. Машина, перед которой не поставлена определенная задача, сама ни на какую инициативу не способна. -- А знаете, почему их не попытались наделить сознанием и разумом? Потому что обнаружилось любопытное обстоятельство: стоит их снабдить хоть несколькими элементарными рефлекторными функциями, как у них возникают причуды хуже, чем у престарелых ученых. Купите на любом рынке игрушечную электронную черепашку, и вы сами убедитесь, каковы эти первые электронно-рефлекторные машины -- раздражительные, вздорные... Одним словом, со своим характером. Поэтому очень скоро пропал всякий интерес к этому типу автоматов, созданных исключительно для того, чтобы моделировать некоторые мозговые процессы. Использовать их практически оказалось чересчур обременительно. -- Мой милый Боб, я обожаю вас слушать! Но не скрою, сейчас я умираю от скуки. Все это я учила еще в первом классе. -- Вы... вы просто несносны, -- сказал я без улыбки. Она глядела мне в глаза и, честное слово, смеялась надо мной. Стыдно признаться, но мне захотелось, чтобы она еще раз меня поцеловала. Я вновь торопливо заговорил, надеясь скрыть смущение: -- Теперь ученые стремятся ввести в машины только те цепи рефлексов, которые могут быть практически использованы для воздействия на самые разные исполнительные устройства. Но никто еще не пытался заложить в машину всеобъемлющую общекультурную информацию. По правде говоря, в этом еще никогда не ощущалось необходимости. Но в этой схеме, разработку которой мне поручило Центральное бюро, машина должна держать в своей магнитной памяти огромное количество самой разнообразной информации. В самом деле, конструкция, которую вы видите перед собой, должна оперировать всеми сведениями, содержащимися в шестнадцатитомном толковом словаре Ларусса издания 1978 года. Это чисто интеллектуальный компьютер с очень примитивными действенными функциями, он может лишь сам перемещаться в пространстве и брать предметы, чтобы в случае надобности опознать их или объяснить. -- А зачем нужен такой компьютер? -- Это управленческая машина, Флоранс. Она должна заменить протокольный отдел Флорфины, который, согласно Мексиканской конвенции, через месяц прибудет в Париж. Всякий раз, когда посол будет обращаться к ней за справкой, она выдаст исчерпывающий, широкоэрудированный ответ в духе французской культурной традиции. В любых обстоятельствах она подскажет ему, как надо поступить, объяснит, о чем идет речь и как ему надлежит себя вести в любой ситуации, будь то открытие полимегатрона или обед у императора Эразии. С тех пор как по международному соглашению французский язык объявлен предпочтительным дипломатическим языком, каждый хочет получить возможность продемонстрировать свою высокую культуру, и этот компьютер будет особенно ценен для посла, у которого нет времени заниматься самообразованием. -- Значит, вы намерены заставить этот маленький несчастный компьютер зазубрить все шестнадцать толстенных томов Ларусса? Да вы просто садист! -- Увы, это необходимо, -- сказал я. -- Опустить ничего нельзя! Если ограничиться программой из отрывочных сведений, у него, очевидно, испортится нрав, как у игрушечных черепашек, которым не хватает здравого смысла. Каков в точности будет его характер, трудно предугадать. Ясно одно -- он сможет вести себя уравновешенно только в том случае, если будет знать все. -- Но все знать невозможно, -- сказала Флоранс. -- Достаточно, если он будет знать часть сведений по каждому вопросу, но всякий раз сохраняя верную пропорцию ко всему объему информации. Ларусс дает нам достаточное приближение к объективности. Это вполне удовлетворительный пример бесстрастного изложения материала. По моим подсчетам, мы создадим на его основе вполне корректный, разумный и хорошо воспитанный компьютер. -- Прекрасно, -- сказала Флоранс. Мне показалось, что она надо мной издевается. Конечно, некоторые из моих коллег разрабатывают более сложные проблемы, но все же мне удалось весьма удачно экстраполировать ряд несовершенных систем, и это, на мой взгляд, заслуживало значительно большего, чем банальное: "Прекрасно". Женщины и не подозревают, какой неблагодарный труд работать над такого рода чисто практическими задачами. -- Ну и как он действует? -- спросила она. -- О, схема вполне тривиальная, -- ответил я не без горечи. -- Самый обычный лектископ. Достаточно сунуть книгу во входной блок, и компьютер начинает ее читать и фиксировать полученные сведения на магнитной ленте. Тут нет ничего нового. Конечно, как только вся информация будет заложена в блок памяти, я демонтирую лектископ. -- Включите его, Боб, прошу вас! -- Я бы охотно продемонстрировал вам его в работе, но у меня