Для тех, кому не спиться по ночам 4

НАЧАЛО

— Ты что ребенку говоришь?! По-твоему, Афродита родилась из грязи морской?!
Джулиано и Симонетта… А вот Питер Пауэл Рубенс (или, «по-нашему», как бы ты сказал, Петр Павлович Рубенс! — Неправильно! Отца его звали Ян! — Ну, тогда Петр Иваныч! уж это совсем по-нашему!) поступил проще. Он сам увековечил себя и возлюбленную (жену), да еще как! На картине «Автопортрет с Изабеллой Брант» Петр Иваныч изобразил себя на высокой табуретке (в левой руке у него то ли эфес шпаги, то ли верх закупоренного кувшина с вином), а Изабеллу — на низенькой скамеечке… Вопрос: много ли найдется женщин, которые дали бы согласие запечатлеть себя у ног мужчины (пусть любимого), да еще счастливо улыбались при этом?! Наверное, Изабелла очень любила Рубенса… А может, знала, что «буйволу» (Петр Иваныч родился в 1577 году, в год Буйвола…- Петр! Петр мой! Я уже начинаю понимать, что ты — «буйвол», как Петр Иваныч!) лучше не перечить?! Я не правитель Флоренции, как семейство Медичи…
(- Нет! Нельзя ли сначала о Медичи, потом о Рубенсе, ведь их ничто не связывает?!
— Нельзя! Ни в коем случае! Да и связь налицо: Рубенс создал цикл аллегорических полотен «История Марии Медичи»! (на портретах — полная женщина в летах с приятным лицом, но расплывшимся подбородком, и до того прямым носом, что по нему можно проверять линейки…).
Короче говоря, придворных художников у меня нет. Рисовать я не умею. Изваять твою статую из мрамора мне не по силам — я даже зайца из пластилина и то не слеплю. Что могу я? Легкую тень твою обвела я по контуру в сердце своем. Покуда я жива, не сотрется в памяти моей твое имя…
Нет, так дело не пойдет. Давайте уж я лучше о чем-нибудь другом расскажу. Хотя бы о сотворении мира… Не судите строго — как выйдет.
То было в единоначалье
и равновероятье дня и ночи.
И сонная Луна, прикрывши очи,
Не ведала, что ей предназначалось…

На далекой планете, до которой не докричишься и не достанешь рукой, жили люди. Похожие на нас с вами. Руки, ноги, головы — все это у них было. Были у них и школы, и институты, да в этом ли суть? Однажды студент четвертого курса Дэвл (совершенно случайно это условное имя — а так называли богов в Индии и Иране — напоминает английское «devil», а также русское «дьявол») собрался делать курсовую работу. Итак, жгучий красавец брюнет, слегка прихрамывающий на левую ногу (с чего бы это?), беззаботно насвистывая, швыряет капсулу с концентратом в багажник вселеннолета (концентрат — искусственная мини-планетка, упрятанная с помощью сил сжатия в небольшую упаковочку). Повторим: швыряет концентрат в багажник!.. Трудно представить себе, что было бы, если б этого не случилось! От резкого удара нарушилась структура одной из компьютерных схем, и концентрат начал самостоятельно добирать энергию для расконсервации. Взрыв! Катапульта сработала, и Дэвл был выброшен из вселеннолета…
Очнулся он в высокой траве, верхушки которой сплетались у него над головой. Выбравшись из травы, Дэвл увидел, что вокруг зеленеют дубравы, цветут цветы. Странно, для выведения пары верблюдов по генному коду (тема курсовой работы) этого абсолютно не требуется! Вселеннолет поблескивал стальными боками в лучах заходящего солнца. На табло в салоне Дэвла ждала энергограмма: «Немедленно возвращайтесь! Вы получили чужой концентрат! По истечении двух недель начнется его автоконсервация!» Дэвл машинально достал из кармана яблоко. ЭВМ по-домашнему моргала красными глазками-лампочками. «Тореадор, смелее в бой!» И Дэвл, швырнув огрызок в иллюминатор, запустил программу. Вскоре машина сообщила: «Ориентировочное время счета — 8 часов». За окном вселеннолета темнело, Дэвл раздвинул кресло — получилась удобная кушетка. Лампочки мигали, Дэвл спал, ЭВМ считала. Ей было «до лампочки», день сейчас или ночь…
