Вода библейских катаклизмов

* * *

Вода библейских катаклизмов

Застыла в слезном озерце
Пускай способны только вниз мы,
Зато с улыбкой на лице.

И пригубив соленой влаги,
По следу выстраданных книг
Бредут бездомные бродяги,
И на года шикуют миг.

А в грязной наволочке вечность,
А мы бессмертны, как всегда.
Застыла мира оконечность,
Блестит пластинами слюда.

* * *

Профиль ступеней-зигзаг,
Зубья вонзаются в дуги.
Слышен отдышливый шаг
В четко очерченном круге.
Пропасть седых простыней,
Слепок полета — паденье.
Мир разобщенных людей
Нянчит любви совпаденье.
Стрелочник примет вину
Гибели встречных составов.
Скрежет сожрет тишину,
И не останется правых.
И обретет небеса мозг,
Ослепленный прозреньем.
Ведь ни часы, ни коса
Не повредят провиденью.

* * *

Метель сыграла ночь на дудочках щелей,
И город по утру опрятней и моложе
Казался. На губах тепло щеки твоей
Я уносил с собой. И токами по коже
Которые открыл когда-то Дорсенваль,
Касание зимы, гранича с окровеньем
Застыло. А в ногах поземкою февраль
Валялся и просил у проклятых прощенья.

* * *

У птиц нет зубов.
Бог не должен смотреть на людей.
Шесть пальцев в горсти, а в окне воспаленное ухо.
Им нечем скрипеть по ночам .
У верблюда пятнадцать горбов,
И даже приятно, когда во влагалище сухо.
Вдыхать хрипоту, вдыхать оглушающий храп.
Крапленый дуршлаг, повторяющий сущность вселенной.
На кухне оладьи, и все-таки, что-то не так,
Наверное, гены.

* * *

На лыжах жалости по снегу равнодушья.
Мозги лохматит мальчуган маразм.
Залез мудрец в терновый куст колючий,
И глаз вцарапав, написал: Эразм.
И похвала халвой на языке,
И готики обратное пике.
Эт фиат люкс… Но штопором в ушах
Европа плюс, и проклятый монах.
Я соглашусь не раньше, чем повешусь.
Сегодня просто Куросавы день.
В моем болоте жил ехидный леший,
И жирный, обаятельный тюлень.

* * *

Он был не БОМЖ, он просто остановку
Проспал случайно, пробессонив ночь.
Бесплатный сыр спасенья в мышеловке,
И незаметно выросшая дочь.
Остались на прозябшем полустанке
Эпохи страха, веку вопреки
Свои иллюзии изысканной огранкой
Украсив, променял на пятаки.
Скучали чучела в засаленных витринах
Сменяв на пуговицы студень зорких глаз.
Бубновый туз, привычный выстрел в спину,
И право полюбить в последний раз.

* * *

Чей-то голос, превратившись в гулкость,
Мячиком по стенам коридора проскакал
И снова тишина.
Забытья отрывочная скупость
В иллюстрациях дневного сора,
Ночь без сна.
Сплошная решетка в гексограмме —
Так до утра.
Душок пустырника в стакане —
И ты одна.
Сжав в горсти простор постели,
Страх — свинцовое желе
Нянчит дрожь в усталом теле,
А будильник на столе
Бьется лбом секундной стрелки
В безразличные штрихи,
И орешком в лапках белки,
Непонятные стихи.
Страх на храп сменять согласна,
А простор на потный поп.
Скоро утро, звезды гаснут,
Щелкнул центр-гороскоп.