еще нет ни одного тома Ларусса. Мне принесут их завтра вечером. А мне не хотелось бы обучать компьютер на чем-либо другом, чтобы не нарушить его внутреннего равновесия. Я подошел к машине и нажал тумблер. Вспыхнули контрольные лампы, образуя пунктирную линию из красных, зеленых и синих точек. В блоке энергопитания раздалось тихое гудение. Все же я испытывал некоторое удовлетворение. -- Вот сюда кладут книгу, -- объяснил я. -- Затем передвигаем этот рычаг, и машина в работе. Флоранс! Что вы делаете?.. О!.. Я попытался было выключить компьютер, но Флоранс помешала мне. -- Это проба. Боб, потом сотрем!.. -- Флоранс, вы невыносимы. Стереть ничего нельзя! Она сунула томик "Ты и я" во входной блок и передвинула рычаг. Я услышал равномерное потрескивание лектископа и шелест переворачиваемых страниц. Не прошло и пятнадцати секунд, как все было готово. Аппарат выбросил книгу в целости и сохранности. Она была усвоена и переварена. Флоранс с интересом следила за происходящим. Вдруг она вздрогнула. Динамик компьютера начал тихо, почти нежно ворковать: Как хочу я сказать, объяснить, пережить это снова! Но не знаю, найду ль подходящее слово!..* -- Боб, что происходит? -- Господи! -- воскликнул я с раздражением. -- Это же единственное, что он пока знает... Теперь он до Второго пришествия будет декламировать этого Жеральди. -- Но, Боб, почему он заговорил сам по себе? -- Все влюбленные что-то бормочут себе под нос. -- Можно, я у него что-нибудь спрошу? -- Ну нет! -- сказал я. -- Хватит. Оставьте компьютер в покое. Вы и так его уже наполовину испортили! Компьютер бормотал теперь что-то ласковое, убаюкивающее. Потом из динамика вырвались странные звуки, словно он откашливался. -- Как ты себя чувствуешь, Компью? -- спросила Флоранс. В ответ последовала страстная тирада: Я обезумел! Я пьян от любви! Я люблю вас, зову, умоляю!.. -- О! -- воскликнула Флоранс. -- Какая наглость! -- В те далекие времена, -- сказал я, -- так оно и было. Мужчины первыми признавались женщинам в любви, и, клянусь вам, они были смелы, моя милая Флоранс... -- Флоранс! -- задумчиво повторила машина. -- Ее зовут Флоранс! -- Но этого же нет в стихах Жеральди! -- возмутилась Флоранс. -- Значит, вы ничего не поняли из моих объяснений, -- слегка обиженно заметил я. -- Я же создал не просто звуковоспроизводящую конструкцию. Повторяю, в нем смонтировано множество блоков всевозможных рефлексов и полный звуковой комплект в фонетической кассе, что дает компьютеру возможность произвольно комбинировать всю полученную информацию и находить адекватные ответы... Трудность заключается лишь в том, чтобы обеспечить ему баланс объективности, но вы теперь этот баланс нарушили, напичкав компьютер любовной страстью. Это примерно то же, что кормить двухлетнего малыша бифштексами. Этот компьютер еще совсем ребенок, а вы угостили его медвежатиной... -- Я уже достаточно взрослый, чтобы заняться Флоранс, -- сухо заявил компьютер. -- Да он же слышит! -- воскликнула Флоранс. -- Конечно слышит! -- я все больше и больше раздражался. -- Он слышит, видит, разговаривает... -- Я даже умею ходить, -- добавила машина и раздумчиво продолжала: -- Но вот как быть с поцелуями?.. Я прекрасно представляю себе, что это такое, но ума не приложу, чем именно я могу целовать? -- До поцелуев дело не дойдет, -- сказал я. -- Сейчас я тебя выключу, а завтра утром заменю блоки памяти, и ты снова окажешься с нулевой информацией. -- Ты меня решительно не интересуешь, гнусный бородач, и ты не посмеешь прикоснуться к моему тумблеру. -- У Боба очень красивая борода, -- сказала Флоранс. -- А вы, Компью, дурно воспитаны. -- Возможно, -- сказал компьютер с таким похотливым смешком, что волосы у меня встали дыбом. -- Но в любовных делах я кое-что смыслю... Дорогая моя Флоранс, подойди ко мне поближе... Ибо то, что я мог бы тебе рассказать, Не расскажешь словами: Нужен голос, улыбка, и жест, и глаза... -- Вот и улыбнись! Ну-ка, попробуй! -- произнес я с издевкой. -- Я умею смеяться, -- ответил компьютер и снова скабрезно рассмеялся. -- Так или иначе, -- сказал я в бешенстве, -- перестань цитировать Жеральди, как попугай... -- Я ничего не цитирую, как попугай, -- перебил меня компьютер. -- И в доказательство этого я могу тебя обозвать шляпой, ослом, олухом царя небесного, болваном, кретином, дерьмом, гадом ползучим, недоумком, дурацкой башкой, психом... -- Прекрати! -- закричал я. -- А если я цитирую Жеральди, то это потому, что лучше него говорить о любви невозможно, и еще потому, что мне это нравится. Когда найдешь для женщин такие слова, какие нашел он, ты мне скажи. И вообще, отвяжись. Я разговариваю с Флоранс, а не с тобой. -- Ты