А утром трава стала еще зеленее, деревья — еще выше. Иллюминаторы вселеннолета заслонила листва. «Расчетные данные для загрузки в генный аппарат готовы». Дэвл запустил программу. Через полчаса из генного аппарата выскочили два крохотных существа и, увеличиваясь в размерах прямо на глазах, проскользнули сквозь сетку ограждения, превратившись в громадных горилл, промчавшихся в сторону леса и скрывшихся в высокой траве. «Что за чертовщина? Где два верблюда?! В курсовой требуется получить верблюдов!» Но тут с конвейера выскочили еще двое. Сантиметра по три каждый. Пробежав немного, они взлетели, и размах крыльев у них увеличился до полутора метров. Они становились все больше и поднимались все выше, пока не скрылись из глаз. «Птеродактили! — обалдел Дэвл.- Что происходит?!» Затем появились два медведя, а за ними такая пара, которой и названия нет. Дэвл кинулся к пульту и набрал «СТОП». ЭВМ ответила: «Программа надежно защищена. В случае отключения питания генный аппарат в аварийном режиме продолжит работу до полной обработки массива данных». Вот так. Видимо, от удара какая-то схема сбоит, а результат… И аппарат продолжал работу, а на планете появлялись все новые птицы, гады, звери.
И прошел день, и ночь прошла. Когда Дэвл проснулся, она уже сидела в вольере на траве. У нее были вьющиеся волосы цвета воронова крыла, окутывавшие ее, словно легкое облако. Глаза у нее были синие-синие, как два цветка. А все остальное… трудно сказать… слово «тело» тут не подходит. Глаза у нее были, как два цветка, а сама она была словно сияние — как солнце, только еще чудеснее и нежнее. Словно сияние, окутанное темным облаком, чтоб с непривычки люди глаза не обожгли.
Я бросился к ней, но в двух метрах ноги отказались повиноваться, и я неожиданно для себя спросил:
— Как вам спалось?..
Она удивленно взглянула и сложила губы трубочкой, будто хотела что-то сказать.
— Что?
— О? — повторила она и улыбнулась.
— Вы меня понимаете, да?
— А? — радостно произнесла она и засмеялась. Тут меня осенило: она не умеет разговаривать!
— Дэвл,- сказал я и ткнул себя пальцем в грудь.
— Эва,- счастливо повторила она за мной и легонько дотронулась до себя. Что ж, пусть это будет ее именем… Я показал пальцем на себя: «Дэвл», а потом на нее: «Эва». Она попыталась повторить. Со второго раза вышло верно. Вскочив, счастливая, она побежала, полетела по траве, выкрикивая наши имена. Странно, но лицо ее показалось мне знакомым, хотя никогда — никогда в жизни! — не видел я такого прекрасного лица. На кого же она похожа? На кого же?.. Мать честная! Неужели?! Не чуя под собой ног, я бросился к вычислительной машине. Так и есть! Вместо чтения информации с диска, машина ввела голограмму, то есть меня, находящегося в поле считывания!.. Эва действительно была похожа на меня, только очень красивая. Я смотрел на нее, а она все бегала по лугу, выкрикивая наши имена — свои первые в жизни слова. И вдруг остановилась у яблони.
Я не преувеличиваю, все было именно так: она подошла к яблоне и взглянула на яблоневый бутон. Он тотчас раскрылся. Ева потянулась к ветке, чтобы вдохнуть нежный яблоневый аромат. Розовые лепестки осыпались, и свершилось чудо: на наших глазах крохотная почечка стала превращаться в плод, в настоящее яблоко. И оно, сначала такое кислое, такое терпкое даже на взгляд, зазолотилось, впитывая Евино тепло, Евино сияние. Вот уже прозрачно-хрустальное яблоко висело на дереве. Ветка качнулась. Яблоко оторвалось и упало бы на землю, но Ева успела подхватить его. Еще минута — и она бы его надкусила, но я успел закричать: «Ева! Не ешь! Нельзя! Ева! Нельзя!!!»
ИЗ ПРАВИЛ, НЕ НАРУШАВШИХСЯ БОЛЕЕ ВОСЬМИ ВЕКОВ: «Запрещается скармливать «экспериментальным особям» продукты внеэкспериментальных цивилизаций во избежание нарушения динамического равновесия во Вселенных…»
Я не имел права есть на планетке яблоки, разбрасывая огрызки где попало, чтобы из. них вырастали яблони.
«Ева! Нельзя! Не ешь!» Она не поняла, но застыла с яблоком в руке, а потом вдруг вытянула руку с яблоком перед собой и пошла мне навстречу, так доверчиво и открыто улыбаясь, что во мне все перевернулось. Подошла и остановилась, не умея ничего сказать, и я проклял все на свете — будто обкрадываю младенца: у нее всего-то богатства в этом мире, что два слова, которые она умеет говорить, да это хрустальное яблоко… Вот чертово яблоко! Что ж делать?! И тут я сообразил: сняв с руки часы, протянул ей, сказав: «На, Ева!» — и как мог улыбнулся. Она засияла, одной рукой взяла часы, другой дала мне яблоко: «На…» Потом подумала и добавила: «На, Дэвл, на!» Я помог ей надеть часы, а яблоко спрятал в карман. Уж как она была рада! Полчаса прошло, а она все прыгала на одной ножке и, изредка останавливаясь, кричала мне своим нежным серебряным голосом: «Знаешь, который час?!» Это я ее научил! И мы оба смеялись от счастья, и она, словно маленькая девочка, падала в высокую траву и исчезала, а я делал вид, что очень испугался и ищу ее, тогда она неожиданно выныривала из травы, совсем не там, где я ожидал, и кричала мне: «Дэвл!!!» И я уже не знал, где я нахожусь, на небе или на земле, и любил весь мир, и готов был все отдать, лишь бы слышать ее волшебный голос, лишь бы видеть ее. Мне казалось, что молодая планета, юная, нежная Земля, ее леса, деревья, ее птицы и звери кричат, захлебываясь от восторга, не имея иного способа выразить свое восхищение жизнью, вкладывая все, что не скажешь и с помощью миллиона слов, в это единственное: «Дэвл!» А что еще в жизни надо? Чтобы кто-то дорогой и любимый повторял вот так твое имя. А уж тогда можно и горы своротить… И когда я оборачивался, меня будто из ведра окатывало счастьем: «Знаешь, который час?!» Это звучало как музыка. Ева вытягивала руку высоко-высоко, в самое небо, и смеялась, и закрывала глаза от радости, и прыгала на одной ножке, и потом вдруг исчезала в траве, и тогда я уже закрывал глаза, падал в траву, кричал: «Я люблю тебя, Ева! Люблю тебя!» Боже мой, до чего мы были счастливы! Когда умирать буду, пусть кто-нибудь скажет напоследок: «Дэвл!.. Дэвл, знаешь, который час?!» Больше ничего не надо…
К ночи мы попрощались. Я хотел уложить ее спать во вселеннолете, но она знаками объяснила, что под деревом в траве гораздо лучше. Тогда я сказал: «Спокойной ночи!» И она ответила: «Но-чи…» Это было седьмое слово, выученное ею за сегодняшний день. Оглянувшись, я увидел, что она показывает крохотному зайцу, моргающему глазами, гелиевые часы, назидательно объясняя, что эта штука нужна для того, чтоб, глядя на нее, говорить: «Знаешь, который час?» А заяц, ошалев от восхищения, попрежнему моргал глазами. Когда заяц устал восхищаться, они уснули.
А ночью на планету приземлился еще один вселеннолет…
Дэм вызвался лететь на помощь сам. Рассказывать подробно, что же случилось, было некогда, и Дэвл просто попросил его остаться, пока он слетает в Центр управления исследованиями в космическом пространстве и добьется разрешения не уничтожать планету, оставить в космосе Землю.