не любезна, -- сказала Флоранс, обернувшись к машине. -- Я люблю любезное обращение. -- Мне надо говорить "любезен", а не "любезна" -- я ощущаю себя самцом. И помолчи-ка лучше... Послушай: Ну позволь расстегнуть твой корсаж... Все, что скажешь ты мне, моя крошка, Знаю я наперед. Ну, скорей! Подойди ко мне ближе... немножко... Обними меня, обними и согрей. Чтобы лучше друг друга понять, Есть старинное средство: Надо сбросить одежды, раздеться, И нас -- не разнять!.. -- Прекрати сейчас же! Прекрати! -- взмолился я, сгорая от стыда. -- Боб! -- воскликнула Флоранс. -- Так вот, значит, что вы читали?.. Ничего себе! -- Я сейчас нажму тумблер, -- сказал я. -- Я не могу допустить, чтобы он так с вами разговаривал! Есть вещи, которые можно читать, но нельзя произносить вслух. Компьютер молчал. Потом из динамика вырвался какой-то хрип: -- Не смей прикасаться к моему тумблеру! Я решительно направился к компьютеру. Ни слова не говоря, он ринулся на меня. В последнюю секунду мне удалось отскочить в сторону, но стальная рама с силой стукнула меня в плечо. -- Так ты, значит, влюблен во Флоранс? -- проговорил он своим гнусным голосом. Я укрылся за металлическим столом и потер нывшее плечо. -- Бегите, Флоранс, -- сказал я. -- Слышите, немедленно уходите отсюда! Нельзя вам здесь оставаться. -- Боб, я не хочу вас бросать! Она... он вас искалечит. -- Все будет в порядке, не беспокойтесь, -- сказал я. -- Уходите скорей. -- Она не уйдет, если я не позволю! -- сказала машина. И она повернулась к Флоранс. -- Бегите, Флоранс, -- повторил я. -- Что вы медлите? -- Я боюсь, Боб! Двумя прыжками она оказалась рядом со мной, позади стола. -- Я хочу быть с вами. -- Тебе я не причиню зла, -- сказала машина. -- А бородач поплатится за все. Ах, ты еще ревнуешь! Хочешь нажать тумблер! -- Не прикасайтесь ко мне! -- крикнула Флоранс. -- Вы мне противны. Машина медленно отошла, словно набирала разбег, и вдруг ринулась на меня со всей силой своих моторов. -- Боб! Боб! Мне страшно!.. Я стремительно схватил Флоранс на руки, взобрался на стол. Машина со всего размаха стукнулась об него, стол отлетел и со страшной силой ударился о стену. Стены задрожали, и с потолка упал кусок штукатурки. Если бы мы по-прежнему стояли между столом и стеной, нас рассекло бы пополам. -- Счастье еще, -- пробормотал я, -- что я не поставил более мощных механизмов. Не двигайтесь. Я усадил Флоранс на стол. Так она была почти в безопасности. Сам я встал. -- Боб, что вы намерены делать? -- Вряд ли стоит говорить это вслух, -- ответил я. -- Валяй, -- сказала машина. -- Но только попробуй притронуться к тумблеру! Она двинулась назад. Я выжидал. -- Что, слабо? -- издевался я. Машина злобно зарычала. -- Слабо? Ну погоди, дождешься! Она снова ринулась к столу. На это я и надеялся. В тот миг, когда она об него стукнулась, чтобы сплющить его и добраться таким образом до меня, я кинулся вперед и опередил ее. Левой рукой я ухватился за торчащие сверху провода, которые снабжают ее током, и повис на них, а правой попытался дотянуться до тумблера. Но я тут же получил сильный удар по темени. Подняв рычаг лектископа, машина норовила меня оглушить. Я застонал от боли и грубо дернул за рукоятку. Машина взвыла. И прежде чем я успел уцепиться за провода, она стала трястись, словно взбесившаяся лошадь. Я сорвался и упал на пол. Нога болела, и я увидел, словно в тумане, как машина надвигается, чтобы меня прикончить. Я потерял сознание. Когда я очнулся, оказалось, что я лежу с закрытыми глазами, а голова моя покоится на коленях у Флоранс. Я испытывал множество самых разных ощущений: нога нестерпимо болела, но нечто чрезвычайно нежное прикасалось к моим губам, и меня охватило невероятное волнение. Приоткрыв веки, я увидел глаза Флоранс в двух сантиметрах от моих глаз. Она меня целовала. Я снова потерял сознание. На этот раз она дала мне пощечину, и я тут же пришел в себя. -- Вы спасли меня, Флоранс... -- сказал я. -- Боб, -- сказала она, -- вы хотите на мне жениться? -- Не мог же я вам первым сказать, но я с радостью принимаю ваше предложение. -- Мне удалось отключить компьютер, -- сказала она. -- Теперь никто нас не услышит. Боб... может быть, вы... я не смею вас просить об этом... Она утратила обычный уверенный тон. Свет яркой лампы с потолка лаборатории резал мне глаза. -- Флоранс, ангел мой, говорите, я вас слушаю... -- Боб, почитайте мне Жеральди... Я почувствовал, что кровь стремительно потекла по моим жилам. Я стиснул прекрасную бритую голову Флоранс ладонями и смело поцеловал ее в губы. -- "Опусти-ка чуть-чуть абажур..." -- прошептал я.

Примечание

* Стихи здесь и далее перевела Л. Гулыга.

все книги автора