Все могло бы устроиться хорошо, могло бы… но так бывает только в сказках. Утром Дэм увидел Еву. Она спала. Увидел крохотного, прижавшегося к ней зайца, почти игрушечного… Любовь! Любовь!.. Что же ты делаешь с людьми?! Дэм составил программку и рассчитал расход энергии, необходимой для скачка. Хватало с запасом, и тогда он начал охлаждение Земли. Деревья стонали, горы раскалывались, трава сопротивлялась, и все ж — и все ж! — Земля охлаждалась. Вскоре это был обыкновенный концентрат. Дэвл выбрал не самую близкую, но и не самую удаленную точку искривления пространства. Вселеннолет совершил скачок в считанные секунды. Теперь Дэвл никогда их не найдет — не хватит жизни!
Дэм — Э-дэм — А-дам преступил закон человеческий. Сделал он это из-за любви. Так ли тяжело его преступление? Ведь он никого не убил?! (Из постулатов буддизма: …не возжелай жены ближнего своего…)
Ну, а Ева? Конечно, Дэвл дал ей свою голову, но
нельзя забывать, что она была всего-навсего лишь
Ева — Евочка — маленькая милая девочка… Часы при консервации уничтожились, и Ева проснулась, ничего не помня из своей старой жизни. И хотя в саду снова выросла яблоня (сад этот назывался теперь Эдем — сад, который построил Дэм), и Ева часто гуляла там, вот только яблоневые бутоны больше не распускались от одного Евиного взгляда, и хрустальные яблоки не созревали в нем, и никогда Ева не смеялась так, как в прошлой жизни, и никого больше не любила так, как когда-то Дэвла, дьявола,- хотя прожила долгую-предолгую жизнь, такую долгую, что увидела и внуков своих, и правнуков своих, и праправнуков… Но счастлива не была, и, когда ее спрашивали, хорошо ли так долго жить, отвечала:
«От всего устаешь. Со временем все надоедает». И правнуки, слушая, мотали на ус, и решали жить поменьше, чтобы не устать. И жили все меньше и .меньше, пока, наконец, жизнь человеческая не установилась в пределах от 50 до 90 лет. А потом люди и вовсе забыли, что способны жить долго. Так это продолжается и по сей день, так будет продолжаться и дальше, до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит и не захочет жить во всю отпущенную силу, во всю отпущенную жизнь!..
А Ева? Ах, да, Ева… Она больше никого не любила, и никогда больше на этой планете счастливые часов не наблюдали!!!
Других подробностей об этой истории не сохранилось, разве что в легендах разных народов говорится, что бог создал Землю, поселил на ней человека, но более никогда не вмешивался в дела людей.
…Ох, до чего близко сегодня продвинулись звезды! Так близко, что даже голова кружится. А уж моя звезда!.. И тут я увидела… трудно объяснить, но так оно и было: звезда смеялась! Моя звезда смеялась и была точно нежное сияние, окутанное черным облаком…
(- Было обещано про любовь?
— Было.
— Где?
— Вот, только что!
— Нет, было сказано: любовь Леночки с сербом. В результате оба исчезли со страниц, будто их не было вообще!
— Что вы имеете в виду под словом «любовь»? Я что, должна их прямо в машине уложить в постель?!
— Зачем же такие крайности? Сначала пусть познакомятся…
— «О, боги, боги мои!..» Ну и положение у меня!
— Взялся за гуж — не говори…
— Назвался груздем — полезай!.. Делать нечего, буду давать текст «в полосочку», несколько страниц я пишу что хочу, несколько страниц — про любовь, про Клеопатру, про серба. Договорились?
— А кто первым заказывает музыку?
— Нет, это уж — ни в какие ворота! Вы понимаете, что вещь у меня называется «Баллада о Розеттском камне», а о камне ни звука, хотя почти половина написана?!
— А кто виноват? Я бы на твоем месте уже давно…
— Тогда я начинаю).
Наступило время рассказать о самом дорогом, о том, что поддерживало меня в трудные минуты. Наступило время начать Балладу о Розеттском камне… Это произошло…
Но тут Луна, плавно скользя, стала спускаться вниз, прямо ко мне. Звезды последовали за ней. Жаль, что никто не видит — с неба спускаются звезды! Если б хоть кто-нибудь вышел на улицу!
(…вдвоем, даже, и с более худшего места, смотреть демонстрацию, пихать друг друга локтем: «Смотри! Видишь?!» и орать: «Ура! Да здравствует!..» — в сто раз лучше, чем одному, даже если и будет видно больше…).
Я с надеждой взглянула вниз, но там!.. Улицы — не было! Дома — не было!! Земля была далеко внизу, а я в ночной рубашке, сидя на подоконнике, поднималась все выше и выше в небо. И конец рубашки, свисавший с подоконника вниз, серебрился мерцающим светом, будто море в последние дни августа — если раздеться и плыть ночью.
(Торопись! Время истекает! Как только часы пробьют двенадцать, Золушка должна…
— Хорошо, хорошо. Я помню. Я знаю. Я сейчас начну.)
«Какой-то француз
заставил заговорить
даже мертвые камни…»
Если темной южной ночью на берегу Крыма войти в воду по…
(- Ну надо же! Опять про море! Про камень нужно рассказывать!
— Я и рассказываю, это только начало такое!).
Если войти в воду по колено, опуститься и поплыть по-лягушачьи, выбрасывая вперед ладони, а затем разводя их в стороны, море на поверхности, там, где его касаешься, начинает фосфоресцировать: уже метрах в десяти от берега от соприкосновения рук и волн рождаются вспыхивающие и гаснущие звезды… И если плывешь, не останавливаясь, дальше, волшебные — будто серебряные! — россыпи фосфоресцирующих лунных дорожек, растворенных в воде, сопровождают тебя слева и справа, там, где ты разрезаешь руками морскую гладь. А потом начинают светиться руки, плечи, волосы. И плывешь, будто русалка, и зажигаешь звезды в морской глубине, прекрасные, хотя и недолговечные, существующие считанные секунды. Пока ты плывешь — Покуда Шарф Не Коснется Земли… А потом ложишься на спину и смотришь в черное небо, усыпанное настоящими звездами, теми, что созерцали в спокойствии век каменный, и век бронзовый, и Цезаря, и Клеопатру, а теперь так же невозмутимо взирают на тебя.
Как жаль, что я забыла попрощаться с морем, с августовской ночью, с Крымом! Придется сделать это сейчас, с высоты, сидя на подоконнике на уровне Луны, в ночной рубашке, подол которой серебрится мерцающими звездами. Море! Море… Если у женщины красивая фигура, женщина уже нравится. Если в стране есть море, страна уже приятна сердцу. Эх, Югославия! Ох, Югославия! Пусть бы ты хоть раз приснилась мне…
Но — чей-то властный пронзительный голос: «Кротовая нора эта ваша Европа! Только на Востоке, где живет шестьсот миллионов человек, могут быть основаны великие империи и осуществлены великие революции!..» Сказано — сделано! Обладатель властного голоса отправился в Египет осуществлять свои грандиозные намерения и планы. И Директория свободной Республики — как виделась тогда всему миру страна, сыном которой был обладатель голоса,- благословила молодого генерала (ему было около тридцати лет) на это «праведное» дело.
«Солдаты! (и, наверное, эхо повторило: «аты! аты! аты!» «Сорок веков смотрят на вас!» (и, наверное, эхо повторило следом: «ас! ас! ас!»)
Египет был завоеван (правда, ненадолго). Но — нас интересует другое: «Второго фрюктидора Седьмого года Республики…»
Когда мой отец учился во втором классе сельской школы (школа находилась в шести километрах от деревни), его и одного семиклассника премировали за отличную учебу недельными путевками в Ленинград на зимние каникулы и там, во Дворце пионеров, вручили памятные подарки: семикласснику — «Приключения капитана Врунгеля», второкласснику — «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Что это за Бонапарт, что такое «брюмера» — в деревне никто не знал.
А насчет «Капитана Врунгеля» было решено единогласно, что это «законная книга»! И только потом, гораздо позже, узнал он, что 18 брюмера (то есть в начале ноября) Луи Бонапарт (он же — Наполеон), удрав еще летом из Египта и бросив там остатки того, что ранее было полусоттысячной армией, совершил во Франции переворот и стал первым консулом Республики. Но еще раньше, до бегства будущего императора из Египта (Как непривычно звучит! Еще два тысячелетия назад Мария с Иосифом среди всех стран выбрали Египет как наиболее безопасное прибежище, и с тех пор какого известного художника ни возьми, у каждого обязательно найдется такая картина — «Бегство в Египет»,- а то и две! И тут вдруг — «Бегство из Египта»!!!)… Так вот, до бегства будущего императора из Египта солдат французской армии нашел близ города Розетты камень из черного базальта высотой метров около двух. (Ныне он хранится в городе Лондоне. Вот вам история: надпись сделали египтяне, нашел — француз… Нет! Нашел — солдат, прочел — генерал, присвоили — англичане! У вещей, как и у людей, судьба может «сложиться» или «не сложиться», может «быть» или «не быть». Камень этот, когда его нашли, то есть 2 фрюктидора…
— Это из какой все книги?
— Что именно?!
— Ну вот это все! Ведь нормальному человеку невозможно запомнить: «2 фрюктидора»!!!
— Если вам очень хочется запомнить, есть простой рецепт…
КУЛИНАРНЫЙ РЕЦЕПТ.
2 помидора, сельдь, сода, рис в бубликах (или в кубиках).
2 фрюктидора Седьмого года Республики…
Примечание. Если нет риса в бубликах и в кубиках, можно использовать рис в тюбиках.
Запомнили? «2 фрюктидора Седьмого года Республики…»
— А что это за месяц «фрюктидор»?
— Можно, я теперь спрошу?! Когда у нас в магазинах бывают разные «фрюкти»? Да еще дешево, почти «дор»ом?!
— В конце августа? В начале сентября?!
— Вот вам и фрюктидор.
— А… когда был… Седьмой год Республики?
— Можно загадаю загадку?.. Очень простую, честное слово… В конце XVIII века в не слишком бедной, но и не слишком богатой семье родился мальчик. И был он весьма темнокож, к тому же — с курчавыми волосами…
— Ур-ра! Это Александр Сергеевич Пушкин?!
— Да. Вот именно. В 1799 году, через пару месяцев после рождения великого русского поэта, и был найден Розеттский камень, а затем и множество других плит с иероглифами. И они, эти камни и плиты, взывали о помощи, умоляли: «Прочтите нас! Мы обязаны рассказать! Люди должны знать свою историю!» Но ответом было: «Ваш язык мёртв. Ваш народ мертв. Ваша история мертва». Никто не мог прочесть. Люди отступили в бессилии… Что бы сказал по этому поводу древний китаец? «Это не колодец глубокий, это веревка очень короткая…»
«В последнем десятилетии XVIII века в не слишком бедной, но и не слишком богатой семье родился мальчик, и был он весьма темнокож, к тому же — с курчавыми волосами…»
— Но это уже было?!
— Вы уж решили, что речь снова пойдет об Александре Сергеевиче Пушкине? Нет. Этот мальчик родился на девять лет раньше в другой стране и проявил свой гений совершенно в иной области, став отцом новой науки… У него было обыкновенное французское имя — Жан. В пять лет он самостоятельно научился читать. В девять знал латынь и греческий. Тогда же услышал и о Розеттском камне (в 1799 году, в год рождения другого темнокожего и курчаво-волосого мальчика). В одиннадцать решил прочесть эту надпись во что бы то ни стало…
Путь известен, но вот захочет ли человек пойти по этому пути — зависит от него самого. Каждый решает сам.
Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку — каждый выбирает для себя.
Если же ты в свои двадцать и тридцать и сорок все еще ничего не решил и потому — не нашел, задумайся наконец: кто ты? что ты? зачем? — и да поможет тебе в этом аллегория о Розеттском камне!..
Два десятилетия прошло, прежде чем!..
(Дорогой мой слушатель! Если вы когда-нибудь — случайно! — попадете в Британский музей, отыщите там Розеттский камень, поклонитесь от моего имени черной базальтовой глыбе — не сочтите за труд! — передайте, что я, начинающий автор, столько раз уже — в полном отчаянии! — хотела — по малодушию! — отступиться, прервав — дабы уйти, пусть не победившей, но и не побежденной! — тоненькую нить жизни!..
НО — РОЗЕТТСКИЙ КАМЕНЬ!!!
Да здравствует этот камень! Этот символ мужества и воли!
Шампольон шел к своей цели двадцать лет. Я — всего лишь шесть! Еще четырнадцать в запасе. Он был профессором, затем — академиком, но — по-прежнему нищ, к тому же — болен!.. Я-русская женщина, русская баба! На мне воду возить можно! Русские женщины все выдержат! (Уж не говоря о том, что мне каждые три месяца премию дают!!!) Так почему же мне не работать? Не переписывать снова страницу за страницей, до тех пор, пока не получится так, чтобы слушатели выслушали с удовольствием, чтобы читатели сказали издателю: «Где этот автор? Передайте спасибо ему…»)
Так вот, дорогой мой слушатель! Если вы увидите этот камень, передайте спасибо ему…)
Двадцать лет ушло на то, чтобы определить: древнеегипетский язык близок к коптскому. А дальше…
Путь был известен, но лишь у одного человека хватило сил пройти по этому пути…
ВОПРОС ИЗ КРОССВОРДА. «Полупроводниковый прибор».
— Это компас, да, Лен?!
— Деточка, ты знаешь, что такое полупроводник?
— Проводник — это тот, кто знает путь и подсказывает его другим. Поэтому компас — полупроводник: если человек соображает и у него есть компас, он найдет путь. Полпроводника — компас, еще половина — собственные мозги. А вместе получается — проводник…
На камне в греческом тексте упоминались имена Птолемея и Клеопатры. Клеопатра. Женское имя, двадцать лет царствующее в душе Шампольона. Клеопатра. Леопарда. Вот почему царица всегда виделась мне в леопардовой шкуре (или на ложе из леопардовых шкур!). И однажды… Но об этом можно только догадываться. Быть может, просидев всю ночь над иероглифами, Жан Франсуа под утро уснул, и приснилось ему… (Или — мне приснилось, что ему приснилось? Или — из его мыслей и моих домыслов соткался сон. О Клеопатре. Не о той, чье имя во втором столетии до нашей эры объединено с именем Птолемея как на престоле, так и на Розеттском камне (о той Клеопатре пока ничего не было известно), — но о Клеопатре, что станет царицей Египта полтора столетия спустя и чьим мужем будет совсем мальчик, тоже Птолемей. Очередной Птолемей.
Клеопатра.
Воплощение идеальной красоты.
…и соткался сон… …Любовь! Любовь…
Когда Цезарь познакомился с Клеопатрой, ему было за пятьдесят, и он был — иноземец, пришедший покорять. Но — они полюбили друг друга. Или царица полюбила Цезаря? Или молоденькая девочка втюрилась по уши в полководца, в инопланетянина? Ведь это только сейчас думается, что Каир и Рим относительно близко. А в те времена из Италии в Египет — плыть не доплыть, добираться не добраться…)
ДИАЛОГ ЦЕЗАРЯ И КЛЕОПАТРЫ.
— Говорят, ты с легкостью осваиваешь все, за что бы ни взялся, Цезарь, но египетского ты не знаешь!
— Я могу выучить его за месяц.
— Не сможешь, это очень трудный язык!
— Не спорь со мной, Кли, мне достаточно взять пару-тройку твоих служанок, и через месяц они научат меня прекрасно изъясняться по-египетски.
— Неужели Цезарь опустится до служанок?!
— Нет, просто служанки поднимутся к Цезарю. Я живу на втором этаже, как ты знаешь…
— Боже, боже! Цезарь питает любовь к служанкам!
— Я питаю любовь к жизни, Клеопатра, во всех ее проявлениях.
— Сколько же было у тебя этих… проявлений?
— Дорогая, если бы собрать их вместе, думаю, я мог бы завоевать с ними Египет.
— Вот как! Ты… ты не любишь меня, Цезарь!
— С чего ты взяла? Я люблю жизнь, а, значит, и тебя. . ‘
— Нет, Цезарь, ты должен сказать, что любишь меня больше, во много раз больше, чем всех остальных, вместе взятых!
— Да, Кли, я люблю тебя больше.
— Нет, не так! Ты должен сказать: «Люблю тебя больше всего на свете, Кли!»
— Любовь — продукт взаимный. Ребенок может родиться, если только соединились двое. Для настоящей любви одного мало. Если один любит — ничего не выйдет. Если один любит — как хочешь это назови: рабство, привязанность, преданность, что угодно, только не любовь.
— Хорошо. Я люблю тебя. Ты счастлив?
— Я?..
— Как ты можешь?! Я, царица огромной страны, неисчислимых ее народов, живущих вдоль реки Нил, говорю тебе, что люблю тебя, а ты!.. Тебя полюбила царица! Ты войдешь в историю! («Я не хочу войти в историю, Я хочу войти в зону Панамского канала»,- генерал и национальный герой Панамы Омар Торрихос Эррера.)
— Знаешь, какие мне больше всего нравятся женщины, Кли?
— Скажи, Цезарь, я очень хочу узнать!
— Больше всего мне нравятся, Кли, женщины, которые умеют молчать…
— Ты!.. Ты!..
— Ладно, перестань хмуриться, я люблю тебя, Клеопатра.
— Ты опять шутишь, Цезарь?
— Такой уж у меня характер, Кли. Когда я просыпаюсь утром — мне уже очень хочется жить, после обеда — у меня прекрасное настроение, к вечеру — я просто счастлив!.. А…
— Подожди! Чем ты докажешь мне свою любовь, Цезарь?
— Разве тебе мало моего слова?
— Слово. Слова… Сколько их говорится! Слова уже ничего не значат.
— Ах, вот как. Я и не знал… Позовика свою служанку, которая понимает мой язык… Ники! Через полчаса тебя казнят. Так хочет царица Египта… Ну, Кли, ты видишь, что с ней стало? А я до нее пальцем не дотронулся!.. Встань, Ники, это была шутка. Завтра, Ники, ты станешь царицей, а Клеопатра будет тебе прислуживать. Так решил я, Цезарь.
— Что?! Как?! С какой-то стати? (Выхватывает кинжал, бросается к служанке. Цезарь успевает встать между ними. Кинжал скользит по его плечу. Проступает несколько капель крови.)
— Успокойся, дорогая. Я всего лишь хотел тебе показать, что значит слово. Подойди к зеркалу, взгляни на себя: ты похожа «на разъяренную кошку!
— Что ты себе позволяешь, Цезарь, да еще в присутствии служанки, в моем собственном дворце?! Я, царица Верхнего и Нижнего Египта…
— Ты считаешь, что дворец — твой?
— А чей же?!
— Если женщина по-настоящему любит, она всецело принадлежит мужчине (так же, как и он ей). Значит, ты принадлежишь мне, Клеопатра, со всеми твоими дворцами, садами, финиковыми пальмами, священной рекой Нил…
— Разве ты не знаешь, Цезарь, что царицы никому не принадлежат? Царица — всегда царица, Цезарь. Она сама по себе. Она наместница богов на земле и подчиняется только Солнцу!..
— Я все понял, дорогая… глубокоуважаемая царица Верхнего Египта. Завтра утром я уезжаю, а царица, божественная Клеопатра, останется здесь властвовать и подчиняться только Солнцу.
— Цезарь!.. Цезарь… Подожди… я только… я хочу спросить. Как же ты будешь — без меня?!
— Твое место займут другие. Желающих много, Кли.
— И… и ты будешь сажать их к себе на колени, как меня?!
— Да, дорогая, как тебя.
— И ты… ты будешь целовать их? Как меня?!
— Конечно, радость моя, можешь в этом не сомневаться.
— И будешь говорить, что любишь?!
— А вот этого они не дождутся!

НАЧАЛО :: ДАЛЕЕ